Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 58



Не только из-за денег любит Иван Петрович Сапов Чукотку. Просторы здесь, вообще первозданная вольность в природе. Хорошо на материке, да уж больно тесно там человеку. Песчинкой там себя чувствуешь, затертым, забитым, задавленным сутолокой.

На Севере ты — человек, тут ты на просторе распрямленным живешь, тут ты сам к себе уважение имеешь.

О материке, а главное, о лесе и тепле Иван Петрович всегда тосковал. Раз в три года он отправляется в шестимесячный отпуск на материк, на Юг, к морю, лесам и солнцу. До отпуска Иван Петрович подобно Скупому рыцарю копит, бережет каждую копейку. На Юге он начинает сорить деньгами, покупает всякие дорогие безделушки, в ресторанах закатывает пиры, пешком почти не ходит, все на такси катается.

Из отпуска Иван Петрович с женой всегда возвращается досрочно, без гроша в кармане, с приличным долгом. Первое время муж и жена ругают себя за расточительство, клянутся, что уж в следующий раз и копейки даром не потратят. До очередного отпуска Саповы вновь отчаянно копят, экономят буквально на всем — еде, одежде, других вещах. И вот попадают на Юг, появляются на берегу благословенною синего Черного моря, в стране тепла, обворожительных женщин, дорогих вин и всяких соблазнов, где жизнь кажется необычно легкой и красивой, и тут с Саповыми что-то происходит, в них сгорают какие-то предохранители, и они безудержно сорят деньгами, мотаются по магазинам и ресторанам.

Мотовство свое Иванпетя оправдывал наследственностью: дед его был купцом, ворочал в свое время тысячами. Откуда в жене, человеке не городском, а деревенском, такое мотовство, Иван Петрович не мог понять.

Семен Задов стонет, кашляет, шмыгает, словно простуженный, носом, бубнит, как филин:

— Они что, сгинули? Да за эти три часа можно на луну сходить.

— Нашел кому верить, — сквозь ухмылку говорит Сапов.

Иван Петрович успел насидеться, належаться, и теперь он вновь сидит за столом и слушает пургу.

— Может, заблудились?

— Этот больно много языком мелет, а дел путных от него не жди. Кто много болтает — тот мало работает…

— Врешь! Колька злой до работы. — Семен садится, зевает, тянется, и тело его сыро похрустывает. — Ты не переживай насчет заработка, потом наверстаем.

— Когда потом? Чудак, у меня ж средний падает, а отпуск на носу.

— Чего ты такой Жадный? Не пойму я тебя. Наверное, оттого с тобой так и скучно, что ты жадный.

Бригадир сползает с кровати, надевает валенки, что стоят у порога, накидывает на плечи полушубок и выходит в сени. Сени узкие, из тонких досок, которые от ветра прогибаются.

Ветер с неистовой силой рвет дверь. Крутящейся снеговой плотью забито пространство. Где земля, где небо? Что можно разобрать в этой сумасшедшей круговерти?

Вот такая же неразбериха и на душе у Семена. Как не стало жены, так не стало на душе покоя и радости. Семен, Семен, отчего тебя обошло стороной счастье?! И сквозь ветер он слышит нежный женский голос.

Семен возвращается в сени, лицо от снежной пыли стало мокрым, волосы волглыми. Семен вытирается носовым платком, вытряхивает полушубок, обмахивает щеткой валенки и нехотя вползает в балок. Духота тесного помещения ударяет в ноздри, как застоявшаяся печаль в душу — колко и ноюще.

— Ни черта не видно, — хмуро роняет Семен, раздевается и ложится на кровать.

В балке сумеречно, но огня не зажигают: керосиновая лампа больно сильно коптит, а электростанцию еще, не, отремонтировали. Иванпетя, склонившись над столом, в бледном квадрате света из окна строит карточный домик. Индюк, разинув большой рот, вяло шевелит сухим языком и что-то мычит во сне. Семен скрипит — зубами тяжело, обреченно вздыхает.

— Может, поиск какой-нибудь организуем? — спрашивает бригадир у Ивана Петровича. — Хотя в такую-то пургу…

— Да чего ты страдаешь! Гляди, заблудится он. Этот, поди, уже нашел себе здесь деваху и развлекается. Он же без таких-то и дня не переживет.

Иван Петрович кивает на стену напротив, где над кроватью Мятникова вместо ковра наклеены цветные фотографии из знаменитого иностранного журнала для мужчин. Девицы в непристойных позах, томно и стыдливо улыбаясь, поблескивая в полумраке золотистыми обнаженными телами, демонстрируют молодость и страсть.

Как-то, подгадав момент, когда в балке никого не было, Иванпетя большинству оголенных девиц подрисовал усы и бородки клинышком, под кардинала Ришелье. Мятников рвал и метал, бегал по балку с кулаками, но так и не узнал, кто обидел его красоток.

В сенях неожиданно раздается глухой стук. Балок трещит. Семен и Иван Петрович раздетые, перепуганные выскакивают в сени.

В седой мути снега, задуваемого ветром в распахнутую дверь, они видят, как Мятников и Банков пытаются закатить в сени деревянную бочку. Бочка таких огромных размеров, что не проходит в довольно широкий дверной проем.

— Чего уставились? Туды вашу, — зло кричит Мятников. — Ломайте стояк, а то эта курва не лезет.



Бригадир, Семен смотрит на ребят, на огромных размеров бочку и ничего не может понять.

— Ты пошли за делом, — как-то не по-русски говорит он. — А выходит какая-то бочка.

— Иди ты, ваша светлость, знаешь куда? — отрезает Мятников. — Без дураков обойдемся.

Николай поддевает неизвестно каким образом появившимся в его руках ломиком стояк дверной коробки. Доска с сухим треском ломается. Мятников переламывает еще пару досок. Проем стал гораздо шире, и бочка свободно вкатывается в сени.

— Чего глазами шлепаете, прилаживайте назад доски и дверь закрывайте! — Это уже молчаливый, замкнутый Василь стал командовать.

Семен в сердцах плюет, через силу пытается улыбнуться, но в снежном дыму все кажется, будто он ощерился, как лошадь. Непривычно это и страшно. Бригадир уходит в балок. Иванпетя, поеживаясь, сквернословя, прилаживает доски, закрывает дверь.

Банков вносит в балок объемистую, довольно тяжелую бумажную коробку.

— Ну, будет дело! Будет! Бее устрою в лучшем варианте, — потирает замерзшие руки Мятников. — Вот заварганю так заварганю!

— Что в коробке-то? — спрашивает Банкова Иванпетя.

— Сахар… — отвечает тот.

— Вы что, психи? Куда нам его столько? На десять лет хватит, — бубнит Иванпетя.

Семен приподнимается на койке, сопя, зло говорит:

— Ты брось эти штучки, говори, где твоя инициатива…

Мятников понимает, что бригадир рассердился, и тут же раскрывает свой секрет.

— Ну и дуромолы вы все, неужто не поняли, что я решил брагу сварить?

— Бра-гуу! — ахает Иванпетя. — Фантастика! Как же мы раньше до этого не доперли?

— Хватит ругаться, за дело, мужики! — Мятников становится в центре балка и начинает давать всем задания: — Иванпетя и Зад, сходите к колхозному складу и там откопайте в снегу несколько старых оленьих шкур. Колхоз их выбросил, а нам они пригодятся для утепления бочки. Индюк, поднакопил силы? Теперь таскай воду из ручья. Мы с Василем начнем подготавливать бочку.

— Прямо фельдмаршал, — одеваясь, говорит Иван Петрович. — Тебе, Мятников, какой-нибудь Клондайк нужен…

— Зачем?

— Конституция у тя авантюрная.

Пурга кончилась на третьи сутки, кончилась в самое неподходящее время, когда у шахтеров в балке подоспела брага.

Утром из-за сопок выглянуло сине-малиновое солнце. В тишине запахло крепким, крутым морозом, как пахнет осенью горелой листвой в садах. Небо было белое, как и снег, нанесенный пургой с моря. Казалось, что небо — это продолжение заснеженной земли. Солнце такое близкое, что до него можно дотянуться рукой.

Поселок, засыпанный снегом, ожил: задымили трубы в домах, появились на улице дети и собаки, взрослые расчищали тропинки и дороги.

Наконец-то отремонтировали электростанцию, и с утра в домах горел свет.

Раньше всех в этот день встал Иван Петрович. Он выскочил прямо в кальсонах с чайником в сени, сбросил с бочки шкуры, отодвинул крышку и зачерпнул мутной белесой жидкости, слегка пузырившейся, разящей сивухой. В балке все еще спали, но когда Иванпетя налил брагу в кружку и выпил, тотчас проснулся бригадир Семен и спросил: