Дорога через горы

— Ну, хватит.

Федор соскочил и спустил Максима вниз.

— Я хочу еще, еще! — заныл Максим.

— Нет! — сказал Федор. — Хватит.

Максим сразу замолчал, но не обиделся, а снова завел свои «А почему?». Все-таки воспитывают его. Знает, видно, что такое твердое слово.

— Воды хочешь? — спросил Федор.

Мальчик ему очень нравился, но что с ним делать дальше, Федор не знал. Прогонять же его было жаль.

Федор открыл бутылку и протянул Максиму. Тот, ухватив ее двумя руками, начал лихо пить прямо из горлышка. Федор наблюдал. Максим, с бутылкой едва ли не в четверть собственного роста, выглядел комично и трогательно.

— Максим! — послышался голос рядом.

Федор поднял голову и увидел как раз того рыболова с удочкой. Отметил, что отцу Максима лет двадцать пять, не больше, внешности никакой, разве что стройный и крепко сбитый. Почему-то ощутил неловкость — на нем были одни плавки, жирок на животе становится все более заметным в последние годы. Спортивную форму потерял давно, все еще в душе надеясь, что когда-нибудь вернет ее себе. Но уже раздеваться на пляже было чуть неудобно, особенно когда рядом много молодежи. Понятное дело, он еще ничего, вон с какими чревами разгуливают по пляжу, но все же... Максим тоже поднял голову и смотрел на отца.

— Я пью воду! — выкрикнул он.

— Ну и пей, — ответил отец, терпеливо ожидая, пока Максим допьет.

«И куда в него столько влезает?» — подумал Федор. Надо было что-то сказать. Отец Максима не смотрел на Федора, а куда-то мимо, за них, и Федор снова почувствовал себя неловко.

— Симпатичный у вас парень растет, — сказал он. — Ловкий такой и смышленый...

Слова были какие-то не те.

— Да, — равнодушно ответил Максимов отец, не глянув на Федора. Видно было, что продолжать разговор он не намерен.

Максим допил лимонад. Весь. Удовлетворенно вздохнул, обвел обоих мужчин победным взглядом и поставил бутылку на землю.

— Идем, — потянул его отец.

— До свидания, — сказал Максим.

— До свидания, — ответил Федор и снова растянулся на гальке, а те двое двинулись вперед.

Я все-таки очень устал. Чувствую — очень! Последние годы столько работы, такое напряжение. Интересная работа, люблю ее, но устал. От всего. Где-то в глубине души обрадовался, что поеду в отпуск один. Одиночество помогает отдохнуть. Нервы. Стали сдавать нервы. Ведь и рявкнуть себе иной раз позволяю. Дома? Дома так как-то... Хочется верить, хочется, так хочется верить, что и тебя любят. Ну пусть даже не так, как ты, но любят только тебя, вот такого, какой ты есть... Как хочется верить! Я устал от скрытых подозрений, тайных мыслей, от зажатой ревности, устал от себя самого со своей нерешительностью, со своей аккуратностью, со своим проклятым неумением махнуть рукой на время, бросить, рвануть, решить... Как я устал! Сейчас это особенно чувствуется. Надо отдохнуть. Поехать бы домой, к родителям! Там, в селе, можно расслабиться, найти в себе силы и расслабиться, чтобы отдохнуть.

— Федор Михайлович!

Федор поднял голову. На высоком, нависающем над пляжем берегу стоял полнолицый и симпатичный Иван Иванович в своей неизменной белой шапочке, на которой большими красными буквами значилось «Гагра».

— Все в порядке! Вот билеты. Завтра в двенадцать. А в два уже будем в Москве. Я и жене успел позвонить, уже готовится. Так что встретит нас во всеоружии. Погуляем что надо!

— Прекрасно, — сказал Федор, не находя в себе никакого отклика на слова Ивана Ивановича. — Прекрасно! Все в порядке!

— Я же вам говорил, — радовался Иван Иванович. — У меня не заскучаете, это точно. Моя жена грибки в сметане сготовит — пальчики оближете. — Иван Иванович на мгновение замолчал, не улавливая Федорового настроения. — Так вы что? Еще будете жариться? Уже холодновато. Шестой час. Может, и на ужин пора? — он вертелся на берегу, не отваживаясь спуститься вниз именно здесь. А до лестницы было далековато.

— Сейчас иду. Подождите, — ответил Федор. Встал и начал одеваться.

— Дядя Федор! — послышался знакомый голос.

Неподалеку отец Максима одевал малыша. Шнуровал его туфельки, потом надевал майку, рубашечку, курточку. Одежек оказалось много, но отец, возился с малышом спокойно и сосредоточенно, опять-таки ни на кого не глядя.

Федор, одеваясь, подмигнул малышу.

— А вы придете к нам в гости? — закричал Максим, послушно подставляя то одну, то другую ногу, в то время как отец натягивал на него штанишки.

— Приду! — отозвался Федор, и ему вдруг захотелось, чтобы его и в самом деле пригласили в гости. Захотелось прийти в эту семью, познакомиться, дома посмотреть на Максима, на его маму.

— А завтра вы сюда придете? — допытывался Максим.

— Приду.

— Приходите!

Федор уже оделся, и ему почему-то показалось как-то неловко пройти мимо Максима с отцом. Он пересилил себя, все-таки прошел и начал выбираться на берег. Тут было немного ниже.

— До свидания! — выкрикивал Максим, изо всех сил размахивая руками.

— До свидания! — помахал ему в ответ Федор.

— Завтра приходите!

— Обязательно! — отозвался Федор, уже выбравшись на берег, и ему вдруг не захотелось ехать ни в какую Москву, ни в какие гости к случайному соседу по курортной квартире, этому милому Ивану Ивановичу. Хорошо было бы бросить все и прийти завтра утром одному на пляж, лежать, смотреть в море и отвечать на многочисленные Максимовы «А почему?». Он почувствовал себя виноватым, обманывая ребенка, который, может, завтра станет его здесь искать. Потом утешил себя тем, что дети быстро все забывают, но оскомина осталась: почему не сказал, что завтра уезжает, почему обманул?

Они шли с Иваном Ивановичем по берегу. Толстяк снял шапочку и, вытирая лысину, что-то живо лопотал о самолетах, рейсах и аэропортах. Максим с пляжа неутомимо выкрикивал «до свидания» и махал рукой. Федор и сам, несколько раз оглянувшись, помахал ему рукой, а потом, ускоряя шаг, быстро пошел прочь. Было ему немного не по себе. Иван Иванович не обращал ни малейшего внимания на мальчугана, который что-то выкрикивал, а у Федора сжалось сердце. Что-то связывалось в его сознании с Максимом. Нет, это было не воспоминание о человеке, скорее — мимолетное настроение, отзвук... В памяти всплыли широкие окоемы Севера, бурлящая красота расцветающей летом тундры. Когда-то, впервые весной, поехал Федор на Кайеркан и сразу за городом был ослеплен пылающими желтками цветов тундры — жарков, вольным многоцветьем долин, сиянием озер, пестротой холмов, облитых зеленью с водными узорами по ней. Дорога прорезала необжитую тундру, до селения Кайеркан ехали километров тридцать, и Федору показалось тогда, что такой чистой красоты он никогда и нигде в своей жизни не видел. С тех пор не раз любовался дорогой, когда ездил на этот строительный участок, и всегда особенно сильно поражала радостная беззащитность, первобытная раскованность необъятных просторов и пронзительная глубина, звонкая прозрачность воздуха — как светлая музыка, как неожиданная правда, как маленький мальчик, что остался сейчас внизу на пляже.

АЛЛО, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?

Алло, Вова, это ты? Салют! Ну что? Как дела? Ну почему ты сразу сердишься? Конечно, я знаю, что это ты, но разве спросить нельзя? Я, может, хочу с тобой поговорить. О чем-нибудь другом? Давай о другом. Почему это тебе не о чем со мной говорить? Что, я какая-то идиотка, что ли? Ты, конечно, у нас гений, где уж нам, серым, в ваше кино толкаться. Но мы тоже люди, между прочим. Да, да. Алло! Алло, ты меня слышишь? Вот черт, повесил трубку. Сил нет. Хорошо, что есть еще две копейки. Сейчас я ему врежу... Алло, Вова, ну зачем ты повесил трубку? Неужели тебе совсем меня не жалко? Я стою в автомате, сегодня холодно и неуютно. Вот и хочется с тобой поговорить. Я — что, лишь бы поговорить по-человечески. А ты такой злюка, чуть что — сразу трубку бросаешь. Кто там у тебя, гости? Никого нет? А мне какие-то голоса чудятся. Радио? A-а! Ну, так как все же? Может, мы как-то увидимся? Я знаю, что у тебя тяжелая работа, что ты очень устаешь на съемках. Но я соскучилась по тебе. Знаешь, на работе грызня, дома какие-то склоки... И вообще... Алло, ты меня слышишь? Слышишь, а то мне показалось, что ты снова бросил трубку. А разве я раньше не говорила по-человечески? Ну хорошо, хорошо, ты все правильно делаешь, а я все неправильно. Вовочка, я шучу, не сердись на меня. Ой, до чего ты хорошо меня назвал, до чего ласково, просто на сердце легче стало, как будто и на улице уже не так темно и мокро... Что ты говоришь? Конечно, приду. С радостью. А кто у тебя будет? Ну, это ничего, зато я знаю тебя, и Женю Веселовского, и его Аллу. Ой, я так рада. Вова, ну как ты со мной разговариваешь? Что я, зверь какой-то, что ли? Конечно, я буду держаться очень скромно. Я очень хорошо общаюсь с людьми. Мне об этом не раз говорили... Что? Тебе неинтересно, что именно говорили, — ты сам знаешь? Что ты знаешь? Просто когда ты меня выводишь из терпения, то я и разговариваю сердито. Ну хорошо, постараюсь. Не волнуйся...