Страница 104 из 114
Но нет, не надорвалась — выдюжила Россия! Словно могучий былинный богатырь, устояла от всех бед и невзгод, сломила сопротивление неприятеля и получила в награду викторию — блистательную, неоспоримую, с выгоднейшим мирным трактатом!
В столичных Москве и Петербурге, в больших и малых губернских городах — везде только и разговоров, что о добытом фельдмаршалом Румянцевым мире. Простых, неискушенных в политике обывателей радовали впечатляющие победы российских армий и флота. Те же, кто смотрел на события взглядом широким, больше ценили отторжение от Турции ее верного вассала — Крымского ханства, к чему приложил свою руку и силу и князь Долгоруков.
А выход к Черному морю, который позволит завести удобную торговлю с южными странами?! Сам Петр Великий мечтал о таком выходе! Мечтал, но дверь, как на Балтике, не открыл: крепки оказались турецкие запоры.
Кто знает, может, и дальше держала бы Порта эту дверь закрытой, да сошлась неразумно в схватке с могучим северным соседом. Сошлась — и проиграла. Румянцев и Долгоруков дверь открывать не стали — вышибли ударом солдатского сапога!
Условия заключенного в Кючук-Кайнарджи мирного трактата, разумеется, обрадовали Екатерину. Она щедро и заслуженно осыпала наградами генералов и офицеров, давая чины, ордена, поместья, крепостных, деньги и личное благоволение. И все же радость ее была какой-то тревожной, не приносящей настоящего успокоения.
В минувшем жарком июле, пользуясь катастрофическим положением неприятельской армии, фельдмаршал Румянцев продиктовал великому визирю Муссун-заде такие условия мира, которые не только отличались от всех турецких предложений, но и значительно превосходили надежды самой Екатерины. По этому миру Россия получала существенные политические, военные, территориальные и коммерческие выгоды. А Порта в равной степени их теряла.
Тогда, в июле, накануне неизбежного разгрома своего войска, спасая Оттоманскую империю от грозившего ей полного краха; Муссун-заде был вынужден согласиться на унизительный и позорный мир. Но последовавшие затем события — скоропостижная смерть великого визиря, опала полномочных комиссаров, подписавших мирный трактат, лишение должности шейх-уль-ислама, издавшего фетву, что трактат не противоречит законам шариата, наконец, волнения подстрекаемой духовенством константинопольской черни — однозначно говорили о том, что Порта внутренне не принимает этот трактат. А значит, потребуются значительные усилия, чтобы добиться точного выполнения турецкой стороной всех его артикулов.
Так и произошло!
Подперев рукой пухлую щеку, хмуря подчерченные брови, Екатерина задумчиво читала реляции Долгорукова, других командиров, доставленные в Царское Село с южных границ империи. А командиры доносили: что турки Затягивают с передачей крепости Кинбурн, что не спешат платить четырехмиллионную контрибуцию, что по-прежнему держат в Крыму многотысячное войско трехбунчужного Хаджи Али-паши. Да и сами татары, разгоряченные июньским мятежом, отправили в Константинополь депутацию с просительными письмами, чтобы Высокая Порта приняла их в прежнее подданство.
Повздыхав над реляциями, Екатерина придвинула к себе желтоватый листок, быстро черкнула пером несколько строк и велела секретарю отправить записку в Иностранную коллегию.
Ближе к вечеру в Село вкатила покрытая серой пылью четырехместная карета. Описав небольшой полукруг, она остановилась у дворца, мягко качнувшись на пружинистых рессорах. Высокие, одетые в малиновые ливреи лакеи спрыгнули с запяток, быстро и услужливо открыли резную дверцу.
Сначала в проеме показалась толстая нога, плотно охваченная белым в пятнах чулком, затем огромный обтянутый синим кафтаном зад, широкая, как у портового грузчика, спина, торчащая из-под шляпы косичка парика; другая такая же толстая нога нащупала башмаком ступеньку, и, поддерживаемый под руки лакеями, кряхтя и отдуваясь, граф Панин вылез из кареты.
Стремительная скачка в душном экипаже из Петербурга в Царское Село плохо отразились на нем: движения графа были замедленные, вялые, по обвислым щекам градом катился пот, взбитый на груди галстук съехал набок. Оторванный срочным вызовом государыни от обеденного стола — а Панин имел лучшую в столице кухню, — он с сожалением подумал об оставленном на серебряном блюде осетре, румяном, запеченном в разных пряностях, который по такой жаре, конечно же, потеряет всю свежесть.
Никита Иванович в который раз мысленно ругнул императрицу, подождал, когда лакей поправит ему галстук и, раскачиваясь из стороны в сторону, словно был под хмельком, направился в дворцовым дверям.
Екатерина как раз собиралась совершать вечерний моцион, и чтобы не отменять прогулку, предложила графу обсудить дела на свежем воздухе.
Панин покорно склонил голову и, тяжело переставляя короткие ноги, проследовал за императрицей в сад.
Некоторое время они шли по аллее молча, а затем Екатерина озабоченно сказала:
— Так уж получилось, что события последних лет превратили производство политических дел с Крымом и Портой в единую негоциацию. И до сей поры такое единение было нам удобно и приемлемо. Однако отныне сие производство следует сделать для каждой из помянутых сторон отдельным… Имея в мечте и стремлениях общую цель — строгое соблюдение всех пунктов трактата, мы должны теперь добиваться исполнения его как Крымом, так и Портой… Слава и достоинство Российской империи не терпят ни малейшего послабления ни в одном из артикулов, кои есть и будут неизменными!
Отгоняя шелковым платочком мелких мух, назойливо жужжавших у потного лица, Панин ответил уклончиво;
— Мне думается, что до приезда полковника Петерсона в Царьград нам не следует спешить с утверждением способов давления на Порту. Посмотрим, как тамошнее правление примет его, какие движения в турецком обществе он сам приметит… А вот о Крыме, конечно, надобно думать!.. Доверившись князю Долгорукову, мы упустили из своих рук почти все нити татарских дел. И многие из них оказались, увы, оборванными.
— Да, — вздохнув, согласилась Екатерина, — поспешил он с выводом войск. И эта его промашка может дорого нам обойтись.
— Ежели уже не обошлась, — искоса глянув на императрицу, пробурчал Панин. — Я всегда сомневался в способности князя надлежаще править дело, при котором он находится.
— Долгоруков воин, а не политик. И винить его в умышленном небрежении не можно.
— Я не виню, — невозмутимо заметил Панин, — я сожалею… Все случилось от недостатка расторопности и самостоятельности князя. Имея долг исполнять приказы Военной коллегии, он упустил обязанность наблюдать за поступками турок.
— Не каждому дано выплыть из бурного потока невредимым.
— Это так, ваше величество. Однако подпорченные им нити следует поскорее связать!.. Осмелюсь предложить, чтобы для поправления содеянного Щербинин снова сблизился с крымскими делами. Полагаю, что, войдя в них со всей обстоятельностью и проницанием, он найдет средства к возвращению дел в пристойное положение.
— А что ныне может быть пристойным? — тоскливо вздохнула Екатерина. — Что?..
Она замедлила шаг, остановилась и, скользнув по лицу Панина грустным взглядом, произнесла с горькой проникновенностью:
— Мне иногда чудится, граф, что силы потрачены впустую. А Крым стоит от нас дальше, чем был до войны.
— Он может стать дальше! Может, если мы не сделаем без промедления решительный шаг!
— Шаг?.. Какой?
Панин опять помахал платочком перед носом и заговорил медленнее:
— Из последнего поведения крымского начальства, решившегося на бунт, со всей очевидностью следует, что оно не хочет сохранять достоинство независимой области. Увы, но по своей врожденной дикости татары не способны оценить сладость вольной жизни! А значит — с радостью принять ее драгоценную благодать, дарованную милосердием вашего величества. Такое коварное их поведение ставит на пути наших стремлений немалые препоны, которые, однако, можно преодолеть.
— Каким образом?