Страница 64 из 103
Весь долгий путь — почти шестьсот вёрст — из-под Смоленска до Мариенбурга Пётр Скарга провёл среди пленных россиян. Иногда он целыми днями сидел в повозке, в которой ехал истерзанный пытками Михаил Шеин, и, как вода точит камень, так и он час за часом втолковывал воеводе каноны католической веры.
Михаил счёл за лучшее молча сносить проповеди богослова. А когда Пётр Скарга спрашивал его напрямую, как он смотрит на то, чтобы принять католичество и избавиться от тягот плена, Шеин отвечал односложно: «Время покажет».
Богослов Пётр Скарга был терпелив и не требовал от Шеина прямого ответа немедленно:
— Ты, сын мой, думай над тем, что я говорю. Меня слушал сам Иван Грозный. Ты впитывай в душу, в разум благие истины католичества. Грядёт час, я уповаю на это, и ты войдёшь в лоно нашей веры.
— Спасибо, святой отец, что даёшь мне время подумать, — отвечал Михаил.
В пути Шеин видел, что Пётр Скарга кружил не только вокруг него, но и многим другим пленникам проповедовал превосходство католической веры римского толка над верой православной константинопольского закона. Слышал Михаил иной раз, как давали отпор стоятели за православную веру Нефёд Шило и Павел Можай:
— Мы, святой пастор, веру отцов не предадим. С нею и уйдём, как придёт час исповедоваться в грехах.
Преуспел ли в чём-нибудь Пётр Скарга, читая проповеди Нефёду и Павлу, Михаилу было неведомо. Но именно благодаря ему Шеин оказался за вратами монастыря Святого Валентина, и там монахи залечивали ему раны на истерзанных руках.
Хорунжий, который командовал конвоем, сдал воеводу Шеина настоятелю монастыря отцу Вацлаву со строгим приказом:
— Ты, святой отец, береги его пуще глаза. Так наказал богослов Пётр Скарга, ты его знаешь. Отвечать же будешь перед королём.
Приор Вацлав, высокий, с сухим лицом, чёрными колючими глазами, осмотрел Михаила, как коня на торгу, пощупал его спину и грудь и сказал, как приговорил:
— Исправен, как конь, к работам способен.
Но внимание приора привлекли руки Михаила. Он взял за запястье правую руку и увидел, что на пальцах нет ногтей, а там, где им надо быть, как угли под пеплом, пламенело живое мясо. Отец Вацлав взял левую руку и увидел то же.
— Иезус Мария, что это? — спросил он хорунжего.
— Это наказание за непослушание, — ответил с улыбкой шляхтич.
— Кто учинил такую расправу над тобой, пленник? — страдающим голосом обратился отец Вацлав к Шеину.
— Как сказал богослов Пётр Скарга, это наказание за грехи, — ответил по-польски Михаил.
— Ты знаешь нашу речь? — спросил приор воеводу.
— Как не узнать за два года войны с вами?
— Идём же в келью, где ты найдёшь покой, где тебя будут лечить, — произнёс приор и повёл Михаила в низкое и большое деревянное строение.
Вацлав и Михаил вошли в длинное помещение, где по одну сторону коридора были через каждые три шага двери. В конце коридора приор снял с пояса связку ключей и открыл тяжёлые дубовые двери в последнюю келью.
— Вот твоя обитель. И не ропщи, сын мой.
Он побудил Михаила войти в келью и закрыл за ним дверь. Ключ звякнул о железо.
И наступила тишина. Михаил осмотрелся. Но смотреть было не на что: голые стены, лишь в углу образ какого-то святого, деревянная лавка, на которой лежали соломенный тюфяк и соломенное же изголовье с покрывалом из рядна. У маленького оконца с решёткой была прибита широкая доска на двух укосинках, на доске открытая книга — вот и всё убранство места заточения Михаила Шеина. Он прошёлся по келье, насчитал шесть шагов в длину и четыре в ширину. Опустившись на лавку, потёр лоб и тихо произнёс:
— А жить-то надо.
Шеин вспомнил Марию, детей, попытался представить, что происходит с ними, где они, но это ему не удалось. Не зная, куда себя деть, он подошёл к лежащей на доске книге. Это был катехизис — толкование простых христианско-католических истин. Михаил принялся читать, но гнев остановил его. Он понял, что грешит против устоев своей веры, и принялся ходить по келье.
День за оконцем погас, наступили сумерки. В это время загремел замок, открылась дверь, вошёл сутулый монах. В руках он держал свечу и лампаду. На сгибе руки висела плетёнка. Он поставил лампаду под образ — это был святой Валентин, — зажёг её от свечи, затем выложил из плетёнки хлеб, печёную репу, кринку с квасом и ушёл, ни разу не глянув на Михаила.
Шеин долго не прикасался к пище, потом подумал, что ему нет нужды изнурять себя голодом, присел к «столу», поел, напился квасу и вновь принялся ходить, вновь вспоминал Марию, детей. И приоткрылась в душе некая дверца, и оттуда, словно птица из гнезда, вылетели испугавшие его поначалу слова:
Конечно же он обращался к своей Маше-лебёдушке. И себя он увидел в другом, молодецком обличье, способным взломать дубовые двери.
И Михаил уже вместе с Марией летит к солнцу.
Но можно ли одним улететь с чужой земли? Да нет же! Нет!
Вот они, Катя и Ваня, с ними, и можно лететь на восход солнца. Надо лишь освободиться от боли.
«Однако не заблудиться бы в поднебесье, — подумал Михаил. — Да нет же, не заблудимся», — твердит он уверенно.
И впервые в жизни Михаил почувствовал, как у него повлажнели глаза, как горькие спазмы сдавили горло и с сердца сорвалась печаль.
Глава двадцать третья
ШЕСТВИЕ ПО ВАРШАВЕ
Осенью 1611 года королевский двор Сигизмунда III Вазы жил праздно. Пиры следовали один за другим: то по случаю взятия Смоленска — в какой раз! — которым Польша владела более ста лет назад; то по случаю установления восточного рубежа за Дорогобужем. Раздалась Польша вширь. Теперь рубеж её от Москвы был всего лишь в двухстах вёрстах. Как тут не пировать! Но королю Сигизмунду этого было мало. Ему хотелось потешить своё тщеславие чем-то необыкновенным. Как раз в это время возвращался в Польшу из Руси гетман Станислав Жолкевский. Это ему выпала честь захватить Московский Кремль. Почему бы не воздать ему должные почести за этот подвиг? Сигизмунд пригласил на совет канцлера Льва Сапегу.