Румянцев-Задунайский

— А главнокомандующий? — спросил Румянцев.

— Не имел удовольствия его видеть. Говорят, спасся бегством. Впрочем, другие уверяли, что убит.

Вскоре в палатку вошел австрийский барон Сент-Андре, за ним — принц Карл Саксонский. Потом появились полковник князь Хованский, генерал-квартирмейстер Герман, барон Мюнхен, секретарь главнокомандующего Шишкин и другие лица из окружения генерал-аншефа. Все они бежали с поля боя.

С появлением этих господ у Румянцева отпали всякие сомнения в отношении трагического исхода сражения. Русская армия потерпела поражение.

— Распорядитесь собрать генералов и полковых командиров, — приказал Румянцев адъютанту.

Румянцев считал необходимым обсудить положение на военном совете и принять решение о дальнейших действиях. Те, что сбежали с поля боя, не лезли с советом. Они понимали, что их судьба теперь зависит от этого человека, и готовы были подчиниться любому его приказу.

Военный совет продолжался недолго, Румянцев доложил о сложившейся обстановке и высказал мнение о необходимости немедленно маршировать на север, в Померанию, на соединение с войсками генерал-майора Резанова, посланными для захвата крепости Кольберг. Никто не возразил против этого плана. Нельзя было не согласиться с тем, что сейчас важнее всего сохранить дивизию, чтобы потом, оправившись от поражения, армия могла вновь обрести боеспособность и продолжать сражаться с противником.

Когда совет подходил к концу, прискакал курьер с донесением от Берга. В донесении сообщалось, что конный отряд успешно атаковал охрану неприятельской переправы: 22 человека взято в плен, много побито… Переправа перешла в наши руки.

— Передайте господину Бергу, чтобы присоединился к основным силам, — сказал Румянцев курьеру. — Дивизия идет на Штаргард.

Солнце заходило за горизонт. Солдаты охраны, еще недавно спорившие у палатки о ходе баталии, с хмурым молчанием укладывали в повозки генеральское имущество. Хотя им и не объявили о поражении армии, по поведению генералов и офицеров они поняли, что баталия кончилась совсем не так, как того ожидали.

Три дня не показывался своим генералам и офицерам главнокомандующий Фермор. Лекари утверждали, что его высокопревосходительство болен и нуждается в покое. Солдаты охраны никого не пускали в его палатку.

Фермору и в самом деле было плохо. Когда через три дня граф Панин зашел к нему, он с трудом узнал его: генерал-аншеф сильно похудел, под глазами появились мешки. За три дня он состарился на десять лет.

— Что имеете сообщить? — мрачно спросил он. — Подсчитали потери?

— Подсчитали, ваше высокопревосходительство. Баталия обошлась нам не так уж дорого, как думали раньше. Потери, конечно, есть, но главное — мы устояли, Фридрих не мог одержать победы.

— Сколько человек? — Лицо главнокомандующего выражало нетерпение. — Говорите только правду.

— Потери убитыми составляют более двадцати тысяч, — перешел на деловой тон Панин. — Кроме того, много попало в плен, в том числе генералы, обер-офицеры.

— Сколько оставлено пушек?

— Более ста. Но зато мы захватили двадцать пушек противника, — добавил дежурный генерал, желая смягчить свое ужасное сообщение.

Фермор тяжело вздохнул и закрыл глаза, ни о чем больше не спрашивая. Должно быть, он что-то прикидывал в уме. Панин ждал.

— Что Румянцев? — снова открыл глаза главнокомандующий.

— Только что получен рапорт. Его дивизия у Штаргарда.

— Надеюсь, он объяснил причины своего неучастия в сражении? — спросил Фермор, и в глазах его блеснул мстительный огонек.

— Румянцев не получил вашего приказа. Офицер, которому было поручено доставить ему записку, найден в числе убитых.

Главнокомандующий снова сомкнул веки. На этот раз он сидел с закрытыми глазами минуты три. Дежурному генералу пришлось кашлянуть, чтобы напомнить о себе.

— Хорошо, — очнулся главнокомандующий. — Подготовьте Румянцеву ордер: пусть ускорит следование к армии.

— Будет исполнено.

— А теперь идите, я хочу побыть один.

Глава IV

После Цорндорфа

В начале февраля, когда армия, залечивая цорндорфские раны, стояла на зимних квартирах, Румянцева срочно затребовали в Петербург. Для многих это явилось неожиданностью. Двумя неделями раньше в столицу ездил сам главнокомандующий. По слухам, его вызывали в связи с неудачами в затянувшейся войне. А для чего понадобился вдруг Румянцев? Этого никак не могли взять в толк. Не мог дать объяснения и сам Румянцев.

— Должно быть, чайком угостить желают, — отшучивался он в ответ на вопросы сослуживцев.

В Петербурге Румянцев остановился у младшей сестры Прасковьи, жены графа Якова Александровича Брюса, служившего в армии волонтером в чине бригадира. У Румянцева с сестрой были самые дружеские отношения. Но его потянуло к ней не только это. Ему не терпелось узнать обстановку при дворе. Прасковья Александровна была статс-дамой, пользовалась дружбой великой княгини Екатерины Алексеевны. Красивая, умная, она имела много поклонников и ловко играла на этом. Она склоняла к откровениям даже братьев Шуваловых, которые тоже были не против поволочиться за ней.

Прасковья Александровна была не одна: у нее гостила графиня Анна Михайловна Строганова, дочь великого канцлера Михаила Иларионовича Воронцова. Румянцев видел графиню впервые и был поражен ее красотой. В ней трудно было признать замужнюю женщину. Тонкий стан, соразмерно стану тонкие руки и ноги, длинная шея, прикрытая сзади пышными пепельного цвета волосами, ниспадавшими до плеч, маленькие, едва выступавшие груди — все это делало ее похожей на хрупкую девочку, выросшую без солнца и только-только вступавшую в пору девичьей зрелости. Впрочем, Румянцева поразила не столько хрупкость фигуры, сколько ее большие темно-голубые глаза, которые смотрели на него с таким выражением влюбленности, что он, представляясь ей, невольно смешался, а потом и вовсе замолчал.

— Ах, батюшка-братец! — всплеснула руками Прасковья Александровна. — Как же вы надумали-то? Вот уж матушка обрадуется, когда узнает! Надолго изволили?

Вытянув от братца ответы, которые она, впрочем, не очень-то внимательно и слушала, Прасковья Александровна перепоручила его подруге, а сама вышла Дать кое-какие распоряжения прислуге.

Первой заговорила графиня:

— Говорят, баталия на Одере была самой великой. Много людей побито?

— О да, — взял шутливый тон Румянцев, желая расковать себя. — Так палили пушки, что, думалось, были слышны даже здесь, в Петербурге.

— К сожалению, мы их не слышали, — приняла его тон графиня. — Мы слышали другое…

— Что именно?

— Что Фридрих здорово вас потрепал.

— Возможно, — засмеялся Румянцев, — однако королю прусскому не удалось заставить нас бежать. В той баталии не было ни победителей, ни побежденных.

— Очень жаль. Победители могли быть, если бы никто не уклонялся от своего долга.

Румянцев нахмурился. Маленькая графиня, сама того не сознавая, напомнила ему о цели приезда в Петербург. Он еще не успел сказать сестре, что приехал не по своей воле, что, судя по всему, ему предстоит неприятное объяснение перед Конференцией. Фермор, неприязненное отношение которого он всегда чувствовал, возможно, дал Конференции предвзятую и неправдоподобную информацию о его бездействии во время Цорндорфского сражения. Графиня, сидевшая перед ним, возможно, уже кое-что знала об этом от отца своего и поэтому не прочь была подразнить его намеками.

Вошла Прасковья Александровна, пропустив впереди себя лакея, который нес на подносе бутылку вина и три бокала.

— По русскому обычаю, поздравим гостя с приездом.

Лакей наполнил бокалы, после чего молча удалился.

— Надеюсь, ты останешься с нами обедать? — обратилась Прасковья Александровна к подруге, беря в руки бокал и движением головы приглашая гостей сделать то же самое.

— Я обещала быть дома к четырем, — сказала графиня и, подняв тонкими прозрачными пальцами бокал, улыбнулась Румянцеву: — За ваш приезд, граф!