Маршал Конев

— Ничего, — трогая Крайнюкова за локоть, сдавленным шёпотом уже на ходу сказал он. — Всё, думаю, утрясётся. В Генштабе сидят знающие люди. Они нас поймут и помогут склонить чашу весов на нашу сторону. Главное, что Жуков за нас...

И действительно, уточнение плана в Генштабе заняло немного времени. С замыслом Военного совета фронта генштабисты согласились, сделав некоторые конкретные уточнения. На следующий день при вторичном рассмотрении плана в Ставке он прошёл без особых возражений. В заключение Сталин напомнил Коневу, что на это летнее наступление возлагаются особые надежды, нужен только успех. Не преминул он напомнить и о личной ответственности командующего фронтом за проведение в жизнь разработанной им операции...

После нелёгкого утверждения плана Львовско-Сандомирской стратегической наступательной операции Конев вместе с Крайнюковым тем же боевым самолётом возвращались из Москвы в штаб фронта. Нервное напряжение, испытанное в минувшие дни, давало себя знать. Трудно было успокоиться, забыться, думать о чём-то другом. Каждая встреча со Сталиным порождала в душе Конева противоречивые чувства. С одной стороны, он восхищался его манерой вести совещания, умением терпеливо выслушивать и нащупывать болевые точки в исследуемых проблемах, с другой — его тревожила привычка Сталина задавать неожиданные, коварные вопросы, ставящие оппонента в трудное положение, а то и вовсе в тупик.

Этим отличались беседы Сталина с командующими фронтами в первый период войны, когда он ещё не мог отрешиться от привычек мирного времени: безапелляционно судить обо всём и требовать обязательного выполнения его решений. Коневу запомнилась встреча со Сталиным в начале осени 1942 года, когда создалось тяжёлое положение на юге страны в связи с выходом немецких войск в Большую излучину Дона и к Волге. Тогда очень резко встал вопрос о защите Сталинграда любой ценой. Из всех вариантов, предложенных Генштабом, Верховный Главнокомандующий выбрал один. А именно: забрать у Западного и Калининского фронтов резервы войск и направить их для защиты Сталинграда. Против этого категорически выступили Жуков и он, Конев. Предварительно об этом состоялся зашифрованный разговор по правительственному телефону, а вскоре оба командующих были вызваны в Ставку для решения этой жгучей проблемы с участием членов Государственного комитета обороны (ГКО). Тяжело переживая трагические события весны и лета сорок второго года, Жуков и Конев, однако, выступили против переброски под Сталинград резервных войск Западного и Калининского фронтов. В данном случае они думали не только о спасении Сталинграда, но и о положении дел на других фронтах, и в частности об опасности, которая ещё продолжала как дамоклов меч висеть над Москвой. И стоило только начать переброску войск из-под Москвы и Калинина (а это трудно скрыть), как Гитлер тут же организовал бы новый мощный удар в сторону столицы. И неизвестно, чем бы это могло кончиться. Но Сталина сильно раздражал решительный протест, высказанный Жуковым и Коневым против сокращения войск, расположенных на северо-западе Москвы, считая, очевидно, что они исходят лишь из интересов своих фронтов и личных амбиций. И когда были исчерпаны все доводы обеих сторон, Сталин не выдержал и раздражённо бросил: «Отправляйтесь!»

Эта грубость означала, что разговор окончен и командующие фронтами должны вернуться в войска для исполнения обязанностей. Но Жуков и Конев не уехали, а, выйдя в комнату для ожидающих приёма, разложили на столе карты с нанесённой обстановкой и стали ещё и ещё раз глубоко анализировать её, прикидывая, как могли бы развёртываться боевые действия под Москвой при разных ситуациях.

Прошло несколько минут, и к ним вышел один из членов ГКО, спрашивая:

— Ну как вы? Передумали? Есть у вас что-нибудь новое, чтобы доложить Верховному Главнокомандующему?

Оба ответили совершенно определённо:

— Нет, не передумали и никаких дополнительных соображений, кроме тех, что высказаны, не имеем.

Прошло ещё какое-то время. Вышел другой член ГКО:

— Ну что, надумали? Есть у вас другие предложения? Можете их предложить товарищу Сталину?

Ответ был тот же:

— Нет, не имеем.

Так продолжалось около часа. Наконец появился Молотов и как бы от своего имени стал убеждать опытных командующих в целесообразности переброски войск для спасения города на Волге, считая это главной задачей в данный момент. Но, услышав, что мнение командующих осталось неизменным и глубоко мотивированным, пригласил обоих в зал заседаний.

Сталин попытался снова склонить Жукова и Конева к поддержке своего решения, но, увидев, что те твердо стоят на своём, бросил в их адрес несколько обидных замечаний. Однако в заключение вынужден был сказать:

— Пусть будет по-вашему, товарищ Жуков и товарищ Конев. Возвращайтесь к себе на фронт. Желаю успеха!

Происшедшие затем события подтвердили правильность решительных действий Жукова и Конева. Немецкое командование в течение всего периода сталинградских боев держало против Западного и Калининского фронтов крупную группировку войск, не уменьшая её ни на одну дивизию. По твёрдому убеждению Жукова и Конева, Гитлер ждал результатов сражения под Сталинградом и был готов в любое время возобновить операцию по овладению Москвой. Вот почему так упорствовали и Жуков и Конев против решения Сталина обессилить войска их фронтов. Во имя спасения Сталинграда они не хотели терять Москву, а может быть, и ещё что-то, более существенное. Проверить это на практике, разумеется, невозможно, так как война — не игра на картах: ничего повторить и проиграть заново невозможно. На войне главную роль играет талант полководца, его умение предвидеть то, как в будущем могут развиваться события. Этими качествами обладали в тот период и Жуков и Конев, но ими ещё не обладал, к сожалению, в полной мере Сталин.

Вспомнился Коневу и другой резкий разговор со Сталиным, которого кто-то из генштабистов убедил в том, что надо спрямить «узорчатую» линию фронта, которая образовалась зимой сорок второго года в результате нашего декабрьского контрнаступления под Москвой. Тогда наша оборонительная линия действительно оказалась очень неровной. Кроме окружения Спас-Демьяновской группировки врага на Северо-Западном фронте, был образован большой выступ в его сторону у Великих Лук. Фронт проходил возле Ржева к Сычёвке, где был ещё один выступ. Потом линия фронта шла снова к Ржеву, а дальше к Зубцову и Волоколамску. Желание спрямить эту весьма неровную, очень зубчатую линию фронта создавало иллюзию высвобождения целых двух армий для направления их на остро нуждающиеся участки огромного советско-германского фронта. Однако при внимательном и точном учёте всех «за» и «против» никакой выгоды от этой затеи быть не могло. К тому же неизвестно чем практически могла обернуться операция по «спрямлению» фронта, так как никто точно не мог знать, как при этом поведёт себя противная сторона. Вот почему на вопрос Сталина об этой идее Конев ответил отрицательно. Во-первых, потому, что при проведении данной операции не только мы, но и немцы высвободят столько же войск и непременно используют их для усиления своей группировки, по-прежнему нацеленной на Москву. В нынешнем положении эти силы растянуты, и враги не в состоянии создать необходимый для нового мощного наступления ударный кулак. Во-вторых, ликвидировав наши выступы, глубоко врезавшиеся в оборону противника, мы тем самым уступим ему выгодные плацдармы, которые наверняка пригодятся в будущем для организации новых наступательных действий. Такого же мнения был и командующий Западным фронтом Жуков, а также командующий Северо-Западным фронтом генерал Курочкин. Учтя всё это, Сталин принял тогда правильное решение, то есть не стал менять существовавшее положение войск и тем самым сохранил выгодные плацдармы, которые очень пригодились для новых наступательных действий и привели к полному освобождению Москвы от угрозы вражеского вторжения.

Однако частые споры и стычки командующих фронтами со Сталиным, считал Конев, выводили Верховного Главнокомандующего из равновесия, злили его, делали несговорчивым и даже порою агрессивным. Вот и на этот раз, при обсуждении плана новой Львовско-Сандомирской операции 1-го Украинского фронта, Сталин пытался воздействовать на Конева своим авторитетом. Во всём чувствовалась его безраздельная власть и безапелляционность суждений. Мало кто пытался ему возражать или не соглашаться с ним, за исключением разве некоторых военных, таких, как Жуков, Шапошников да ещё Василевский. И на вчерашнем заседании Ставки все сидели и молчали. Только Жуков решительно поддержал смелый, необычный замысел. Такое инертное отношение остальных членов Ставки, думалось Ивану Степановичу, вселяет в Сталина уверенность, что он больше всех понимает и лучше всех разбирается в сложнейших вопросах ведения войны. Эта пассивность ближайших соратников Сталина уже дала результаты: он оказался один во всех лицах — Генеральный секретарь ЦК партии, Председатель СНК, Председатель Государственного комитета обороны, Верховный Главнокомандующий, нарком обороны и ещё кто-то. Такое сосредоточение необъятной власти в руках одного человека, по мнению Конева, привело к чрезмерной централизации власти повсюду, лишило Сталина гибкости и оперативности, несмотря на его колоссальную работоспособность.