Принц (ЛП)

- Как… - она покачала головой, и завитки волос упали на ее лицо. -  Grandmère и Grandpère? Ты…?

Кингсли закатил глаза. В ее присутствии, он мгновенно возвращался к своим старым французским привычкам.

- Это длинная история. Я ее тебе расскажу, но не сейчас.

- Мне все равно. Все, что имеет значение, это то, что я здесь, как и ты. Она снова обвила его руками, и Кингсли обнял ее.

Краем глаза он заметил, что он и Мари-Лаура уже не в одиночестве на холоде. Несколько других мальчиков вышли наружу, без сомнения, чтобы лучше разглядеть Мари-Лауру. Они не видели женщин месяцами, по крайней мере, не молодых женщин, кто не принял обет целомудрия.

- Это, должно быть, сестра. - Веселый голос отца Генри послышался за ними. - Bonjour, mademoiselle, - сказал он, пожимая ладонь Мари-Лауры. Кингсли взял руку своей сестры, пока священник вел их в свой кабинет. Кингсли едва слышал, как отец Генри приветствовал Мари-Лауру в школе и извинился заранее за любые заигрывания мальчиков с ней.

- Нам обычно не позволяется допускать женщин посетительниц, - сказал отец Генри, слегка заикаясь. - Незамужних женщин, по крайней мере. Или женщин, которые не в ордене. Но мистер Стернс объяснил мне ситуацию, что вы были разлучены после смерти ваших родителей. Мы рады видеть Вас здесь на время вашего визита. Кингсли придется посещать занятия и продолжать учебу. Но Вы можете присоединиться к нам в столовой ко всем нашим блюдам. У нас есть отдельные гостевые покои на верхнем этаже этого здания. Я отправлю одного из мальчишек отнести Ваши вещи.

- Merci, mon père, - сказала Мари-Лаура, озаряя отца Генри своей широкой улыбкой.

Кингсли чуть не рассмеялся вслух из-за румянца, который полностью окутал отца Генри из-под воротника до верха его лысой головы. Мари-Лаура производила такой же эффект на мужчин, как Кингсли знал, он производил на женщин. И все, что каждому из них нужно было сделать - это улыбнуться.

Кингсли и Мари-Лаура направились прямо в ее комнату на верхнем этаже учебного здания. Она бродила вокруг, смеясь над всеми иконами на стенах, крестами, изображениями святых, статуэтками Девы Марии, расставленными повсюду.

- Католическая школа? - подразнивала она. - Папа переворачивается в могиле.

Кингсли рассмеялся и пожал плечами.

- Я знаю. Это была не моя идея. Мальчишки в моей старой школе ненавидели меня.

- За соблазнение всех их подруг и сестер, без сомнения. - Мари-Лаура погрозила ему пальцем.

- Да, конечно. Но пырнуть меня ножом - это чересчур.

Ее глаза расширились.

- Ножом? Ты сказал, что это была всего лишь царапина.

- Большая царапина.

- Я не знаю, гордился бы тобой папа, или попытался бы убить тебя сам.

- И то и другое, - сказал Кингсли, и они рассмеялись.

- А что насчет тебя? Ты все еще разбиваешь каждое сердце в Париже?

- Конечно. - Она села рядом с ним на диван и скрестила натренированные, изящные ножки. - Я должна разбивать их сердца, прежде чем они разобьют мое.

- Ты должна найти богатого старика и выйти за него замуж. Он скоро умрет и оставит тебе все свои деньги. Тогда ты могла бы остаться в Америке со мной.

- Остаться в Америке? Зачем мне это делать? Если бы я вышла замуж за богатого человека, я бы вытащила тебя из этого ужасного места, и забрала бы с собой обратно в Париж.

Кингсли откинулся на спинку дивана и закинул лодыжку на колено.

- Не знаю. Я думаю, может, мне понравится здесь. Америка — это не так уж плохо.

- Что? Мой брат Месье-Париж-Это-Единственный-Город-В-Мире, хочет остаться в Америке? Как ее зовут?

Глаза Кингсли расширились.

- Не смотри так невинно, - сказала Мари-Лаура, тыча пальцем ему в грудь. - Как ее зовут? Ты, должно быть, влюблен, раз хочешь остаться в этой стране.

Со стоном, чтобы прикрыть свою неловкость, Кингсли повернулся лицом к Мари-Лауре.

- Я уверяю тебя, что не влюблен в девушку из этой страны. Даже не из Канады, которая в полуметре отсюда. - Он указал на север.  - Я люблю Америку. Париж - пышный, роскошный, но Америка… есть что-то неприрученное в этом месте, что-то дикое.

Мари-Лаура вздохнула.

- Если тебе здесь нравится, то мне бы тоже здесь понравилось. Сейчас, все что имеет значение, что ты здесь.

- Я и пятьдесят мальчишек, которые не видели симпатичную девушку месяцами?

Она подняла брови.

- Я не буду жаловаться на эту часть вопроса. Теперь, может, тебе стоит показать мне это место, если я буду жить здесь в течение следующего месяца.

Кингсли встал и взял ее за руку, поставив на ноги.

- Месяца?

- На дольше я не могу остаться. Мне пришлось соврать директору моей труппы и рассказать ему, что у меня растяжение связок, которое должно заживать за месяц. Если я пробуду дольше, я потеряю свое место в массовке.

- Ты не должна быть в массовке. Ты - Прима-балерина.

- Я буду. Когда-нибудь. Но мы все должны платить причитающееся. И, кроме того, Лоран не может пока сделать меня Примой. Это было бы подозрительно.

- Еще одно покоренное сердце?

Мари-Лаура похлопала ресницами.

- Танцор… у них такие мощные ноги.

Кингсли замахал на нее рукой, пока они надевали свои пальто и снова направлялись к двери.

- Я не хочу подробностей твоих завоеваний. Ты можешь быть красивой, но ты все еще моя сестра.

- Ну, я хочу знать все подробности твоей личной жизни. Ой, подожди, ты в школе для мальчиков. У тебя ее нет.

Она слегка похлопала его по щеке, чтобы поддразнить, выскакивая вперед в холод. Ах, Мари-Лаура… Кингсли вздохнул. Если бы она только знала. Рука в руке, они бродили по территории школы. Он показал ей столовую и познакомил ее с отцом Альдо. Мари-Лаура и священник посовещались в течение нескольких минут о меню этого вечера. Он планировал суфле. Она предложила Киш. Кингсли притворился, что засыпает, и Мари-Лаура ущипнула его за руку, как она всегда делала, когда они были детьми. Кингсли дернулся от щипка, достаточно резко, чтобы Мари-Лаура заговорила:

- Когда это ты стал таким чувствительным? - спросила она, пока они покидали столовую. - Я только ущипнула тебя.

- Все нормально. Ты просто ущипнула меня, где у меня уже есть синяк. Я выживу.

- Я найду часть тебя, которая без синяка, и туда я ущипну тебя в следующий раз. Oui?

- Oui.

Он улыбнулся, но он знал, что потребуется незаурядная тщательность, чтобы найти на нем ту часть, которая не имела бы синяк или рубец. Прошлой ночью, Сорен был абсолютно беспощаден с ним. Избиение, казалось бесконечным. Секс и подавно. Поразмыслив, Кингсли понял, что интенсивность их ночи была таковой, потому что присутствие Мари-Лауры могло сделать их встречи гораздо более сложными. Но они найдут способ. Они должны быть вместе, Сорен и Кингсли. Они принадлежали друг другу.

- Что это? - Мари-Лаура остановилась перед часовней.

Кингсли склонил голову на бок и улыбнулся. Изнутри он услышал звук пианино, наигрывающего запоминающиеся ритмы…

- Болеро, - сказал Кингсли. - Равель.

- Равель… - Мари-Лаура вздохнула и посмотрела на Кингсли со смесью печали и тоски в глазах. Он знал, что она, должно быть, потерялась в тех же воспоминаниях, что и он… Папа и его записи. Их отец лежал на полу своей квартиры в бликах солнечного света, закрыв глаза и напевая вместе с музыкой…

- Я скучаю по нему, - прошептал Кингсли, беря ее за руку и сжимая.

- Я тоже. Но я скучала по тебе больше. Так сильно, что я думала, что умру.

Кингсли покачал головой.

- Не умирай. Теперь мы вместе.

Музыка нарастала, и Мари-Лаура повернулась лицом к часовне.

- Мы можем пойти послушать?

Кингсли начал вести ее туда, но как только они пересекли порог церкви, что-то глубоко внутри него предупредило, что он должен остановиться, вернуться... музыка становилась все громче по мере приближения к ее источнику. Кингсли стряхнул его внезапно странный страх. Мари-Лаура следовала за музыкой, с широко открытыми и загипнотизированными глазами, как у Гамельнского ребенка* (Гамельнский крысолов (гамельнский дудочник) — персонаж средневековой немецкой легенды. Согласно ей, музыкант, обманутый магистратом города Гамельна, отказавшимся выплатить вознаграждение за избавление города от крыc, c помощью колдовства увёл за собой городских детей, сгинувших затем безвозвратно).