Чистые струи

Он сразу понял! Если бы он отказался от этой затеи, я тут же подарил бы ему спиннинг. Он не отказался, у него засветились глаза. «Папины», — подумал я.

— Ага! Вы ногами держитесь! — прокричал он уже на ходу.

— А что, — не выдержал я, — рогами мне держаться? Я же не говорил, что не буду помогать себе ногами.

— Так я вас не повалю.

— А тебе очень хочется повалить?

Он молчал. Он уже не дрыгался.

— Но ты понял, что мы не могли упасть?

Он молчал.

— И нечего тебе было нырять в грязную лужу!

Коля захохотал и стал подпрыгивать, не стараясь повалить мотоцикл, а просто так, от избытка веселья.

Вдоль берега залива стелилась уже пересохшая черная тропинка, окаймленная подорожником и клевером, Лететь по ней было одно удовольствие. Мотоциклы любят мягкие, но плотные дороги. Коля совсем осмелел. О» держался коленями, а руками изображал крылья плывущего по небу лебедя. Эти лебединые крылья чуть-чуть заламывало ветерком.

— Ну вот, приехали! Лучше места не найдешь.

Залив был широкий, неровный, изгибистый. Мы остановились на излучине. Рядом была редка с множеством берез, отживших после палов. Дрова здесь не скоро переведутся. Берег обрывистый, но от обрыва до воды добрых двадцать метров песка, слегка покрытого ракушечником и закостеневшими сучками.

Я знал дно. Шагов на тридцать простиралась мель: можно пройти в броднях. Карась сюда не заходил, даже метать икру. Икру он мечет у травянистых берегов. Дальше начиналась глубина. Резкий переход. И там уже всюду гуляла крупная рыба. Интересно выводить ее на мель: зарывается в песчаную стену, упирается. Иногда кажется: вот-вот леса не выдержит.

Коля разглядывал свои кеды. Теперь они были черные. Джинсики — спереди — тоже. Видимо, Коля любил, чтобы на нем было все чистенькое. Привыкай!

Я подвел мотоцикл к дереву, осторожно прислонил и стал отвязывать пропыленный сверху и подмоченный снизу рюкзак. Коля продолжал разглядывать свои кеды.

— А их можно перекрасить? — Он смотрел вопроси-, тельно и растерянно.

— Кеды? Можно, конечно.

— Их надо высушить, да?

— Помыть и высушить. Да ты все равно снова намочишь. Нужно было прихватить сапоги.

— У меня… — он замолчал и пошел к воде.

Я вытаскивал из чехла удилище, а он сидел на песке и разувался. Носки у него тоже были черные. И ноги, по самую щиколотку. Он встал и оглянулся. Я прилаживал к удилищу катушку. Он быстро снял джинсики и одернул плавки. Ноги у него были тонкие, бледные.

— Правильно, — сказал я, насаживая на крючки червей. — Раздевайся. Сейчас самый загар. Я тоже буду загорать.

Он покраснел. Он не снял курточку, даже рукава не закатал. Зашел по колено в воду и занялся стиркой.

Мне расхотелось ловить рыбу. Такое со мной случается редко.

— Давай мне кеды!

Он неумело, по-детски жулькал модные штанишки, я выгребал грязь из его резиновой обуви. В конце концов кеды немного побелели.

— Высохнут — будут еще белее! — успокоил я его. — Ты не думай о них. Вернемся и перекрасим. У меня перекрасим. Отец и не заметит!

У Коли перекосилось личико. Стало злое, как у хорька.

— При чем тут отец!..

— Ну и слава богу, что ни при чем. Не сердись! Просто перекрасим, и все.

— Нечего их перекрашивать! — Он вырвал у меня кеды и побежал из воды.

Вот тебе и рыбалка! Вот тебе и свобода… Чертов шеф.

Я взял спиннинг и отошел подальше, чтобы успокоить нервы. Я мог зашвырнуть грузило на семьдесят метров. Это мой предел. Но и этого достаточно, чтобы многие рыболовы завидовали мне. Я сделал яростный взмах и краем глаза заметил, как застыл возле дерева маленький психопат Коля. Он смотрел туда, куда летело сейчас натягивающее леску грузило. Оказывается, я не знал еще своего предела. Почти все сто метров лесы легли на гладкую воду залива. Леса была сухая и тонула очень медленно.

Коля еще постоял и начал развешивать кеды.

«Не так, кверху подошвой!» — чуть не крикнул я, но сдержался. Я почувствовал, что леса быстро пошла вперед. Осенью карась очень разборчив, клюет осторожно, и его нужно вовремя подсечь, а сейчас он звереет от голода и засекается сам. Намертво. Рыба была еще в глубине, но упиралась так, словно уже наткнулась на песчаную стену. И странно она себя вела. Не ходила кругами, а подергивала и раскачивала лесу. У стены она забуянила. Катушка вырывалась у меня из рук, пластмассовые ручки больно били по пальцам. Я воткнул в песок удилище и стал выбирать лесу, словно это была просто закидушка.

Вот оно что! На мелководье вышли сразу два карася. Да каких!

Коля дышал за спиной. Я не оглядывался, некогда было. Рыба билась на песке. Она обрастала песком и становилась еще крупнее. Коля не подходил к ней. Стоял у меня за спиной и молчал. Я поснимал карасей с крючков, опустил в новый металлический садок и бросил садок в воду. Тем-то он и удобен, этот садок, что его можно бросать в воду, и рыба никогда из него не уйдет. С капроновым много мороки. Нужно завязывать и обязательно прикалывать колышком. Он легкий, а карась сильный.

Коля удалялся к мотоциклу. Он что-то насвистывал и уже не смотрел, как я зашвыриваю на середину залива каплеобразное свинцовое грузило.

Рыба клевала без перекуров. Но на первый вечер пятнадцать крупных карасей достаточно. На уху и жареху.

Коли не было. Брючки и кеды висели на дереве.

Я достал из рюкзака котелок, спустился с ним к воде и стал чистить рыбу. Потом я чистил картошку.

Появился Коля. Руки у него были в сухой земле. Он спустился к воде, метрах в пятнадцати от меня, стал отмывать руки.

Я сходил за дровами и развел костер. Солнце снижалось, было уже не так жарко, я надел рубашку. Костер горел ровно, вода в котелке бурлила, в ней металась круглая картошка. Пора было закладывать рыбу.

— Я возьму у вас два червяка?

Взрослый человек сказал бы: «Я возьму у вас пару червей?!»

Я почувствовал себя виноватым. Я и был виноват, если честно.

— Конечно! Мог бы и не спрашивать. Я копал на двоих.

— Мне только два! — отрезал Коля. Взял червяков и направился к своему рюкзачку.

Боже! Ну и закидушка у него. Почти миллиметровая переметная леса. Узел на узле. Грузило величиной с крышку от моего нового котелка. Крючков я не разглядел.

Раза два он забрасывал неудачно. Борода. Грузило шлепалось в трех метрах от берега. Летели брызги. Потом он разложил лесу вдоль берега, посмотрел на меня и размахнулся. Грузило завыло, как крупнокалиберный снаряд, в какой-то точке полета напряглось и вырвала из песка дощечку. Коля бросился в воду, выловил дощечку, оглянулся — не смеюсь ли я — и остался стоять в воде. Он терпеливо ждал поклевки.

Я попробовал уху. Готова… Перцу. Да… Сыпать ли перец? Мальчишкой я терпеть его не мог.

Уха остывала без перца. Коля стоял в воде и ждал поклевки. Я подошел к нему и стал рядом. Он взглянул на меня. Мне показалось, что он вот-вот заплачет.

— Здесь не будет клевать.

— П… почему? — еле слышно отозвался он.

— Здесь совсем мелко. До глубины у тебя не хватит лески.

Он покраснел. Сильнее, чем тогда, днем. И стал сматывать закидушку.

— Иди одевайся. Прохладно уже.

— Я не замерз…

У него была гусиная кожа.

— Сейчас поужинаем, и я покажу тебе место, где можно ловить твоей закидушкой.

Он молчал. Сматывал леску.

— Ты обиделся?

— Нет…

— Правильно, старик! Если бы я на всех обижался, то нажил бы кучу инфарктов.

Коля прыснул. Он продолжал сматывать лесу, не глядел на меня, но лицо его излучало нарастающее веселье.

— Вы… специально так сказали, да?

— Как сказал?

— Ну… так. Кучу инфарктов. Чтобы насмешить, да?

— Нет, само собой получилось.

Значит, шеф упоминал свои возможные инфаркты не только в кругу коллег.

Коля стоял у костра. Очень близко. Ноги его начинали наливаться краснотой огня. Он смотрел на костер и о чем-то думал: глубоко, сосредоточенно. Я жарил на крышке котелка рыбу. Жарил на воде, но так, чтобы она была вкуснее, чем на масле. Животы у карасей раздулись. В них были лук и мелкий лавровый лист.