Чистые струи

Только сейчас понял, почувствовал, что вернется домой ни с чем, что город обманул его, обманул жестоко, бессердечно. Ведь не привезет он ни лекарств матери, ни ползунков, ни папирос отцу. Так ждал каникулы! Столько снов было про город, а он совсем не такой.

Его о чем-то спрашивали, тормошили, но ничего не могли понять, потому что ответы его были похожи на бред больного ребенка. Вальку было стыдно, но он ничего не мог с собой поделать. А тут еще уронил чемоданчик, рассыпал по грязному полу любовно перетянутые шпагатом пакетики. Никто не помогал ему собирать их — стояли, разом замолчав.

Он пошел по двору, не чувствуя уколов свирепого городского мороза, забившего нос тугими ледяшками. Удивился, но ничуть не встревожился, ощутив в валенке коварный комочек слежалого снега. Придется подшивать.

— Эй, пацанчик! Слышь! Три нос скорее! Дай-ка я потру.

Валек не сопротивлялся, но и не помогал подскочившему прохожему.

— Ревел, что ли? Обидели? Чего мотаешь головой? — обеспокоенно спрашивал пожилой прохожий в шикарном белом полушубке, белых бурках и толстых кожаных перчатках.

Часа два Валек скитался по главной улице, заходя в магазины, булочные, даже кинотеатры, — воруя в них понемногу оживляющего и усыпляющего тепла. Потом, устав, догадался, что греться можно в трамвае, и сел в первый же остановившийся вагон. Вагон скрипел, покачивался, дергался. Валек засыпал, просыпался, поправлял сползающий с колен чемоданчик и засыпал снова.

— Конечная. Трамвай идет в парк!

…Валок увидел яркий зеленый парк. Там было много народу в летних платьях, журчали фонтаны и пели птицы… Он вскочил и кинулся к двери. Захлопнувшиеся было двери с визгом открылись снова. Валек упал в снег, снова собрал разлетевшиеся шкурки и пошел назад, туда, где — далеко-далеко, еле видно — черные рельсы сворачивали на широкую, оживленную главную улицу.

В половине третьего он наконец-то очутился на знакомом неубранном перроне, поставил на снег чемоданчик и стал бегать по грязному снегу, стараясь согреть ногу в прохудившемся валенке. Прошло, наверное, больше чем полчаса, а на перроне никто не появлялся. И поезда не было.

Валек пошел к вокзальчику. Дверь примерзла, что ли? Он постучал в нее кулаком.

— Эт куда ж ты ломишься?

Пожилая женщина в черном форменном пальто держала в руках большую фанерную лопату.

— Е-е! Какой поезд, что ты! Поезд да-авно уже ушел. Собрался и ушел. Его сегодня рано собрали. Порожняку-то еще ночью нагнали.

— И больше не будет? — прошептал тяжелыми губами Валек.

— Теперь уж только завтра. А ты что, на поезд? — И посмотрела пристально, наполняя взгляд материнской жалостью. — Как же это тебя угораздило?

Она слабо скребла снег подпрыгивающей лопатой, а Валек снова прошел на перрон и стоял, глядя туда, куда ушел, не думая о своем ночном пассажире, неспешный узкоколейный поезд. Потом он спрыгнул с перрона, перешагнул рельс и, угадывая под непримятым снегом выпуклые шпалы, решительно пошел домой.

— Сто-о-ой! — донеслось сзади. Валек обернулся. Женщина отбросила лопату и подбежала к нему. — Ты что это надумал? А?! Бессовестный! Уж я вот тебе! А ну пойдем.

Еще не начало темнеть, но солнце уже потеряло свою маленькую зимнюю силу и, едва проникая хрупкими лучами сквозь изморозь оконного стекла, тоже пыталось отогреть сидящего у гудящей печки Валька. Он так и не разделся, так и не сел за стол и теперь с последней надеждой ждал возвращения почти незнакомой тети Лиды, которая сначала уговаривала его переночевать и уехать завтра, а потом немножко сердито, немножко обидчиво сказала: «Пойду узнаю!» — и, надев черное форменное пальто, хлопнула дверью.

Где-то далеко-далеко, за огромной и островерхой горой Благодать готовилась к новой ночи родная Кедровка — лучший на свете поселок. Потому что там сейчас отец, мать и сестренка, потому что Валек прожил там всю свою жизнь и никогда ему не было там холодно и одиноко… Если бы не во сне, а наяву взлететь и помчаться над тайгой, через гору, обогнать поезд и очутиться дома!.. Валек почувствовал, что плачет, сердито смахнул рукавом слезы и пнул стоявший рядом чемоданчик.

— Ой! Что это у тебя? — удивилась тетя Лида. У нее было веселое лицо, она уже не сердилась, держа в руках хрустящую пачку ладненьких блескучих шкурок. — Белки?

— Кроты… — В голосе Валька, как он ни старался скрыть еще не отхлынувшие слезы отчаяния, прошуршала нотка горечи.

— Красота-то какая! Купил?

Валек хотел объяснить, но не справился с голосом и только покачал головой.

— Ну вот что. Ты не плачь, это совсем ни к чему! Давай поешь, и я повезу тебя на автовокзал. Через час будет автобус на Тихое, еще и обгонишь свой поезд!

Вспыхнувшая в пом радость туг же погасла. У него не было денег на автобус. Он растерялся и, собирая шкурки, старался сообразить, что делать.

— И много у тебя их? О-е-ей! Сам ловил? Ну ты гляди, а! Вот уж молодец… Дорогие поди? Вон ведь какие черненькие!

Валек удивил ее, сказав совсем упавшим, незнакомым голосом, что шкурки самые дешевые — по рублю двадцать. Она как-то странно посмотрела на него, потом — на чемоданчик.

— Ну ладно! Пойдем!

Шли быстро и совсем не той дорогой, которую проделал сегодня Валек. Минут через десять, не садясь в автобус, оказались на оживленной — люди ехали с работы — трамвайной остановке. Тут же подошел и трамвай, но они не попали в него. Их просто отбросили в сторону, и тетя Лида чуть не упала, поскользнувшись на уплотненном и отшлифованном тысячами ног нечистом городском снегу. А у Валька от отчаяния метались в мозгу беспомощные мысли. И уехать хотелось, и не хотелось опозориться, поставить в неловкое положение тетю Лиду, бросившую свою работу, чтобы помочь ему, попавшему в беду Вальку.

— Кому же ты привозил шкурки, а? — Тетя Лида тоже замерзла, приплясывала, упрятав руки в потертые рукава форменки.

— Сдавать… — Валек незаметно, без пристука, вдавливал в твердость снега коченеющую пятку.

— Н-ну и что не сдал-то?

— Магазин на ремонте.

Тут подкатил еще один трамвай, но тетя Лида вроде и не заметила его.

— Какой магазин? Разве в магазине сдают?

— Ну да… В охотничьем.

— Чудак! — она схватила его за воротник и потрясла немного, весело засмеявшись. — В магазине! Вот чудачок, господи. Пойдем!

Они почти бежали — не в ту сторону, куда нужно было ехать на трамвае, а в обратную. Наскочили на кого-то в толпе, но тетя Лида лишь обернулась на негодующие голоса, сказала растерянно и негромко:

— Извините!

Они подбежали к адресному киоску. Тетя Лида стала стучать в завешенное окошечко.

— Ну что за люди, что за люди! Видите — закрыла уже!

— Так откройте! Ну на секунду! У нас такое важное дело, — и стала стучать снова, нарываясь, как понял Валек, на крупную неприятность.

— Ну что вам нужно?

— Милочка! Ради бога! Где можно сдать шкурки?

— Шкурки? Какие шкурки? Можно посмотреть?

— Да посмотреть-то можно, только мы так спешим… Вот. Открой-ка ей.

— А… Я думала… Сейчас, погодите минутку.

Потом они бежали снова.

— Ничего, успеем! Тут рядом, — успокаивала Валька запыхавшаяся тетя Лида. — Вот сюда… Теперь сюда… — заглядывала она в голубенькую бумажку.

Вальку было уже жарко, сердечко его подпрыгивало от возбуждения и радости.

— Ну, кажется, успели!

Небольшой из красного кирпича домик уже светился тусклыми желтыми окнами. Но в коридоре было темно, и они, шаря по стенке в поисках двери, опрокинули что-то пустое и звонкое. Дверь открылась сама, да так быстро, что тетя Лида отскочила в испуге и повалила небольшую стенку пустых ящиков.

— Вам помочь? — раздался над ухом Валька веселый мужской голос.

— Да у вас тут… — тетя Лида не договорила — загремела, рассыпаясь, еще одна горка сложенной тары.

— Вот так! Вот так! — приговаривал в темноте мужчина, азартно разбрасывая ящики. — Целый день складывал! — похвалился он, снова открывшая дверь. — Проходите — гостями будете, а если с пол-литрой — хозяевами!