Воевода

Воевода

Энциклопедический словарь

Изд. Брокгауза и Ефрона,

т. I, СПб., 1891

АДАШЕВ, Даниил Фёдорович, младший брат Алексея Адашева. Службу начал вместе с братом. В 1551 году, в чине стряпчего, состоял при воеводах, отвоевавших правый берег Волги от Казани к Московскому государству. В 1552 году участвовал в Казанском походе. В 1553 году, начальствуя отрядом боярских детей и вятчан, ходил по Каме, Вятке, Волге и бил непокорных казанцев и ногаев. В Ливонской войне, начавшейся в январе 1558 года, был одним из воевод, под начальством которых русское войско страшно опустошило Ливонию на пространстве 200 вёрст, везде побивая немецкие отряды; участвовал во взятии Нарвы и Нейшлота, в осаде Дерпта, пожалован в окольничие (1559 г.). Адашев особенно прославился смелым набегом на Крым (весной 1559 г.). С 8000 войска Адашев сел на лодки, им самим построенные близ нынешнего Кременчуга, спустился по Днепру в море, взял два турецких корабля, высадился в Крыму, опустошил улусы, освободил множество христианских пленников и навёл ужас на татар, застигнутых врасплох. Пленных турок, взятых при нападении на Крым, Адашев отослал к очаковским пашам, велев сказать им, что царь воюет с врагом своим Девлет-Гиреем, а не с султаном, с которым хочет быть в дружбе. С большою добычей Адашев благополучно отплыл обратно, хотя хан с большим войском гнался за ним по берегу Днепра до мыса Монастырки близ Ненасытецкого порога, но не решился напасть на Адашева и ушёл обратно. Когда гнев Грозного обрушился на Алексея Адашева, Даниил Адашев в 1561 году сложил голову на плахе, вместе со своим 12-летним сыном Тархом.

Светлой памяти Александра ТАРАДАНКИНА,

фронтового побратима —

ПОСВЯЩАЮ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДАНИИЛ И КАТЕРИНА

од вечер апрельского дня, когда в храмах Москвы ещё шла служба в честь святого Нифонта, епископа Новгородского, и преподобного Руфа, затворника печорского, на Арбате появился обоз из четырёх возов, впереди которого ехала большая колымага, запряжённая четвёркой буланых лошадей. Она свернула в Староконюшенный переулок, за нею потянулись два крытых возка и две повозки со скарбом. Было похоже, что путники одолели дальнюю дорогу и их кони тянули возы из последних сил. В Староконюшенном переулке обоз ещё раз свернул за угол, скрылся в Сивцевом Вражке и вскоре остановился у палат боярина Фёдора Григорьевича Адашева. В доме Адашевых приезда гостей в это время не ждали, ворота и калитка были на запоре. Но вот из колымаги выбрался священнослужитель, подошёл к калитке и подёргал за верёвочку. Где-то внутри двора что-то прозвенело, и калитка распахнулась. Перед священником появился пожилой дворовый человек и, улыбнувшись, радостно сказал:

   — Господи, никак отец Питирим!

   — Он самый, сын мой Онисим.

   — Ворота прикажете отчинить?

   — Да уж как тебе сподобится, а нам дальше некуда ехать.

   — Сей миг и спроворим. — И Онисим крикнул во двор: — Гришутка, ну-ка лети ко мне! Распахни ворота!

   — Погоди, Онисим. Ты допрежь боярину дай знать. А вдруг оказия какая и не позволит вольничать?

   — Напрасно так глаголете, отец Питирим. Батюшка Фёдор всегда рад вашему приезду. Токмо он ноне на молении в Кремле и со всеми чадами.

   — Коль так, отворяй ворота. Табором на дворе встанем, пока суд да дело.

   — Да полно, отец Питирим. Для вас и в хоромах двери отчинены.

Вскоре лошади втянули колымагу, возки и повозки во двор. Из колымаги высыпало семейство отца Питирима: жена Авдотья, три дочери — Катерина, Пелагея, Мария — и сын Антон.

   — Видишь, Онисим, с какой сворой я прикатил?

   — Знаем же, отец Питирим, не от сладкой жизни бегаешь. Татарский полон кому не страшен!

   — Да за себя-то я не боюсь, не дамся басурманам. О чадах скорблю. В прошлом году едва мы подворье покинули, как нехристи в Козельск нахлынули. Я как вернулся из стольного града к пастве, так сердце кровью и облилось: пустой град увидел — всё пограбили, кого в полон увели.

   — Не приведи Господь, — вздохнул Онисим.

   — И ворогу не пожелаю того, — согласился Питирим Вешняков. И заторопился: — Ты тут, сын мой Онисим, пригляди за чадами моими, а я в Кремник[1] слетаю, брата Фёдора попытаюсь в храме застать. Он в Благовещенском, поди?

   — Знамо, батюшка Питирим. В другие храмы он не ходит.

На этот раз отец Питирим приехал в Москву с серьёзным намерением. Он отважился идти на поклон к митрополиту Макарию, чтобы тот дал ему приход поближе к стольному граду, дабы избавиться наконец от вечного страха попасть со всей семьёй в татарский полон. Иссякли у него силы вот уже десять лет кряду покидать каждую весну свой приход, оставлять сиротами прихожан, влачить с семьёй жалкое существование беженца. Страдал он и за детей, особенно за девочек. Ведь было же два раза, когда Крымская орда напала на Козельск зимней порой. Тогда Бог миловал: не удалось орде одолеть стены крепости, малой силой пришли. А будь войска чуть больше, как бы всё закончилось?.. Так размышлял сорокапятилетний отец Питирим, спеша по Арбату в Кремль, чтобы застать там на молении боярина Фёдора Адашева.

Но их встреча не состоялась. Был будний день, и у Фёдора Адашева оказались важные дела на службе. Вместе со старшим сыном Алексеем он исполнял их в Поместном приказе. В эту пору Алексей был при молодом царе Иване Четвёртом стольником[2] и по обряду ходил с ним в баню. «А в мыльне мылись с великим князем: боярин Юрий Васильевич Глинский да казначей Фёдор Иванович, сын Сукин; спальники да мовники князь Иван Фёдорович Мстиславский, да князь Юрий Шемякин, да Никита Романов, да Алексей Адашев среди знатных и сам знатным будет».

Спеша через Никитские ворота в Кремль, Питирим неожиданно встретил младшего сына Адашева — Даниила. Улыбчивый, весёлый, он летел навстречу отцу Питириму и застыл в шаге от него.

   — Здравствуй, батюшка Питирим! — воскликнул он.

   — О, Данилушка, сынок мой! Да какой же ты славный: и в плечах раздался, и ввысь поднялся. Ну есть Алёша Попович! — осматривая Даниила, восторгался Питирим. — Поди, за уши тянут?

   — Да как-то так само получается, — смутился Даниил. — А ты, батюшка, ненароком в Москве?

   — Ой нет, со всеми чадами прикатил. Да с низким поклоном к твоему батюшке иду, дабы пригрел. Сам знаешь мою маету.

   — Батюшка мой в делах ноне допоздна. И братец тоже. Государь гостей иноземных принимает, так они при деле.

   — Эка оказия! А ведь мне слово должно от него услышать. Даст ли нам твой батюшка приют?

   — О Господи! — воскликнул Даниил. — Конечно, даст, как в прежние годы. Хоромы у нас меньше не стали, всем места хватит. А в Кремле ноне толкотня, посему идёмте домой. Я и распоряжусь по воле батюшки.

Они остановились на мосту через Неглинную, протекающую близ Троицких ворот. Здесь всегда было людно, а на сей раз даже тесновато.

   — Да, идём, сынок, а то затолкают.

От Кремля к Арбату идти всё прямо. Какое-то время отец Питирим и Даниил молчали. Думали. И у них было о чём подумать вкупе. Даниил вспомнил, как четыре года назад, также апрельской порой, отец Питирим приехал к ним всей семьёй. Всё те же три дочери и сын, матушка Авдотья. Да показалось тогда отроку Даниилу, что старшая дочь Катя вроде бы не та, что год назад приезжала, а другая. Ей и шёл-то всего двенадцатый годок, а она была на дивчину похожа. Такую необыкновенную, каких в Москве и днём с огнём не сыщешь. Коса у неё пшеничная до пояса, сама выше Даниила, с тонкой шеей, глаза тёмно-серые, влекут к себе, как омуты. «И никак не скажешь, что это дочь священника», — почему-то думал Даниил. И что понуждало его смотреть на Катю неотрывно, смущать её своими чёрными глазами. И случилось так, что если в минувшее время Катя играла с Даниилом, со своими сёстрами и с братом, то тут она стала дичиться, избегать встреч с Даниилом. За трапезой она не поднимала глаз, строгость на лицо напускала, не улыбалась, и теперь Даниилу даже на ямочки на её щеках не доводилось посмотреть.

1

Кремник — кремль, детинец, крепость внутри города.

2

Стольник — один из низших придворных чинов в Русском государстве с XIII-XVII вв., обслуживал князя (позднее — царя) во время торжественных трапез; в XVI-XVII вв. большая часть стольников несла государственную службу (назначались воеводами и т. д.).