Страница 8 из 58
— Вот возьму и назло всем поеду с вами к Ледовитому океану, — сказала она после долгого молчания шутливо-капризным тоном. — Ну почему меня не посылает в командировки больничное начальство!
Лобов заметил, что Ирина не обращалась к нему ни на «ты», ни на «вы». Они находились между «вы» и «ты», как пешеходы в арифметической задаче между пунктами А и Б. От «вы» веяло осенним холодом, а они как бы перескочили в отношениях в иную климатическую зону, где была уже весна. Но говорить «ты» еще не пришло время.
Лобов и Ирина поднимались по ступенькам залитого солнцем крыльца. Лобов поддерживал девушку под локоть, и память, как катапульта, выбросила его из настоящего в прошлое.
Вот так же он поднимался по ступенькам с другой. Была она в подвенечном платье, с идеальными строгими чертами лица знатной римлянки. По сторонам с цветами в руках стояли мальчишки из детской спортивной школы, которой руководил отец невесты. Тесть ждал их у двери Дворца бракосочетания, в поблескивающем, подобно рыцарским латам, дорогом костюме, сверкая в улыбке белизной крупных зубов, гордо поигрывая глазами. И тут же память высветила финал: та, что некогда была в подвенечном платье, похожая теперь на ведьму, бегала с растрепанной головой по комнате, швыряла в чемодан вещи, а заодно швыряла в него, Лобова, оскорбительные слова.
Лобов открыл гостиничную дверь, прошел узкие сени, дернул за ручку вторую дверь, пропустил вперед Ирину. И тут грянул торжественный «Свадебный марш» Мендельсона. Это приехавшие с Лобовым музыканты, перемигиваясь, лихо наигрывали мелодию марша на баянах. Полонов, в белой сорочке с расстегнутым воротом, не в такт махал руками, его женственное лицо разрумянилось.
— С омовением вас, друзья! — прокричал Иван Васильевич, не переставая дирижировать. Слово «омовение» он произнес так же торжественно, как произносят слово «венчание».
Музыканты (оба Володи) положили баяны, наполнили рюмки. Ирина попыталась было отказаться от коньяка, но все стали ее уговаривать, и она, махнув отчаянно рукой, выпила.
Под звуки вальса «Амурские волны» Полонов протянул руку девушке, легко и стремительно закружил ее. Танцевал он на цыпочках, ибо был чуть ниже Ирины, и это его, наверное, смущало. Вскоре он устал и передал партнершу Лобову.
Глаза у Ирины задорно, весело блестели. Они сделали один, другой, третий круг, и тут Борис почувствовал, что девушка как-то обмякла, потяжелела. Ирина присела на кровать, продолжая как-то странно улыбаться.
— Коньяк мы выпили, — начал на шутливо-грустной ноте Полонов. — А через три часа к нам прибудут высокие гостьи.
— Выдвигай боевую задачу, — заулыбался Володя-маленький.
— Нашим молодым друзьям, — тут Иван Васильевич прищурился, провел жирную дугу взглядом от Ирины к Лобову, как бы ею соединяя их навеки, — надлежит навести порядок в «казарме». У нас же более ответственная миссия. Расходы, разумеется, взвалим на хрупкие мужские плечи.
Когда Ирина и Лобов остались в комнате одни, девушка все время сидевшая молча на кровати, извинилась и прошла за ширму.
— Я принесу воды, — сказал Лобов.
— Хорошо, я только переоденусь.
В сенях, в маленькой кладовке, среди поломанных стульев, порванных ватных матрасов, груды пустых стеклянных банок и бутылок, Лобов разыскал ведро, швабру и мешковину. Вышел на крыльцо, спустился по уже покосившимся и ворчливо поскрипывающим ступенькам и как бы поплыл в солнечности дня к источнику, держа в руке легкое, маленькое ведро. Когда это было? Вот так же он пил вместе с прохладным воздухом золотистую упругость солнца, ощущая ее в себе и даже чувствуя, как эта солнечность переполнила его и он как бы слился с гулкой свежестью сентябрьского дня. Лига почти сразу после свадьбы настояла поехать на выходные в машине ее отца в Ростов Великий, где она любила бывать, где ей, как она говорила, всегда хорошо и спокойно.
В гулкой синеве росистого утра, сквозь печальную желтизну сентябрьских лесов (осень в тот год пришла рано), как бы обтекавших оранжевые «Жигули», мчались они, взлетая на пологие холмы по наезженной дороге, по которой века назад брели толпы богомольцев, с исступленностью веруя в силу святых мощей; мимо монастырей, где в тесных кельях под высокими куполами церквей от имени Христа продавалось очищение от грехов бренного мира; мимо Александровской слободы — пристанища Ивана Грозного, где в царских хоромах от звенящего удара посохом истекал кровью любимый сын царя; мимо дышащего вольной голубизной Плещеева озера, по которому, испуская белые клубочки пушечных выстрелов, шли под парусами боты Потешного флота Петра Великого к другому озеру — к озеру Неро, над которым, отражаясь в синеве вод, парил белокаменный с золотыми и серебристыми куполами великий Ростовский кремль.
Он вспомнил, как они бродили по тесному двору кремля, где когда-то ходил переполненный заботами о могуществе епархии неукротимый опальный митрополит Иоанн Сысоевич; как стояли на площади перед белокаменной громадой Успенского собора, который как бы распарывал голубизну безоблачного неба тусклой серебристостью своих пяти шлемовидных куполов, а четыре маленьких купола звонницы оглашали некогда округу необычной силы и красоты музыкой своих пятнадцати колоколов; как любовались церковью Одигитрии, со стен которой лучилась розовая печаль орнамента; как ходили они по гулким хоромам митрополита средь древних икон, где в позолоте и пурпурных красках остались бессмертные души неизвестных ико-,нописцев, и святые устало смотрели на них с Лигой; как вышли на берег озера Неро, как, взявшись за руки, долго стояли у самой воды и смотрели вдаль, задыхаясь от ветра, голубизны и солнца; как потом они пошли по дороге к Спасо-Яковлевскому монастырю, и Лобова неожиданно охватило желание поехать далеко-далеко, где жизнь, воплотившись в красоту, была бы бесконечной. И он стал говорить Лиге о дальних дорогах, о Севере, о котором в детстве прочитал много книг, и она соглашалась с его дерзкими планами. Казалось, никогда больше они так друг друга не любили. Именно там, в Ростове Великом, они решили после института поехать на Север.
Солнце коснулось вершины самой высокой сопки, и голубая тень медленно приближалась к поселку.
Лобов, засучив рукава, босой, широкими, размашистыми движениями водил по полу палкой, на конце которой была намотана влажная тряпка. Ирина в джинсах и белой майке вышла из-за перегородки. Продолговатое припухлое смугловатое личико девушки было болезненно бледным, но карие глаза оставались веселыми.
— Ну а я что буду делать? — спрашивает она.
— Руководи.
— Между прочим, мыть пол — это женская работа.
— Между прочим, мыть пол — совершенно мужская работа.
— Что-то должна же я делать?
— Развлекай меня.
— Каким образом?
— Лучше всего петь, но можно рассказать басенку; можно сплясать, но опять же лучше прочитать что-нибудь, Маяковского или Вознесенского.
— А я люблю Уитмена.
В гостиницу вошли Стелла и Николай, веселые, порозовевшие от ходьбы.
— Ба, у вас тут уже порядок! — воскликнул Николай.
— Ждем гостей, — пояснил Лобов.
Вошел Полонов с портфелем, в котором что-то весело позванивало, а вскоре появились довольные баянисты: они раздобыли угощение — яйца, огурцы, кур.
Рыхлые, белотелые поварихи из пионерского лагеря — Света и Элла, блондинки, с воздушными химическими завивками (а ля мулатка), в коротких шелковых цветастых платьях, не заставили себя долго ждать. Знакомились со всеми, подавая пухлые, горячие ручки, отвечали на вопросы ангельскими голосами.
Сели за стол, уставленный как бы в тон празднично желтеющим, выскобленным доскам бутылками коньяка с золотистыми этикетками.
Полонов провозгласил витиеватый тост за здоровье поварих, и те зарозовели стыдливо и благодарно. Рюмки наполняли часто, тостов было много: пили за хорошую погоду, за тех, кто в море и дрейфует на льдине, пили за здоровье, за жизнь на других планетах, до которой, собственно, не было никому дела, за любовь.