Патриарх Гермоген

Можно констатировать: к середине декабря 1610 года у патриарха не осталось причин поддерживать мирную линию отношений с поляками, зато для призыва русских православных людей к оружию появились очень серьезные основания.

Земское ополчение собиралось и шло к Москве на протяжении двух с лишним месяцев. В январе-феврале 1611-го шла концентрация сил, во второй половине марта земские полки явились к столице. Чуть раньше восстание созрело в самой Белокаменной.

Нет никаких известий о том, рассылались ли Гермогеном новые грамоты между 9 января и началом марта 1611 года, имел ли он хотя бы малейшую возможность влиять на дела земского движения. Но перед Вербным воскресеньем первоиерарх, вероятно, сумел известить москвичей, что поляки вооружились и могут устроить настоящую резню.

После поражения восставших, оказавшись в узилище, глава Церкви должен был лишиться даже самых ничтожных шансов донести свою волю до земских воевод. Сначала, наверное, так и было. Патриарха крепко стерегли, притом за надежность охраны отвечали иноземцы. Но с течением времени польские офицеры утратили бдительность. Гермоген смог передать на волю как минимум еще два письма. Первое из них отправилось в августе к нижегородцам, а второе не ранее осени ушло к земскому руководству в целом.

Вывод: святитель Гермоген сыграл весьма значительную роль при зарождении земского освободительного движения. Глава Церкви устными распоряжениями и в грамотах призвал паству не только к «стоянию за веру», не только к отказу от присяги Сигизмунду III, но также к вооруженному сопротивлению иноземцам. Действовать подобным образом его вынудили сами поляки, поскольку в ином случае русский престол занял бы католик, а судьба православия на просторах Московского государства приняла бы столь же скверный оборот, что и на территории Речи Посполитой. К середине декабря 1610 года иных резервов «стояния за веру», помимо спешных сборов земского ополчения, просто не оставалось. Впоследствии патриарх как минимум дважды посылал земцам благословение.

Так или приблизительно так представляет себе историю с патриаршими грамотами большая группа историков и публицистов. Самые крупные величины среди них — митрополит Макарий (Булгаков), протоиерей Николай Агафонов, Н.М. Карамзин, С.М. Соловьев, Н. Мансветов, И.Е. Забелин, Н.И. Костомаров, С.Ф. Платонов, С.И. Кедров, Л.Е. Морозова{330}. Однако ими эта группа далеко не исчерпывается. Во «втором ряду» стоит несколько иных значительных фигур{331}.[85]

У Карамзина сказано не столько о письмах патриарха, сколько о тайных беседах его, имевших смысл и значение грамот: «Что может народ в крайности уничижения без вождей смелых и решительных? Два мужа, избранные Провидением начать великое дело… и быть жертвою оного, бодрствовали за Россию: один старец ветхий, но адамант Церкви и государства — патриарх Гермоген; другой, крепкий мышцею и духом, стремительный на пути закона и беззакония — Ляпунов Рязанский… Ермоген в искренних беседах с людьми надежными. Ляпунов в переписке с духовенством и чиновниками областей. Убеждали их не терпеть насилия иноплеменников». Таким образом, земское движение, по Карамзину, вытекло из слов и действий двух равновеликих основателей — Гермогена и Прокофия Ляпунова.

Забелин прямо пишет о грамотах. По его мнению, тайное хождение патриарших писем оказалось достаточным поводом, чтобы вызвать в городах настроение активного протеста. Но Гермоген еще и поучаствовал в заговоре против поляков как руководитель практических действий (Бог весть, насколько верно это смелое утверждение): «Семибоярский подвиг вскоре должен был встретить сильный отпор и негодование по всей земле. Коварство врагов тотчас было почувствовано и понято вполне, и Земля стала собираться на свою защиту. Первое слово было произнесено патриархом Гермогеном. Оно было сказано в самом Кремле, посреди врагов; оттуда сначала прокрадывалось в города таинственно, раздавалось в городах все громче, а затем охватило все умы одним торжественным кликом: стать всем заодно и очистить Землю от врагов… На той же неделе как только поляки вошли в Кремль под начальством Гонсевского и вместе с боярами составили правительство, стольник Вас. Ив. Бутурлин, отпросясь у бояр в свое поместье, съехался в Рязани с Пр. Ляпуновым, и положили они тайно на слове, поляков в Москве побить и стоять войною против короля и королевича. Можно с большою вероятностью предполагать, что поездка Бутурлина была справлена по мысли патриарха Гермогена».

Платонов также дает патриарху роль духовного вождя земского движения: «На Гермогена и на его личную стойкость с надеждой начали смотреть все патриоты, считая, что в ту минуту именно патриарх должен был стать первым борцом за народное дело… Тем более, должен был почувствовать свое значение сам Гермоген. Сбывались его опасения; его подозрительность и недоверие к полякам и тушинским дьякам получили свое оправдание. На его плечи ложилось тяжкое бремя забот о пастве, потерявшей своих правителей. Сам он, несмотря на старость, готов был нести это бремя с обычным упорством, с той “грубостью” и “косностью”, которые поражали в нем его современников… Но в окружающей среде патриарх не находил никакой поддержки… по словам писателя-современника, патриарху не было помощников… Помощь патриарху могла идти только из-за московских стен, — оттуда, где еще было цело и могло действовать привычное земское устройство, не задавленное польскою властью. Служилые люди, державшиеся вокруг городских воевод, поставленных еще при Шуйском, да тяглый городской люд со своими выборными старостами — вот те общественные силы, на которые мог рассчитывать Гермоген, задумывая борьбу с “врагами”. Необходимо было сплотить эти силы, организовать их в видах борьбы за народную независимость и с помощью их решить не разрешенный боярством вопрос о восстановлении государственного порядка. Как увидим, Гермоген понял правильно эту задачу, но он не сразу получил возможность взяться за ее исполнение… Во второй половине 1610 года Гермоген, наконец, решился на то, чтобы открыто призвать паству к вооруженному восстанию на утеснителей. Он начал посылать по городам свои грамоты…»

В маленькой статье, специально посвященной Гермогену и троице-сергиевскому архимандриту Дионисию, Платонов выразился радикальнее: «Когда стало ясно, что Москва обманута Сигизмундом, Гермоген первый бестрепетно и с непреклонной силою или точного исполнения договора Москвы с представителем короля Жолкевским, или же его расторжения. Отчаявшись в первом, он пошел на второе со всею решимостью своего крепкого духа. Явная опасность для веры и для русской народности была осознана патриархом настолько, что он даже благословил свою паству “на кровь дерзнути”! Робости и колебаний Гермоген не знал, и в то время, когда бояре и владыки малодушествовали и страха ради молчали перед польской властью, он… сурово “разил” своим словом тайных изменников и явных врагов своей Церкви и родины»{332}.

Рядом с этими громкими именами, которые отлично известны не только специалистам, но и всякому сколько-нибудь серьезному любителю русской истории, имя полузабытого историка Церкви С.И. Кедрова звучит далеко не столь громко. Однако именно он посвятил Гермогену самое объемное биографическое исследование и охватил в своей работе наибольший круг источников. Кедров очень хорошо знал научную литературу, связанную с дискуссией вокруг писем патриарха, сам много полемизировал. Таким образом, мнение его должно иметь солидный вес. А этот светский биограф Гермогена пришел к однозначному выводу: «Мы… думаем, что первое ляпуновское ополчение было созвано по благословению патриарха, устными его речами и грамотами, что имя его, воля его сорганизовали это ополчение и направили на спасение родины. Без него и его воззваний невозможно было бы и самое ополчение. Как ни измалодушествовались русские в Смуту, но без освобождения патриархом от присяги Владиславу едва ли бы, скованные этою присягою, они пошли на поляков: Гермоген благословил ее нарушить»{333}.

85

Нетрудно убедиться, что основная масса книг о Гермогене, где он показан как человек, стоявший у истоков земского освободительного движения, относится к началу XX века и так или иначе связана с тремя крупными событиями — 300-летием освобождения Москвы от поляков (1912), 300-летием дома Романовых на русском престоле (1913) и канонизацией Гермогена (1913). Чаще всего это научно-популярные или научно-художественные издания, где от раза к разу повторяются аргументы, логика и лексика. Все они в интеллектуальном смысле зависят от научных исторических, а также историософских трудов «первого ряда».