Страница 36 из 60
Танго баюкало и усыпляло. Оно было бесконечно, как может быть бесконечно счастье с такой женщиной…
Петя теперь только заметил, что со странной, никогда еще не бывалой в нем нежностью гладит притихшую Лену. Что с ней? Обиделась?.. Нет, теплые птицы доверчиво сидели у него на плечах и только чуть-чуть вздрагивали, словно пугались чего-то.
— Наконец-то! — сказала Зина, нервно затягиваясь. — Восемь кавалеров за это время отшила.
— Молодец! Только почему? — Лена не поднимала на нее глаз.
— Потому! — вспыхнула Зина. — Потому! — и потушила сигарету.
Лена покраснела.
— Я сейчас! — поднялась она из-за стола.
— Ну вот! — огорчился и расстроился Петя. — Довели человека до слез…
— Не обращайте внимания, — сдержанно сказала Зина. — Давайте выпьем шампанского!..
— Пьете! — Лена была как-то странно весела, следы слез все-таки скрыть не удалось. Петя чувствовал сильное волнение. Он смотрел на нее с нежностью и мял в руке хрустящий кораблик.
— Коньяк стынет! — огорченно прищелкнул он языком. — Как холодный пить будем?
— Спасибо… — Зина потянула со спинки стула сумочку. — Но только нам пора!
Петя онемел. Он подумал, что ослышался. Потом — что Зина пошутила…
Официант спокойно ставил на поднос тарелки. Петя смотрел на него умоляюще. Но вот Зина протянула деньги, и он взял, не сказав ни слова…
Попрощались они все-таки тепло. Тепло и грустно. Зина пошла к выходу, а Лена как-то неловко стала обходить столик и наткнулась на официанта. Тот придержал ее за локоть, она извинилась, сконфузилась и взглянула на Петю.
Зина ждала ее.
Петя снова превратил кораблик в пачку. Хотелось курить, но внутри пачки было крошево. И вдруг перед глазами что-то мелькнуло. От неожиданности Петя тряхнул головой.
Он стоял рядом и улыбался приятной сочувствующей улыбкой, этот одаривший и тут же ограбивший Петю симпатичней паренек.
Петя потянулся к рюмке и увидел перед собой сложенный листок бумаги.
Петя проснулся без особой охоты жить.
Вчера, до глубокой ночи взволнованно бродивший по городу, он был высок и счастлив. О прежней жизни почти не думал. Несколько минут уединения в танце с Леной были ему дороже всего, что имел и пережил за свои неполные тридцать лет. Он то и дело вынимал из кармана ее записку, читал-перечитывал, и голова шла кругом.
Вот тебе и кабак, Миша Лесков, черт лупоглазый! Что б ты сказал теперь, поглядев на меня? Кто на что способен, Миша, не дано тебе этой радостной боли сердца, вот и прячешься всю жизнь в яркие дешевенькие перья. Жаль мне тебя, но кто виноват в пустоте твоей души?.. Уверен: окажись ты за одним столиком с ними — опошлил бы все, испоганил. Не обижайся, Миша, но хорошо, что не было тебя рядом.
…Ну что, Надюха, хорошо тебе теперь? Успокоилась твоя булькающая в грязи душа? Теперь уже все — перетерлась последняя, соединяющая нас, ниточка. Легко стало, светло… Будь ты счастлива. Никогда не потревожу, ничем не упрекну!
Петя возвращался в дом отдыха на электричке. «Жить хорошо! Жить хорошо!» — еще больше ободряли его, вселяли в него ликование правильно все понимающие колеса.
Он не включил света, разделся и очень осторожно, чтобы не потревожить сон товарищей, погрузился в ласковую постель. Но кровать все же скрипнула, и этого было достаточно, чтобы Костя завозился.
— Явился, Петро?! Телеграмму видел?..
Петя почувствовал тяжелый укол в не ожидавшее беды сердце.
Проснулся и Слава. Включил свет — беспощадно ясный, не сулящий ничего хорошего.
«Встречай среду благовещенским вагон шесть Надя».
— Жена? — спросил, пряча под простыню волосатые короткие ноги, Костя.
— Тебе не все равно? — усмехнулся Слава. — Или завидно?
Метя долго не мог уснуть и был в состоянии, близком к отчаянию. Определенность, появившаяся в душе сегодняшним необычным вечером, таяла. В голове загудело от каких-то непонятных, тяжелых и отравляющих мозг мыслей. Одно только было совершенно ясно и понятно: все пропало. Не сможет он восстановить в себе чистое, праздничное сияние, поднять себя до той высоты, на которой находился еще пять минут назад…
Он спал тревожно и видел короткие мучительные сны. Оказалось, что Надюха давно уже вышла замуж, у нее взрослые дети. И приехали они к старому, больному Пете из жалости. Жгучая боль ревности полоснула по сердцу. «Как же так? — спросил, глотая горячие слезы. — Почему они — вылитые я?..»
«Потому что ты их отец. Я прятала их от тебя, а ты и не догадывался об этом… Они были такие маленькие, я боялась, что ты их задушишь!»
«Я так люблю детей. Что ты выдумываешь?»
«Любишь? Это тебе кажется, что ты любишь! Не такие, как ты, детей любят. Уехал, спутался… Да ты готов был променять меня на кого угодно! Детей любишь… Да ты… Да ты… Но ничего, нашелся, слава богу, человек. Не бросил нас в беде. Детей поднял на ноги…»
«Кто же это?» — старался сам догадаться Петя.
И когда Надюха догадалась о мучившем его, сказала…
«Лесков?! — закричал страшно, помертвев ослабевшим от переживаний телом. — Да ведь это он…» И осекся, поняв вдруг, что Миша Лесков все подстроил нарочно — чтобы присвоить себе его, Петиных, детей, чтобы навсегда избавиться от Пети.
И вот он проснулся… Было еще совсем рано, может быть, часов шесть. Яркое солнце пронзало плотные полосатые шторы, за окном в лохматых ветвях южных деревьев тонкими голосками кричали и пели веселые птицы.
«Встречай среду благовещенским вагон шесть Надя».
«Видишь, как все глупо! Но я обманула ее. Мы встретимся с тобой завтра, правда? Я буду ждать тебя у морского вокзала. Часов в семь. Нет, в шесть. Лена».
— Ча-чу! Ча-чу! Ча-чу! — вскочил и сразу начал приседать, махать руками весельчак Костя. — Ча-чу! Порубаем — и на дачу! Что же Славик не вс-с-сстает? Вид-но, С-с-лавик много пьет! А Петро с-сидит ун-нылый, и-и-получив письмо от мил-лой…
— Телеграмму… — сонно пробурчал Слава. — Заткнись ради бога. Не хочу я больше на дачу! Я купаться хочу, в соленой воде плавать.
— Ча-чу, ча-чу, ча-чу! Не желает он на дачу. Плавать он, купаться хочет. Дурачок он, между прочим! Правда, Петро? На даче — огурчики, помидорчики, поедем с нами!
Петя посмотрел на него уныло, без чувств.
Все-таки — поехали.
Дача была не очень далеко — через две остановки на электричке. Участок маленький, сотки три, зажатый со всех сторон такими же участочками. А домик — и вовсе лепуха. Что там поставишь — ну, стол да три-четыре стула. Дача! В Петином понятии это что-то роскошное, не по карману абы кому. А таких дач он в Излучье налепил бы штук сорок.
— Расшнуровывайся, Петро! — суетился в младенческом восторге Костя. — Обосновывайся и ни в чем не сумлевайся. Земля принадлежит моему любимому тестю, можно топтать смело.
В подтверждение своих слов Костя снял туфли, засучил брюки и ринулся осматривать пышные грядки.
— Хозяин! — ухмыльнулся Слава. — Садись, Петро, понаблюдаем за сборщиком податей… Во, во, смотри! Что твоя легавая! Ножку согнул. Это он стойку на огурец делает.
И Петя неожиданно для себя рассмеялся.
Костя быстро и воровски оглянулся, упал на колени и пополз по грядке.
— Подкрадывается! — с серьезным видом пояснил Слава. — Цель близка. Пиль! — заорал он оглушительно. Костя подпрыгнул и упал в густую зелень.
— Взял! — сообщил Слава и пошел в домик.
Петя с интересом разглядывал примитивное строение, воздвигнутое в основном из ящичной тары. Неопытная рука сколачивала каркасик, пошедший на задки от тяжести крыши, вгоняла в проем оконную раму, навешивала двери. Все как-то по-детски просто и необдуманно. При такой площади помещения и открывать дверь внутрь!
— Хижина дяди Тома! — угадал его мысли добычливый Костя. Он пришел с дырявой кастрюлькой, полной зеленых и розовых плодов.
— Давай я дверь перевешу! — попросил Петя. — Это быстро!
— Перевесим, перевесим… Пойдем сначала займемся делом.
Дело состояло из сухого вина и закуски. И было оно, конечно, одним из приятнейших. Но Петя чувствовал за собой какую-то вину, будто вся нелепость этого домика лежала на его совести. У него просто зачесались руки, когда заметил выпирающую нескромным животом бюрократа половицу. «Уперли в стену! Дюймовка, вот и выгнулась. Пятерку бы хрен вогнали…»