Страница 9 из 76
Каждый мальчик служил не только своему монитору; его мог позвать любой из них, которому он попадется на глаза.
«Новички дрожат и повинуются, характер их надламывается, веселость исчезает; нет в них расположения ни к учению, ни даже к игре, — так пишет один писатель о маленьких детях в грамматических школах того времени. — Прислуживание старшим отнимает у них всё свободное от класса время; мешает учиться, спокойно поесть и совершенно лишает возможности погулять и поиграть».
А бедный «фаг» должен быть утонченно вежлив по отношению ко всем старшим. Он должен обращаться к монитору только с установленными деликатными фразами. Рапортуя о выполненном поручении, мальчик должен почтительно спросить: «Угодно ли вам поручить еще что-нибудь?»
Таких формул было много; их знали наизусть, слово в слово.
Горе тому «фагу», который чуть изменит фразу: пинок или затрещина последует немедленно за неуменье говорить со старшими.
Эти старшие совсем не были злыми юношами. Дело в том, что в первые два года пребывания в школе они также прошли спартанскую выучку и считали, что все маленькие должны проходить ее.
Первый год учения в школе служил мальчику не на пользу, а во вред, так как он в это время часто забывал даже и то, чему его выучили дома. «Все наперерыв стараются уйти, — говорит один писатель, — на несколько недель, под предлогом болезни, в лазарет или в родительский дом, как в место убежища, чтобы провести хоть часть этого рокового первого года вне школы».
Зато по прошествии двух лет воспитанники грамматической школы пользовались полной свободой в часы после уроков.
Старшие воспитанники занимались вопросами, интересующими их помимо школьных занятий. Одни увлекались историей, другие серьезно изучали естественные науки.
В школу такого типа и попал девятилетний Чарлз.
Правда, здесь порядки были смягчены умелым руководством высокообразованного директора, доктора Батлера, но всё же это была типичная грамматическая школа.
«Ничто не могло быть вреднее для развития моего ума, как эта школа доктора Батлера. Преподавание было в ней строго классическое, и, кроме древних языков, преподавалось только немного древней географии и истории. Школа как воспитательное средство была в моей жизни пустым местом», — вспоминал Дарвин в старости.
В школе преподавалось то, что не интересовало Дарвина.
Заучивать стихи ему не нравилось, хотя он делал это легко, запоминая по сорок или пятьдесят строк из Вергилия[9] или Гомера[10] за утренней службой в церкви.
Писать стихи также не было для него привлекательным делом, а наоборот, весьма затруднительным, пока он не придумал выход для себя. В школе у Дарвина было много друзей, и в том числе такие, которые легко владели рифмой. У них Дарвин добыл множество разных стихов. Перекраивая их и выкраивая из них, иногда с помощью авторов, Дарвин стал «писать» стихи на любую тему.
Дарвин говорил, что он не выучил в течение всей своей жизни ни одного языка. Это не совсем точно: он довольно хорошо знал французский язык, читал по-немецки и немного — по-испански.
В школе Дарвин провел семь лет.
Жил он в общежитии при школе и, по его словам, «…пользовался всеми великими преимуществами жизни настоящего школьника». Зная, что представляла собою грамматическая школа, нетрудно понять иронию, с которой Дарвин говорит это.
К счастью, школа находилась на расстоянии около одной мили от дома. Это позволяло мальчику бывать дома почти каждый день.
Маленький мальчик что есть духу бежал домой узенькой тропинкой, проложенной по старым укреплениям Шрусбери, и потом обратно в школу. Искусство быстро бегать, которым отличался Чарлз, спасало его от опозданий.
Но иногда на него нападало сомнение в том, что успеет возвратиться в школу вовремя; тогда он усердно молил бога о помощи, и «…приписывал успех не скорости бега, а молитве…», и всё удивлялся, как часто приходила помощь свыше.
Дома для Чарлза всё было полно очарования и прелести свободы, полно смысла и интереса.
Можно было играть с сестрами на скамеечке под большим старым каштаном, который рос у дороги близ дома; заняться рассматриванием своих сокровищ: раковин, минералов, жуков, растений, может быть, прибавить к ним что-нибудь новое, например старую монету или печать. Одно время для мальчика казалось очень интересным собирать автографы родных и знакомых. Они также вошли в его сокровищницу. Дома хранились его удочки, и вообще невозможно перечислить всё то замечательное, что там было.
Мягкий, добродушный мальчик, каким был по натуре Чарлз, чувствовал настоятельную необходимость видеть дорогие лица сестер, отца, няни, общаться с ними, ощущать спокойную атмосферу дома, всего семейного уклада.
При той почти болезненной чувствительности, которой отличался Чарлз с детства, нравы и обычаи грамматической школы были для него очень тяжелы.
Чарлз не мог видеть страданий не только людей, но и животных, хотя один раз он ударил щенка ногой.
Это получилось совсем нечаянно. Гостили как-то у дяди Веджвуда в Мэре; катались на лодке, удили рыбу, и Чарлзу было очень весело. Дядя подарил ему старинную монету, а старшая кузина — австрийскую марку. Дома же Нэнси отдала Чарлзу пуговицу удивительной треугольной формы, которая давно ему очень нравилась. И вот, когда у себя в саду он стал рассматривать все эти замечательные вещи, к нему подбежал щенок. Чарлз и дал ему пинка, так, ни за что, чтобы почувствовать себя еще более могущественным.
Щенок убежал, а мальчику стало скучно и на подарки больше не хотелось смотреть.
До глубокой старости Дарвин помнил этот случай и говорил:
«…Этот поступок тяжелым гнетом лежал на моей совести, что я заключаю из того факта, что до сих пор отлично помню место преступления».
Свойственной некоторым детям бесчувственности к животным у него совсем не было. Наоборот, он всегда старался так поступать, чтобы причинить им как можно меньше страданий.
Ему приходилось решать трудные задачи в этом отношении.
Вот рыбная ловля. Каждый мальчик знает, что рыба особенно хорошо идет на приманку дождевым червем.
Но и червей жаль!
И каждый раз, насаживая живого червяка на крючок, Чарлз искренне жалел его.
Чарлза научили убивать дождевых червей соленой водой, и он с этих пор никогда не насаживал живой приманки, хотя, конечно, быстро заметил, что на мертвого червя рыба идет хуже.
Всё-таки пришлось примириться с таким ущербом собственным интересам во имя гуманности!
Или другой трудный случай. Чарлз очень любил собирать птичьи яйца, такие разные по величине и цвету, и радовался, когда находил гнездо с кладкой яиц.
Конечно, очень хотелось взять все яйца из гнезда, потому что каждое из них — настоящий клад для молодого джентльмена двенадцати — тринадцати лет, уже собравшего значительную коллекцию яиц.
Но чувства справедливости, и добросердечия брали верх над страстью коллекционера: нельзя огорчать птиц-родителей уничтожением всей кладки!
И Чарлз удалялся от соблазнительного куста или дерева, унося только по одному яйцу из гнезда.
Лет десяти он начал собирать насекомых.
И опять вопрос: а хорошо ли убивать всех этих красивых бабочек и жуков для того, чтобы насадить их на булавки?
Вопрос был настолько важным, что требовал серьезного обсуждения с Катериной, которая всегда была в эти годы советником и другом Дарвина.
Брат и сестра, обдумав и обсудив положение дела, нашли выход из затруднения. Не следует отказываться от собирания насекомых, но так как лишать их жизни жестоко, то собирать только мертвых насекомых. Находить мертвых насекомых труднее, чем ловить их живыми, но зато совесть будет спокойна!
Прибавить к коллекции еще один номер, еще одно название было истинным наслаждением для него. Поэтому те ограничения при сборах, которые он для себя установил, были действительно победами над самим собой.
9
Вергилий (70–19 до н. э.) — римский поэт.
10
Гомер — легендарный древнегреческий поэт, живший между XII и VIII веками до н. э.