Страница 11 из 103
— Чего галдите, разбойные?! Правитель Борис бросил государственное кормило и предал Русь! Боярской думе присягайте на верность. Бояре всегда вас любили!
Однако в толпе нашлись люди, которые знали Грача как выкормыша думного дьяка, одного из неугодных москвитянам братьев Щелкаловых. И послышались крики: «Долой Грача! Долой!» В Еремея Грача полетели камни. Он свалился со строения и исчез в торговых рядах.
Москвитяне продолжали бушевать. И тогда на Красную площадь Богдан Бельский привёл отряд стрельцов. Он не придумал ничего лучшего, как попытаться разогнать почитателей Бориса Годунова. Но стрельцов было мало, к тому же они не усердничали, и им не удалось разогнать горожан, которые окружили Богдана Бельского и кричали: «Подай нам правителя Бориса Фёдоровича!»
Бельский не стерпел, сам начал кричать: «Рожна вам подам!» — и с досадой увёл стрельцов в Кремль.
В предвечерний час вернулся из Новодевичьего монастыря патриарх Иов. Он был печален. Иногда в его голубых глазах светилось нечто подобное гневу. Он миновал свои палаты и велел остановить тапкану[11] близ Благовещенского собора. В храме было много прихожан, ещё больше архиереев, съехавшихся по зову патриарха со всей Руси. Шла вечерняя служба. Иов прошёл в алтарь и велел священникам начать молебен во здравие Бориса Годунова. Верующим он с амвона сказал:
— Молитесь, православные, чтобы у сына Божьего Бориса Фёдоровича проснулась милость к россиянам. Да не позволим ему заблудиться в пустынях или болотах!
Узнав, что патриарх возвратился из Новодевичьего монастыря, из кремлёвских палат пришли в храм многие бояре и князья. Были вместе со всеми Михаил, Маша и Артемий. По ходу молебна они поняли, что патриарх не сумел добиться согласия Бориса Годунова встать на престол. Поняли это и умудрённые жизнью вельможи. Многие порадовались этому и сразу же поспешили в кремлёвский дворец.
Каждый думал о том, что пора что-то предпринимать.
Наступил беспокойный вечер. Ни Мстиславские, ни Романовы, ни Шуйские и не думали покидать дворец. Вечерняя трапеза затянулась на этот раз за полночь. Стольники и чашники сбились с ног. Сколько было съедено кушаний, сколько было выпито вина и медовухи — в хорошие пиры меньше добра уходило.
Вскоре бояре начали кичиться своими родословными, и всё громче, всё чаще слышались голоса Шуйских, особенно Димитрия, Мстиславских, Романовых. Страсти накалялись. Все кричали о своих заслугах перед державой. И вовсе неожиданно огневой князь Димитрий Романов бросился с воплями и кулаками на такого же неугомонного и задиристого князя Димитрия Шуйского. Завязалась потасовка. С той и с другой стороны подбежали старшие и младшие братья, пытаясь разнять дерущихся. Вмешались стольники, чашники. Михаил ухватил со спины Димитрия Шуйского и оттащил его от Димитрия Романова, которого уже сдерживал старший брат Фёдор. Все разошлись по своим местам. Только Димитрий Шуйский задержался близ Михаила Шеина и процедил сквозь зубы:
— Ты хоть и крепкий малый, но я тебя достану. Запомни это.
— Запомню, князь. Готов к встрече, — ответил с улыбкой Михаил.
Далеко за полночь все утихомирились и стали расходиться по кремлёвским палатам, разъезжаться по домам за пределы Кремля.
На другой день всё повторилось. Лишь раньше вчерашнего горожане заполонили Красную площадь, лишь раньше съехались в Кремль вельможи. Горожане упорно вызывали патриарха и добились своего. Он появился в окружении большого клира. Священнослужители прошли до Лобного места, помогли патриарху подняться на него.
Едва Иов благословил горожан, как они единым духом потребовали, чтобы он вёл их к Новодевичьему монастырю. Крепкий рыжий детина, что стоял близ самого Лобного места, крикнул:
— Ты, отче святейший, не мешкай, а веди нас к обители девичьей! Завтра будет поздно: наш батюшка постриг примет.
Патриарх узнал в рыжем детине известного всей Москве ведуна Сильвестра, увидел рядом с ним рыжую жёнку Катерину-ясновидицу и содрогнулся, поняв сказанное Сильвестром как предупреждение.
— Веди нас! Веди! — гудело над площадью.
Иов поднял руку, и гул как ветром сдуло.
— Слышу ваш глас, православные! Идите за мной! — вознёс патриарх и, попросив архиереев свести его с Лобного места, повёл тысячи горожан к Новодевичьему монастырю.
Однако многотысячная толпа пришла к обители напрасно. Сколько ни призывал патриарх и весь церковный клир, весь московский народ Бориса Годунова на трон, сколько ни просил прервать сиротство Руси, Годунов непоколебимо отказывался. Он даже не вышел к вопиющим горожанам, и по его воле никого не пустили в обитель.
Патриарх был в отчаянии. Ему ничего не оставалось, как благословить на русский трон кого-то из троих князей: Мстиславского, Романова или Шуйского. И только одно удерживало его от последнего шага: Годунов не принял пострига, как грозился. Не знал Иов, что ему надо было молиться за сестру Бориса. Это она остановила брата перед последним шагом. Он внял мольбе сестры. Она многажды ему говорила:
— Никто другой, братец любезный, не нужен Руси, потому возьми сей тяжкий крест и народ тебя отблагодарит.
А Москва сгорала от жажды видеть царя. Горожане изо дня в день не покидали Красную площадь и требовали от патриарха, чтобы он вновь вёл их к монастырю. «Или мы разнесём его по кирпичику!» — грозились они.
В эти дни Михаил Шеин был свидетелем того, как патриарх Иов, собрав весь церковный клир в царской трапезной, проявил небывалую решительность, произнёс слова, в которых всё-таки сквозило и отчаяние:
— Братья во Христе, сыны мои, сегодня мы все пойдём к Новодевичьей обители. Мы скажем достойному трона россиянину так: если он откажется надеть корону державы, то я призову вас всех снять святительские одежды и уйти в монастырь. Знаю, Русь может быть оставлена в полном сиротстве, но, даст Бог, это образумит упрямца.
Стольник Михаил Шеин от этих слов содрогнулся, ибо в них он почувствовал предел отчаяния первосвятителя. Он, однако, заметил, что и архиереи мыслили с патриархом едино. Никто ему не возразил. И после литургии, отказавшись от утренней трапезы, они отправились по заснеженным улицам февральской Москвы к Новодевичьему монастырю. За ними шли многие сотни горожан, и среди них были два друга, Михаил и Артемий, которые, как и все, волновались за судьбу Руси.
Трудно сказать, какие силы победили сопротивление Бориса Годунова, но когда святители и москвитяне прихлынули к воротам монастыря, те вскоре открылись. Навстречу Иову и архиереям вышли, взявшись за руки, вдовствующая царица и правитель. Ирина и Борис были бледны, но шли твёрдо. Приблизившись к патриарху и клиру, царица Ирина помолвила:
— Мой брат готов послужить державе. Но он подождёт того дня, когда соберётся Земский собор. Как собор скажет, так и будет.
— Целуешь ли ты крест на том, сын мой? — спросил Иов ломким от волнения голосом и дрожащей рукой протянул Борису крест.
Годунов поцеловал золотое распятие Иисуса Христа и, не сказав ни слова, повернулся и ушёл в монастырь. Поведение Бориса удивило Иова: оно было непонятно ему. Патриарх пожал плечами и подумал, что надо собирать Земский собор.
Государственный Земский собор удалось собрать только во второй половине февраля. В Москву съехались пятьсот избранных. Здесь можно было увидеть все слои населения Руси. Это были выборные чины боярского и дворянского звания, воеводы, духовенство, купцы, простые горожане и крестьяне.
Был Чистый четверг, и в десять часов утра в Грановитой палате Кремля патриарх Иов провозгласил начало заседания Земского собора. Последний подобный собор состоялся в Кремле тридцать два года назад, во времена Ивана Грозного. В прежние годы соборы открывали государи. На этот раз долг пал на первосвятителя. Иов вышел на возвышение во всём сиянии святительского одеяния. Многие архиереи знали, что патриарх ведёт свою речь «с кончика языка» — по памяти — и говорит при этом звонким и чистым голосом, долетающим до всех уголков Грановитой палаты.
11
Тапкана — дорожная повозка.