Страница 101 из 114
— Горы — не поле, — облизнул сухие губы Мусин. — В поле-то легче… Да и паша, поди, не дремлет…
О подходе легиона к окрестностям Алушты Али-паша узнал от татарских лазутчиков, когда батальоны еще находились на марше. И спешно выдвинул навстречу 7-тысячный отряд янычар, который занял позицию в четырех верстах от моря, в двух ретраншементах на дороге перед деревней Шумлы.
У Мусина-Пушкина места для маневра не было — края ретраншементов обрывались в глубокие стремнины, — и он атаковал неприятеля прямо в лоб батальонами генерал-майоров Грушецкого и Якобия.
Осыпаемые турецкими ядрами и пулями, гренадеры двинулись на приступ, сломили сопротивление янычар и заняли оба ретраншемента. Турки, бросив пушки, знамена, раненых, в панике побежали к Алуште.
Грушецкий собрался было преследовать отступавшего неприятеля, но Мусин-Пушкин решительно остановил его:
— Не спеши, Василий Сергеевич! Еще неведомо, что нас там ожидает… Глянь, сколько гренадер полегло.
Потери действительно были велики — две сотни солдат и офицеров всех чинов усеяли своими телами подступы к ретраншементам.
С мрачным лицом Мусин-Пушкин обошел раненых, уложенных рядком у обочины. Генерал Якобий был контужен, лежал с закрытыми глазами недвижимый. Рядом лекари возились у тела молодого подполковника — голова залита кровью, засохшие волосы комом.
— Кутузов?.. Убит?!
— Видимо, голову повернул, когда по нем стреляли, ваше сиятельство, — пояснил лекарь, накручивая на лоб подполковника бинт. — Пуля навылет прошла… Глаз вытек… Может, выживет…
Возвращаться в Янисаль Мусин-Пушкин не стал, послал Долгорукову короткий рапорт о проведенной баталии и попросил сикурс, чтобы завтра поутру выбить турок из Алушты. Против ожидания, Долгоруков не только не дал сикурс, но и приказал оставить захваченные ретраншементы и поскорее вернуться в лагерь.
— Что за черт?! — взвился Мусин. — Я для чего столько людей положил?!
Нарочный только и смог сказать, что повсюду восстали татары.
Уже в лагере Долгоруков показал Мусину рапорт Прозоровского о предательстве Сагиб-Гирея и выступлении против русских войск.
Решившись поддержать турок, хан тем не менее не рискнул атаковать сильные крепостные гарнизоны и всю конницу направил на тяжелый армейский обоз, перевозивший припасы из Перекопа к Салгиру. Черной тучей налетели татары, порубили около тысячи погонщиков-малороссиян, и лишь благодаря энергичным и скорым действиям Прозоровского, бросившего на выручку всю имевшуюся у него кавалерию и легкие пушки, обоз был отбит.
Узнав об этом, Долгоруков побоялся, что легион может быть отрезан от коммуникации с Перекопом и поспешил послать князю из своего резерва 5 эскадронов гусар и драгун. Сикурс поспел вовремя: когда татары снова попытались захватить обоз, то были отражены с большими для них, потерями.
Оставив в ретраншементах у Шумлы посты, легионеры покинули Янисаль и направились в Сарабузский лагерь.
Лагерь встретил их всеобщим ликованием: прибывшие из Первой армии два визирьских нарочных привезли весть о заключении мира между Портой и Россией.
Торжествующий Долгоруков бесцеремонно похлопал по плечам турецких нарочных, приказал дать им охрану и немедленно отправить в Алушту к Али-паше.
14
Обитавший в Бахчисарае резидент Веселицкий узнал о турецком десанте ночью восемнадцатого июля. Как обычно, конфидент Бекир прислал к нему Иордана с короткой запиской на русском языке.
Встревоженный Петр Петрович разбудил Дементьева, показал записку.
Протерев кулаками слипшиеся глаза, переводчик прочитал коряво написанные строки, поднес записку к свече и, наблюдая, как скручивается черным колечком горящая бумага, выдохнул негромко и печально:
— Эх, не внял его сиятельство нашим остережениям. Вот и турчина в Крым пустил.
— Мне до турков забот мало, — зашептал недовольно Веселицкий. — Нам-то как быть?.. Может, соберемся да за ночь отъедем отсель?
— Куда? — протянул Дементьев. Да нас из города не выпустят. Поди, на всех дорогах уже посты стоят… Помирать придется здесь. Может уже поутру…
Однако ни утром, ни вечером, ни через день ни Веселицкого, ни его людей никто не потревожил. Казалось, об их существовании все забыли. И лишь неожиданный приход Осман-аги, пригласившего резидента на аудиенцию к Сагиб-Гирею, перечеркнул зародившиеся было надежды, что татары будут чтить его резидентский характер.
Петр Петрович приказал свите седлать лошадей. А сам зашел в соседнюю комнату, где встревоженная жена держала у груди две недели назад родившегося сына, молча поцеловал ее в лоб, перекрестил, грустно посмотрел на прижавшегося к темному соску малютку Гавриила и, прихватив стоявшую в углу шпагу, вышел во двор.
Вся свита — переводчик Дементьев, офицеры, гусары, толмачи, канцелярист Анисимов, — все четырнадцать человек верхом на лошадях ждали резидента.
Навалившись грудью на пегую лошадку, Петр Петрович тяжело перекинул грузное тело в седло, тронул поводья.
Переулок, где располагалась резиденция, был пуст, но улицу, ведущую к ханскому дворцу, запрудили вооруженные татары. Увидев русских, они, крича, подбежали, остановили лошадей.
Один татарин — высокий, горбоносый — выхватил из-за пояса саблю, ткнул Веселицкого в бок:
— Сойди с лошади, гяур!
Петр Петрович побледнел, обронил по-татарски:
— Ты, видно, сошел с ума… Знаешь, кто я?
Татарин надавил саблей сильнее — и снова:
— Сойди с коня!
Веселицкий почувствовал боль, оттолкнул татарина ногой.
Толпа злобно загудела.
Видя, что дальше проехать не дадут, Веселицкий спустился на землю. Его тут же окружили спрыгнувшие с лошадей офицеры и гусары. Над их головами угрожающе взметнулись татарские сабли.
— Не трогать! — крикнул Осман-ага, выжидательно наблюдавший за происходящим.
Татары, продолжая выкрикивать угрозы, неохотно расступились.
Резидент и свита снова сели на лошадей и по живому шумному коридору проехали к дворцу.
Ханские чиновники ввели всех в отдельную комнату, оставили одних. Едва они закрыли двери, стоявшие во дворе татары приложили к плечам ружья и стали стрелять в открытые окна.
Резидент и свита попадали на пол. Со стен на головы брызгами посыпалась штукатурка.
Когда выстрелы стихли, в комнату вошли Абдувелли-ага и Азамет-ага.
Веселицкий, чуть приподняв голову, прохрипел испуганно:
— По мне стреляли…
Абдувелли-ага шагнул к окну, жестами отогнал татар, перезаряжавших ружья.
Поддерживаемый офицерами, Веселицкий, кряхтя, поднялся на ноги и, отряхивая ладонью кафтан, спросил запальчиво:
— Для чего хан пригласил меня?.. Чтоб позор учинить?!
— Хан велел объявить, что находящееся в Крыму российское войско нарушило мир и теперь мы с вами неприятелями стали, — сказал Абдувелли.
— Этого не может быть!.. Позволь мне снестись с его сиятельством! Я от него уже пять дней никаких вестей не имею… Тогда я точно…
Веселицкий не договорил — в комнату заскочил чиновник и зачастил скороговоркой:
— Хан велел, чтобы резидент оставил при себе Нескольких людей, кого сам выберет, а остальных я заберу.
У дверей появились стражники с обнаженными саблями.
Веселицкий покусал губы и нехотя покивал своему конюшему, капралу и трем гусарам Черного полка.
Стражники увели их.
А чиновник прежней скороговоркой:
— Много ли казаков при почтовой службе состоит?
— Тридцать будет, — буркнул Веселицкий.
— Хан велел послать к ним человека сказать, чтоб вели: себя смирно.
Веселицкий кивнул вахмистру Семенову.
Тот, нервно ощупывая рукой эфес сабли, вышел за дверь.
Тут же появился другой чиновник.
— Хан приказал оставить при резиденте только пасынка и переводчика, а прочих отвести в другое место.
Веселицкий наконец-то сообразил, что его хотят лишить охраны, и запротестовал:
— Этих людей вы все отлично знаете! Они при мне не первый день состоят… Я не могу без них обойтись.