Крупская

— Партия — это всё. А так как партией руковожу я, то обязан всё знать.

Тогда писали: «Отравленные эсеровские пули, направленные в Ленина, не сломили его здоровья». Говорили, что пули были отравлены ядом кураре. Это предположение не подтвердилось. А немецкий профессор Георг Клемперер уверился, что причина постоянных приступов головной боли — отравление свинцом от застрявших в тканях плеча и надключичной области пуль. Предложил удалить обе пули. Вытащить пулю из шеи пригласили профессора Морица Борхарда, заведующего хирургическим отделением берлинской больницы Моабит. Вторая пуля сидела глубоко. Ее трогать не решились.

Двадцать второго апреля 1922 года Ленину сделали рентгенограмму грудной клетки в Институте биофизики. 23 апреля провели операцию в Солдатенковской (Боткинской) больнице. Профессор Борхард удивил российских коллег тем, что «притащил с собой громаднейший, тяжелый чемодан с инструментами, а инструментов требовалось самый пустяк». Ленина поместили в палате 44 второго женского корпуса.

Лечили его наугад. Врачи вновь и вновь ставили неверный диагноз: неврастения, то есть переутомление; хроническое отравление свинцом от попавших в него пуль; сифилис мозга… Конечно, столетие назад медицина не располагала сегодняшними средствами и методами диагностики. Трудно винить врачей. Но поразительно, что оплошали все, кого советское правительство приглашало к Ленину!

В результате его лечили от желудочных недугов, от отравления свинцом, от сифилиса, от чего угодно, только не от того, чем он страдал.

Конечно, ему судьбой была уготована крайняя степень нагрузки на физическую и нервно-эмоциональную систему, как справедливо писал академик Борис Петровский. Развилась ранняя болезнь изнашивания организма, она поразила артериальную сосудистую систему, коронарные и сонные артерии.

Долгое время считалось, что Владимиру Ильичу относительно повезло: ранения не так уж сильно ему повредили. И уверенно говорили, что пули прямого влияния на заболевание сосудов мозга не имели. Теперь ученые полагают, что не атеросклероз, с которым он мог жить очень долго, а пуля, повредившая сонную артерию, стала причиной смертельной болезни Ленина.

Вокруг левой сонной артерии проходило рубцевание пострадавших от пули тканей, и они стали ее сжимать. Профессор-невропатолог Зиновий Львович Лурье, консультант IV главного управления Министерства здравоохранения СССР, был уверен: «Левая сонная артерия была сужена не вследствие атеросклероза, а из-за стягивающих ее рубцов, оставленных пулей, прошедшей через ткани шеи вблизи сонной артерии».

И внутри самой артерии, там, где пулей была ушиблена стенка, началось формирование внутрисосудистого тромба, пишет академик медицины Юрий Михайлович Лопухин, работавший в лаборатории при Мавзолее Ленина. Надо понимать, к началу 1921 года тромб перекрыл просвет этой главной артерии на 80 процентов. Мозгу не хватало крови. Поразительно, что Ленин столько времени отчаянно сопротивлялся подступающей смерти!

Атеросклероз левой внутренней сонной артерии привел к параличу правых верхней и нижней конечностей (перекрестная иннервация конечностей), потере речи, то есть поражен был центр Брока, располагающийся в левом полушарии головного мозга. При вскрытии обнаружилось, что позвоночные и сонные артерии были сильно сужены. Левая внутренняя сонная артерия вообще не имела просвета, что привело к поражению левого полушария мозга. Из-за недостаточного притока крови произошло размягчение ткани мозга. Непосредственная причина смерти — кровоизлияние в оболочку мозга. В современных условиях Ленина можно было бы эффективно лечить и продлить ему жизнь: сонные артерии оперируются и их проходимость частично восстанавливается.

После смерти Ленина Петроградский губернский комитет Российской коммунистической партии (большевиков) выпустил обращение:

«Ко всем рабочим, красноармейцам и крестьянам. Ко всем трудящимся!

Товарищи, братья единой рабочей семьи!

Совершилось то, чего мы так боялись…

Казалось, удастся отстоять драгоценную жизнь Ильича. Болезнь как будто уже начала сдаваться. Но новый удар подкрался неожиданно:

Нашего вождя, учителя, вернейшего друга — товарища Ленина не стало.

Десятки лет нечеловечески трудной борьбы; тяжелая нужда многих годов ссылки, тюрьмы, эмиграции; гигантская мозговая работа за всю Советскую Россию, за весь земной шар в течение небывалых в истории пяти лет; отравленная пуля убийцы и нервное напряжение свыше всякой меры и предела; сверхчеловеческая работа, работа и работа без конца, без минуты отдыха и передышки, — всё это сразу навалилось и подорвало крепчайший организм.

Человек, ставший любовью, верой и надеждой бесчисленных миллионов трудящихся, рабочих и крестьян, вождь человечества, самый гениальный и самый самоотверженный, самый простой и понятный всем, неизменный, великий товарищ всемирного рабочего класса товарищ Ленин ушел… Костлявая, неотвратимая рука смерти внезапно схватила ледяной хваткой за сердца миллионы…

Будет радость у толстых буржуев, у жирных банкиров, у подлых хищников мирового грабежа. Но пусть не торопятся проклятые!.. Стиснув зубы, твердо храня верность учителю, товарищу и вождю, мы будем смело и неуклонно, стальной шеренгой борцов идти к новым боям и новым победам… Мерзлые комья земли засыпят прах вождя. Но бессмертен Ленин, бессмертно дело его жизни, неминуема, неотвратима победа всемирной рабочей революции».

Среди мириада откликов на смерть Ленина один из самых необычных принадлежал перу молодого тогда писателя Михаила Афанасьевича Булгакова, чья слава была еще впереди. В журнале «Железнодорожник» он описал, как в 1921 году его, приехавшего из Киева, не прописывали в Москве. Со своей челобитной он решил дойти до самого Ленина. А попал к Крупской, которая сидела в какой-то вытертой меховой кацавейке.

Надежда Константиновна прочитала бумагу и сбоку приписала красными чернилами: «Прошу дать ордер». И подписалась: Ульянова.

«Самое главное, что я забыл ее поблагодарить, — сокрушался Михаил Булгаков. — Забыл. Криво надел шапку и вышел».

В домоуправлении, увидев подпись, ему тотчас выписали ордер. Узнав о смерти Ленина, он решил хотя бы и с опозданием сказать Надежде Константиновне доброе слово:

«Я живу. Всё в той же комнате с закопченным потолком. У меня есть книги, и от лампы на столе лежит круг. 22 января он налился красным светом, и тотчас вышло в свете передо мной лицо из сонного видения — лицо с бородкой клинышком и крутые бугры лба, а за ним — в тоске и отчаянии седоватые волосы, вытертый мех на кацавейке и слово красными чернилами —

Ульянова.

Самое главное, забыл я тогда поблагодарить.

Вот оно неудобно как…

Благодарю вас, Надежда Константиновна».

Двадцать третьего января 1924 года в девять утра тело Ленина положили в гроб. На него надели френч военного образца. На руках вынесли из дома, где он провел последние месяцы жизни, и доставили на станцию Герасимово — в четырех километрах от Горок. Спецпоезд прибыл в Москву на Павелецкий вокзал. Отсюда — и тоже на руках — донесли до Колонного зала Дома союзов. Прощание продолжалось до 27 января. В четыре часа дня гроб отнесли на Красную площадь. Поставили на постамент.

Похороны Ленина, что бы мы сейчас о нем ни думали, были тогда событием огромного значения. В записках моего дедушки, Владимира Михайловича Млечина, который учился тогда в Высшем техническом училище, я нашел описание этого дня: «27 января я пришел на Красную площадь, где пылали костры. У костров грелись милиционеры, их было очень мало, красноармейцы, тоже немногочисленные, и люди, которые пришли попрощаться с Лениным.

Кто догадался в те дни привезти топливо и в разных местах разложить костры? Это был человек, сам достойный памятника. И не только потому, что спас от обморожения сотни, а может быть, тысячи и тысячи человек. Он показал наглядно, что должно делать даже в такие минуты, когда всё текущее, бытовое, житейское кажется неважным, преходящим, третьестепенным.