Страница 68 из 80
Зато нерпы веселятся вволю. Таращат женственные глаза — очи на проходящий караван, подныривают чуть ли не к самому борту, тоже чего-то ждут. А ждут нерпы музыки. Включи магнитофон — да еще через палубный динамик — закружат, зарезвятся вблизи бортов и долго так сопровождают судно, пока не войдет оно в теснины новых разводий, в нагромождения торосов и ленивого тумана. Тут и матросам не до музыки, просто — гляди в оба.
И Виктор — сейчас он уже смотрит на карту, на которой вахтенный помощник капитана наносит координаты экспедиции, переданные с ледокола, думает, как далеко забрались они от дома.
«От дома!.. От дома?» — и он ловит себя на том, что думает сейчас о доме отцовском, не «о своем»! В родном просторном селе душа его, в том, что привольно раскинулось на высоком увале меж двух синих озер, с домами и многочисленной его родней — близкой и дальней. Оттуда он ушел в юные годы и наезжает только гостем, да еще командированным, по делам.
Нет, городские его жилища, в которых ему приходилось обитать за эти годы, никак еще не вяжутся в нем с неизбывным, родным — дом! Для кого-то, может быть, из его наследников городские эти стены станут такими же отчими, как для него бревенчатые венцы того пятистенка, освеженного и умытого к Майским праздникам… Станут ли?
«Где сейчас Света? Скорей всего, уехала к своим родителям, отдыхает после экзаменов? Скорей всего… При расставании шутливо обещала писать «на деревню дедушке», в каждое из четырех морей, которые ему предстояло пройти. Нина Михайловна… Вот и прошлое не отпускает… Что же делать с ним?..»
И не находит ответов Виктор.
Спугнул его думки прорвавшийся голос в рации:
— Самостоятельно не пройдем! Подождем атомоход!
— Подождем так подождем! — соглашается Сокол. — Не долго путалась старушка…
«У Пятницы это любимое присловье», — вспомнил Виктор,
А за бортом, как живые, скрежетали и смыкались разводья. Начиналась подвижка ледовых полей. Что же дальше, впереди?
6
Капитан Глебов, редко роняя слова, простаивает на мостике самые трудные полуночные и предрассветные часы. Скупые на эмоции матросы с готовностью кидаются исполнять его указания: «Есть, капитан!» Или вовсе отрывочно: «Понятно!»
Охотно толкует Глебов с дедом, с Глушаковым, который, отстояв вахту, идет на капитанский мостик. Некурящий дед, стойко перенося никотинный угар, терпеливо плавая в облачках дыма, поддерживает беседы на общие житейские и морские темы. К доминошным баталиям, что опять завспыхивали в канцелярии станции, — ноль внимания.
— Эх, Валентин Григорьевич, будь у нас свой ход, — произносит Глебов, — шлепали б мы с малой нашей осадкой у самого бережка, никакие ледоколы, спасатели не нужны были б…
И дед, поднаторевший уже в морских делах, соглашается, кивает:
— Да, конечно, Павел Сергеевич. Надо б конструкторам подсказать…
— А я вполне серьезно. Ну хоть маленькую машину — на время перегона электростанции.
— Подскажу на заводе, — не совсем уверенно говорит Глушаков. И разговор ложится в русло хозяйственных подсчетов, «о народных рубликах», об экономичности и безопасности перегона. Благо, когда чистое море за бортом, не штормит, не колотит. Плыви себе…
Обслуга станции, почувствовав вдруг новую командирскую волю, тянется к капитану, хотя тот нет — нет да и даст понять, что машинные цеха станции не в его подчинении, что дело палубной команды — безопасность проводки: мы, мол, моряки только — извозчики! Доверительный тон капитана еще больше кружит головы мотористам и электрикам. На что уж, кажется, преданный Борисову библиотекарь, но и тот начал увиваться вокруг Глебова.
Вот и сейчас прибежал Крант к Сапунову:
— Завари чайку погуще для капитанской каюты!
— Вова — а… Кранты сорвались, что ли?
— Павел Сергеевич с вахты, устал…
Завтрак в капитанскую каюту в таких случаях относит дневальный по камбузу, однако Вова настоял.
— Ну что ж! — усмехнулся Сапунов. — Послужи…
Впрочем, с палубной командой отношения у кока — о' кэй! По признанию самого Коли Сокола.
— Я тебе, старик, из загранки мировую трубку пришлю, краснопарь только компот погуще! — обещал как-то Сокол.
Фасонистая трубка, «мировая» трубка, пропала у Виктора недавно. Купил ее перед отплытием из Салехарда. Как хотелось пройти с ней все четыре моря! А потом, как сувенир арктический, подарить при случае Юрию Соломатину. Еще уговор у них состоялся: пройти «крещение» льдами, подключить станцию к береговым коммуникациям и только тогда — с победой! — возвратиться на Большую землю! С трубкой мира! Пропала трубка…
Ну что ж!
Пшеница мелется, коровы телятся.
И все на правильном таком пути.
Ах, замети меня, метель — метелица,
Ах, замети меня, ах, замети…
— Чему веселишься? — понятливо ухмыляется дневальный Олег. Цветистая майка с африканскими пальмами и та сброшена. Жарко. На потных загорелых плечах перекатываются бугры мышц. Здоровенный парняга.
— Выключи кондишен! — просит Виктор.
Рад он, надо ж, рад! Сегодня наконец-то раскочегарили котлы, и братва, будто северные туземцы, впервые познала прелесть современных благ цивилизации. В личных каютах, на родном судне! Заработали кондиционеры. Поначалу ощутил Виктор, как потянуло теплом с подволока каюты, потом поползли по стеклу иллюминатора окостеневшие после ночного шторма брызги. Приложил ладонь к стеклу — теплое. Свитер потянул через голову. Братцы, откуда такая благодать? А братцы уже сами по-июльски щеголяют в легких одеждах: «С атомохода «Ленин» котельного машиниста прислали! Капитан договорился!»
Атомоход вел караван почти сутки. Блистательно, по-рыцарски взламывал ледовые перемычки так, что и станция держала скорость десять узлов.
И вот на тебе, пожалуйста, котельный машинист! Из всех кранов — в каютах, в прачечной, в душах и в бане — ударила горячая вода. Загремели тазы, запахло субботой, свежим бельем, волглыми испарениями от сохнущих тельняшек. В душах плескались подолгу, выгоняя из распаренных тел остатки накопившейся за долгие недели дрожи. Даже дед Глушаков взмолился: «Пресную воду ополовинили! Нельзя же…» — «Можно, Валентин Григорьевич! В Тикси заправимся». — «До Тикси еще топать». — «Скоро дотопаем…»
Пшеница мелется, коровы телятся,
И все на правильном таком пути.
Ах, замети меня, метель — метелица…
— Ай… Этого еще не хватало? — Олег брезгливо морщится, по-мальчишески сует в рот окровавленный палец.
— Разрезал?
Кивает, отсасывая кровь. Нашел соску!
— Потерпи. Сейчас за бинтом сбегаю! — и Виктор почти обрадованно несется в санкаюту. Ну вот и подвернулся случай проявить свои лекарские способности! В санкаюте находит кусок бинта, прихватывает коробку с таблетками. Может, и резиновый жгут прихватить?
— Ты б еще носилки приволок! — недоверчиво следит дневальный за его хлопотами.
— Можно, если… кондрашка хватит! Проглоти-ка сначала вот эту пилюлю. Укольчик полагается, да уж извини, шприц кипятить некогда…
Олег вынимает изо рта палец, сплевывает:
— Ты серьезно?.. Смотри-ка, хлещет кровушка!
— Может, перетянуть вену? — кок молодецки растягивает жгут, демонстрируя эластичность резинового приспособления, не забывая одновременно и о таблетках.
— Че мне суешь, че суешь? — вдруг по-деревенски «зачекал» матрос, углядев надпись на коробочке, побледнел даже. — Это же знаешь че?
— Че? Заменяет пенициллин. Че! Говорят тебе, глотай. Видишь, написано: «Применять по назначению врача… Хранить в сухом, защищенном от света месте…»
— Не валяй дурочку… В защищенном от света месте! На обратной стороне прочти…
— Ну вот: «Изготовлено в Польше. Двадцать таблеток по ноль целых двадцать пять сотых грамма… Трихо — пол», — читал кок уже без прежней уверенности. — Знаешь, Вася, недавно сам просил… для профилактики. Не умер, как видишь, — закончил он вовсз удрученно, догадываясь о истинном предназначении этих пилюль. — Не умер же Вася! — зачем-то еще раз сказал в оправдание.