Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 56 из 80



Однако, нужно заметить, что до активизации судов первой инквизиции в XIII веке, развернувшей борьбу против антисоцердотальных ересей (то есть ересей, направленных против института католической церкви), преследования еретиков носили временный, периодический и спонтанный характер.

Исследователи выделяют в истории инквизиции следующие этапы: императорская инквизиция после признания христианства официальной религией в империи; инквизиция, осуществляемая епископами после распада империи до XIII века; окончательно сформировавшаяся в XIII веке в виде трибуналов, управляемых доминиканскими и францисканскими монахами. Различают также как особую форму данного явления испанскую инквизицию во главе с Великим инквизитором, а также колониальную, организованную испанцами и португальцами в покоренных странах.

Термин «инквизиция» вошел в обиход с XIII века, когда были организованы трибуналы для суда над еретиками, действовавшие вплоть до XIX века. В администрации Ватикана учреждение святой службы инквизиции (или конгрегация святой канцелярии) существовало с 1542 года почти до нашего времени и было упразднено только в 1966 году.

Становление первой инквизиции

Ситуация, сложившаяся в католической церкви в конце XII века и вызвавшая бурное развитие еретических учений, была очень напряженной и требовала немедленных действий по ее улучшению. Самому существованию католицизма грозила опасность. Прогнившее насквозь строение готово было вот-вот рухнуть.

Обособленная от светской власти и всячески соперничающая с ней за господство, церковь, ставшая абсолютной духовной монархией, отдалилась от простого народа, что породило долгую и непримиримую вражду с ним. Причиной этого явилось то, что служители католицизма чувствовали свою безнаказанность, совершая любое действие, прикрытое церковным благословением. Якобы духовными пастырями становились люди, стремления которых были далеко не возвышенными.

Идеалы христианства — смирение, любовь к ближнему, самоотречение — стали пустым звуком, так как духовенство больше думало о мирских благах, чем о спасении души. Деспотизм церкви, который мог бы стать могучим орудием в деле возвышения европейской цивилизации, обернулся средством повсеместного угнетения тех, кто зависел от нее. Множество честолюбивых и не слишком чистоплотных в достижении цели людей находили очень выгодным прикрыться сутаной, чтобы добиться власти и богатства.

В обычай вошло покупать церковное должности (симония) не только для тех, кто уже занимал какое-либо место в церковной иерархии, но и для детей, не имевших представления о том, что им понадобится в дальнейшей жизни. Большую роль в карьерном росте на церковном поприще играли также родственные связи.

Нравы церковников упали настолько, что люди не просто не доверяли духовным лицам, но открыто их ненавидели и боялись. Ведь с течением времени священники, не стесняясь и прикрываясь именем Божьим, привыкли грабить народ и вести себя, как закоренелые феодалы. Примеров, иллюстрирующих такое поведение и соответствующее отношение к этому мирян, великое множество.

Взять хотя бы историю со священником Эйнгардом, который сделал строгое внушение своему прихожанину за то, что тот нарушил говение во время поста, и обязал выплатить стоимость восемнадцати обеден во спасение души. Другого своего прихожанина Эйнгард наказал так же. Причиной тому послужило признание крестьянина на исповеди в неисполнении супружеских обязанностей во время поста. Священник мотивировал свое порицание тем, что Божья заповедь гласит: «Плодитесь и размножайтесь в поте лица своего!», а неразумный прихожанин посмел ослушаться. Чтобы заплатить штраф, наложенный Эйнгардом, крестьянам пришлось продать весь свой урожай на корню. Когда два этих прихожанина случайно встретились и узнали о том, по каким причинам был на них наложен святым отцом штраф, то обратились к церковному руководству. Однако дело ничем не закончилось, и Эйнгард продолжал грабить народ.



Немногие порядочные люди, имевшие духовный сан, пытались сделать что-нибудь для улучшения репутации церкви, обращались к папе, его кардиналам, но слова их повисали в воздухе. Мнение Гильдебера Мансского по поводу бессовестных людей, которые только по должности были духовными лицами, являлось общим для всех, кого интересовала репутация католической церкви: «Они понимали, как камень; судили, как бревно; воспламенялись, как огонь; они хитры, как лисица; горды, как вол; прожорливы, как минотавр».

Еще меньше авторитет духовенства в глазах мирян могло поднять повсеместное нарушение обета безбрачия. Не просто прелюбодеяние, но и кровосмесительные связи были отмечены в то время. У некоторых священников были целые гаремы, мужчины боялись на исповеди называть имена возлюбленных из страха, что святой отец воспользуется этим. Женские монастыри превратились в публичные дома, мужские — в замки с самыми распущенными и дикими нравами. Монахи, и монахини свободно могли уйти в мир и вступить в брак. В святые же обители люди шли обычно не по призванию, а или спасаясь от позора, ожидающего их в миру, или руководствуясь исключительно честолюбивыми замыслами.

Трубадур Раймон де Корне обвинял церковь в том, что она погрязла в пороках глубже, чем простые смертные, вызывает ощущение сборища дьявольских отродий, а не собрание осененных Божьей благодатью. Отсутствие страха не только перед светскими несовершенными судами, но и перед Страшным судом рождали произвол и безнаказанность. Корне в негодовании жаловался: «Клянусь вам, скоро будет больше священников и монахов, чем волопасов. Все падают и подают другим дурные примеры. Эти люди друг перед другом торгуют таинствами и обеднями. Исповедуя добрых мирян, за которыми нет ни одного греха, они налагают на них огромные епитимьи и с миром отпускают наложниц священников… Монахи живут вдвое лучше, чем жили под родительским кровом. Они поступают как нищие, которые, прикрываясь лохмотьями, обманывают людей и кормятся за их счет. Вот почему так много бездельников и негодяев поступает в монастыри; вчера у них не было куска хлеба, а завтра их шутовской наряд приносит им изрядный доход, извлекаемый из тысячи фокусов, скрытых у них в мешке».

Таким образом, данное положение католической церкви не могло не вызвать протеста у мирян, не спровоцировать религиозного брожения, начавшегося в конце XII — начале XIII века.

Мрак людского невежества был для церкви самым лучшим защитником. Но когда в начале XII века началось своеобразное умственное возрождение, критика и сомнения в истинности проповедуемого церковью учения не заставили себя ждать. Разлад между религией и обетами, учением и действиями возмущал людей все больше и больше. В Риме начали опасаться духа пытливого исследования, который мог разрушить весьма неустойчивое сооружение католической церкви.

Началось активное изучение всевозможных наук. Большое внимание общества было приковано к Толедской школе, которая стала проводником арабской, греческой и еврейской науки. Сочинения Аристотеля, Птолемея, Авиценны, Аль-Фараби, переведенные на латинский язык, пользовались бешеной популярностью везде, где было распространено христианство.

Еще одним затруднительным обстоятельством для положения церкви стало возрождение римского гражданского права, которое увлеченно изучалось во всех европейских научных центрах. То, что есть судопроизводство, а не запутанные канонические законы и жестокое феодальное право, доводилось до сведения всех интересующихся этим вопросом. Контроль разума стал довлеющим началом в силу распространения просвещения и интеллектуального прогресса.

Все это не могло не привести к бурному развитию еретических учений, которые стали рычагом, сдвинувшим камень инквизиции. Нужно отметить, что ереси (от греч. hairesis — «особое вероучение»), поколебавшие церковные догматы в XII веке, выдвигались не учеными богословами, как раньше, а сначала распространялись среди массы простого народа. Характерно, что господствующие классы практически не принимали участия в зарождении инакомыслия. Это свидетельствует о новой эпохе, которая пришла на смену схоластическому мышлению. Удар, направленный на католическую церковь и ее нравы, наносился чаще всего людьми, проповедовавшими среди оскорбленных и униженных, понимающих, что в святое учение вкралось слишком много заблуждений.