Страница 1 из 11
Криста Вольф
Унтер-ден-Линден
Я убеждена: жизни человеческой
неотъемлемо присуще, что каждого
из нас ранят в самое чувствительное,
самое больное место. Суть в том,
как мы выходим из положения.
Я всегда любила ходить по Унтер-ден-Линден. И больше всего любила — ты это знаешь — ходить одна. Долгое время я намеренно избегала этой улицы, и вот недавно она мне приснилась. Теперь наконец я могу об этом рассказать.
Обожаю эти уверенные зачины, удающиеся только тем, кто счастлив. Я всегда знала: и мне они когда-нибудь снова дадутся в руки. Это будет знаком, что я вновь принята в союз, суровость которого уступает разве лить его великодушию, — в союз счастливых. Поскольку теперь я сама избавилась от сомнений, мне опять будут верить. Я больше не прикована цепью к фактам и могу свободно говорить правду.
Ибо превыше всего для нас — радость быть верно понятыми.
Никогда меня не смущало, что эта улица так знаменита, — ни наяву, ни тем паче во сне. Я понимаю, этой незавидной участью она обязана своим направлением: ось восток — запад. Эта улица и та, что мне приснилась, не имеют между собой ничего общего. Первую в мое отсутствие бесчестят газетные снимки и туристские фотографии, вторая, невредимая, готова ждать меня месяцами. Признаюсь, не вглядевшись хорошенько, их можно спутать. Я и сама, бывает, впадаю в эту ошибку. Тогда я брожу взад-вперед по моей улице и не узнаю ее. Совсем недавно я много дней подряд обходила ее стороной и свое счастье искала в другом месте, но найти не могла.
Наступило лето, и мне приснилось, что время идти туда. Я пошла, потому что услышала зов. Никому я об этом не сказала, да и сама едва осмеливалась верить. Я подумала (так мы иногда хитрим, наяву и во сне, пытаясь себя обмануть), что пора наконец и мне увидеть новые кварталы, о которых везде столько говорят и пишут. Но уже кондуктор автобуса был в заговоре против меня, только вот с кем — неясно. Из-за какого-то пустяка он мне вдруг нахамил, и я, вскипев, сполна отплатила ему за все те грубости, которые мне когда-либо пришлось стерпеть молча, словно умерла бы на месте, если бы проглотила еще и эти. Он сразу смолк и, разинув рот, уставился на меня, но я уже злилась на себя за то, что так облегчила им их задачу. Потому что теперь, обидевшись на кондуктора, я непременно должна была сойти, и вот, не успев опомниться, очутилась как раз там, куда они и хотели меня заманить, — перед зданием Государственной оперы, на Унтер-ден-Линден.
Итак, свершилось. Сам знаешь, как это бывает: слышишь только какой-то зов и не можешь ему противиться. О времени, месте и цели встречи тебе не сообщают. Приходится довольствоваться догадками, которые вскормлены желаниями и потому нередко оказываются ложными. Каждый ребенок знает из сказки, что бежать вперед надо не раздумывая и все, что бы ни встретилось тебе на пути, приветствовать непредвзято и дружески.
Так я и шла, в сухой и ласковый июньский зной, среди запаха бензина и пыли, среди гула моторов и слепящей белизны камня. Взгляд мой сразу посветлел и прояснился, чего мне так давно недоставало. День был чудесный.
Во сне мы часто наверстываем то, что когда-то упустили в жизни. Так и я наконец решила внимательно понаблюдать, как происходит большая смена караула: как раз в ту минуту возле Новой Караульни происходило это действо со звоном колокольцев и мельканием белых перчаток. Я хотела хорошенько вслушаться в команду, по которой два главных актера — ать-два! — вышагивают вперед из строя, словно их выдернули оттуда за нитку; хотела поближе рассмотреть восхитительный гусиный шаг, которым маршируют эти двое, ни на йоту не отклоняясь от линии, невидимой нам, непосвященным, и останавливаясь точь-в-точь перед носками сапог часового, — если он, конечно, стоит там, где положено. Когда все идет по правилам, можно не беспокоиться. Но как раз в тот день правила оказались нарушенными и один из двух заступающих на пост курсантов шагнул прямо в бездну: место, на котором должен был стоять его предшественник, дожидаясь смены (между второй и третьей колонной), было пусто.
Всего только пять — десять минут назад часовой, забывший свой долг, — возможно, он повредился от жары, — повинуясь лишь ему одному слышной команде, сделал поворот налево и с винтовкой на плече, печатая шаг, как предписано уставом, промаршировал до угла символически охраняемого здания, где, снова сделав поворот налево, наконец остановился в густой тени каштана. Со спокойной совестью, с безупречной выправкой стоял он на часах, где не положено, и не мог надеяться, что его сменят, а пока что его преемник, не видя перед собой сменяемого, раздраженно проделал все замысловатые маневры и в конце концов занял давно опустевшее место товарища. Не мое, конечно, дело, но только мне показалось, что повернувший назад отряд был опять в полном составе.
Странные фигуры увидела я в толпе, быстро расходившейся по окончании зрелища. Не все они были окрещены водами Шпрее, не все выросли под бранденбургскими соснами. Помню индуса в белоснежной чалме с рубиново-красным камнем; стройных, чернокожих людей, двигавшихся словно в танце, и прежде всего нарядную парочку — юноша и девушка, выбившись из нескончаемого потока прохожих и тесно прижавшись друг к другу, направились к статуе Александра Гумбольдта и молча воззрились на нее. Странные птицы в ослепительно-пестром оперенье: одинаковые синие джинсы, одинаковые голубые свитера, повязанные вокруг талии, одинаковые рубашки в крупных цветах; сзади их невозможно было различить из-за одинаково узких бедер и одинаково длинных косматых волос. Когда они обернулись, я увидела, что они одобряют каменного Александра, и в глаза мне бросилась черная надпись на больших оранжевых значках, украшавших их одинаково плоскую грудь: «Only I need is love»[1]. Они обрадовались моей улыбке, что-то сказали на своем мягком певучем языке, — мне кажется, это была похвала, которая могла в равной мере относиться и ко мне и к Александру Гумбольдту, — и удалились, неслышно ступая на плоских, мягких сандалиях. Я великодушно предоставила мою улицу в их распоряжение, — ведь они приехали издалека, чтобы на нее поглядеть. Мне было приятно, что и диковинные залетные птицы нашли здесь что поклевать.
Вот видишь, я уже была готова радоваться всему, что бы ни встретилось мне на пути.
Ты ведь знаешь — во сне можно осознать, что видишь сон. Та Девушка вошла в мой сон, и мне подумалось: вот она уже мне снится. Мысль смутная, что бы она могла означать? И все же — мне пришлось это признать — никто бы так не вписался в мой сон, как она, по причинам, которые пока еще оставались от меня скрыты. Она исчезла за дверью университета.
Разве я тебе никогда не рассказывала об этой девушке? Я, возможно, и утаила бы эту историю, но она следует за мной по пятам, как неотвязный мотив, что возвращается снова и снова. Мне ее преподнесли однажды, когда я вовсе не расположена была слушать.
Тут я увидела, что из университета вышел мой старый друг Петер, а красивая блондинка, которую я давно заметила во дворе, поднялась со скамейки и пошла ему навстречу. Я испугалась: неужели здесь, этой случайной встречей и закончится сегодняшний день? Но я напрасно опасалась, что мой друг Петер меня заметит. Он не видел никого, кроме этой блондинки, на которой, как мне стало известно, женился всего несколько недель тому назад. Она принадлежит к той породе женщин, что долго сохраняют девичью прелесть и тем доводят мужчин до исступления. Свои упреки я адресовала не ей, а моему другу Петеру. Пусть он будет наказан за свою неверность. Пусть поплатится за те слезы, которые по его милости пролила Марианна. Но в тот же миг я одобрила и его новый выбор, эту красивую блондинку, — она шла рядом с ним, постукивая каблучками, держа его под руку и глядя на него снизу вверх.
1
Любовь — единственное, что мне нужно (англ.).