Страница 108 из 114
Перед этим она сказала на заседании Совета:
— Что бы не твердили о коварстве России наши неприятели, истинно то, что мы с самого начала войны стремились и — слава Богу! — одержали три главных вида империи: свободу и независимость татарских народов в их гражданском и политическом положении, беспрепятственное для торговли кораблеплавание по Черному морю и, наконец, разрешение на обе стороны строительства на границах крепостей и разных селений. И кто эти три вида станет рассматривать оком беспристрастным, тот всемерно уверится, что все они не только не тягостны Порте, но, напротив, весьма полезны… Вольность и независимость татар навсегда освобождают ее от всяких с нами и с Польшей ссор, что прежде неоднократно причинствовали войну. Свобода кораблеплавания открывает взаимным подданным разные источники прибыльной торговли и тесных сношений. А строительство на границах отнимет обоюдное недоверие, множившееся прежде по злостным наветам завистников обеих империй.
Совет охотно поддержал эти слова…
В первом манифесте — «О заключении мира с Оттоманской Портой» — подданным империи подробно, по пунктам, разъяснялась суть подписанного в Кючук-Кайнарджи трактата и те выгоды, которые по нему получила Россия.
«Вольность и новое в независимости политическое бытие Крымского полуострова и всех вообще татар, — говорилось в пятом пункте манифеста, — устроено для переду на неподвижном основании и запечатлено собственным торжественным признанием Порты Оттоманской, а чрез то и изъят уже навсегда из среды опаснейший корень взаимных между ею и Россией остуд, кои известным образом не единожды причинствовали и самую войну».
В следующем, шестом пункте, мысль о грядущей безопасности России развивалась конкретнее:
«Границы любезного отечества, быв разведены от беспосредственной смежности с землями Порты Оттоманской, обеспечены на будущие времена от набегов и нашествия неприятельского».
Особо в манифесте подчеркивалась коммерческая выгода от выхода к Черному морю:
«Стал отверст верным нашим подданным новый и верный к обогащению способ чрез источники кораблеплавания и торговли по Белому и Черному морям, какового преимущества ни один европейский народ не имеет, и до сих пор, не взирая на все употребляемые старания, при великих иждивениях, достигнуть еще не мог».
Долгоруков читал манифест долго, беззвучно шевеля губами, проговаривая мысленно каждое слово. Душевная боль после печального недоразумения на обеде во дворце уже улеглась, и он снова воспылал почтительным уважением к императрице.
Как женщина, Екатерина никогда не казалась князю привлекательной — располневшая, с могучей грудью и тяжелым торсом, лишенная стройности и изящества, она внешне походила на деревенскую крестьянку, которую приодели, причесали и научили хорошим манерам. Но когда Екатерина рассуждала о делах политических, когда писала свои рескрипты, он каждый раз убеждался, что страной правит действительно великая государыня, для которой забота о силе и богатстве России являлась делом наиважнейшим и абсолютным. Он даже как-то подумал горделиво: «Из всех баб, что были на российском престоле, эта немке самая русская!..»
Во втором манифесте — «О высочайше дарованных разным сословиям милостях, по случаю заключения мира с Портой Оттоманской», — состоявшем из сорока семи пунктов, Екатерина постаралась в меру ублажить все слои населения и проявить милость к черни. Были уменьшены сборы с купечества, с железных и минеральных заводов, с фабричных станов и медеплавильных печей; повелевалось отныне нижних чинов батожьем, кошками и плетьми без суда не наказывать; были прощены дезертиры; колодникам, осужденным на смерть за участие в пугачевском бунте, сохранялась жизнь; прощались беглые люди, при условии, что они явятся к своим прежним хозяевам.
Однако, даруя подданным эти милости, Екатерина одновременно твердой рукой наводила пошатнувшийся было порядок в российских губерниях. И особое внимание она обратила на вечно беспокойную Запорожскую Сечь.
Привыкшие за сотни лет к вольной жизни казаки плохо подчинялись центральной власти, страшили ее своим непослушанием, то и дело Вспыхивавшими волнениями. Пугачевщина, мятежным ядром которой стало яицкое казачество, не прошла для Екатерины даром! Народный бунт такого размаха и силы не только крепко встряхнул Россию и изрядно напугал двор, но и заставил задуматься над превентивными Мерами.
Размышляя о произошедшем, Екатерина боялась, причем совершенно обоснованно, что второго подобного бунта империя не выдержит. И Сечь представлялась ей очагом, из которого со временем могло полыхнуть обжигающее пламя новой народной войны. А принимая во внимание близкое расположение к запорожцам татар, таких же буйных и дерзких, к тому же сохранивших верность Порте, опасность казалась императрице особенно грозной.
Ставший генерал-губернатором Азовской губернии[28] Григорий Потемкин не только поддержал решение государыни уничтожить Сечь для будущего покоя империи, но и подсказал, как лучше и неприметнее это сделать.
В написанном двадцать второго марта секретном личном послании фельдмаршалу Румянцеву, перебравшемуся после выздоровления из Фокшан в привычный Глухов и по-прежнему занимавшему должность генерал-губернатора Малороссии, Екатерина указала:
«Запорожцы столько причинили обид и разорения жителям Новороссийской губернии, что превосходят всякое терпение. Предпишите секретно генерал-поручику князю Прозоровскому, чтобы он весьма внимал их поступкам и смотрел бы, нету ли у них каких сношений с татарами. Смирить их, конечно, должно, и я непременно то делать намерена. Для того и открываю вам мое желание, чтоб вы по возвращении полков в Россию назначили чрез их жилища марш тому числу полков, чтоб было довольно ради обуздания сих беспутников. Имейте сие в тайне, никому не проницаемой…»
Карающий меч возмездия был занесен. От сокрушающего его удара Запорожскую Сечь отделяли всего два месяца.
В течение весны, под предлогом вывода армии из Валахии и Молдавии, Румянцев неприметно подтянул к дальним и ближним подступам Запорожской Сечи больше двух десятков кавалерийских и пехотных полков. И когда сосредоточение войск было закончено, приказал генерал-поручику Петру Теккели занять казачье поселение.
Четвертого июня Теккели ввел в Сечь Орловский пехотный полк полковника Языкова и несколько эскадронов кавалерии. Вся операция была проведена столь быстро и решительно, что растерявшиеся от неожиданности казаки никакого сопротивления не оказали. Сечь была взята мирно, без стрельбы и кровопролития. Меньшая часть казаков, не пожелавшая расставаться с привычной вольностью и идти в полное подчинение России, бежала по Днепру к Бугу и Очакову, уйдя затем под покровительство турок, большая часть — сложила оружие и сдалась.
Понимая, как важно обезглавить Запорожское войско, Теккели арестовал всех казацких старшин, включая коревого атамана Петра Калнишевского.
Петр Иванович попытался протестовать, требовал уважения к своей должности, но Языков, угрюмо глянув на него, отрезал, как ножом:
— Запорожского войска теперича нет — значит, нет и атамана!.. А будешь перечить — велю батогами уважить!
И под сильным конвоем отправил старшин в Петербург.
А в столице их судьбу решили без колебаний — сослали всех на Соловки, где и дожили старшины до смертного часа.
Долгоруков уничтожение Сечи встретил с одобрением. В свое время он имел немало хлопот со своенравными запорожцами, хотя и среди них было немало, по его мнению, людей порядочных, правда, подпорченных чрезмерными казачьими вольностями.
6
Весело перемигиваясь золочеными куполами церквей, летняя, душная Москва с каждым днем становилась все более шумной и многолюдной. Глотая сухую дорожную пыль, ночуя в пропахших щами и табаком постоялых дворах, из дальних и ближних городов в первопрестольную съезжалось российское губернское дворянство, имевшее охоту поглядеть, а коль доведется, то и поучаствовать в долгожданных торжествах по случаю заключения Кайнарджийского мира.
28
Азовская губерния была учреждена 14 февраля 1775 года в составе Бахмутской и Азовской провинций. В последнюю были включены и крымские крепости Керчь и Еникале.