Откровенные тетради

Он еще раз ударил сухим кулачком по столу. Вошла Вера Александровна. Наумов тут же встал и удалился на кухню. Вера Александровна села на свое место. Лоб и щеки у нее были припудрены, глаза слегка покраснели.

— Извините, Борис Антонович, меня и моего мужа. Дочь выбила нас из колеи. Скажите, пожалуйста, откровенно: чем мы можем быть вам полезны?

Такого вопроса я ожидал меньше всего…

— Помилуйте, Вера Александровна! Что вы имеете в виду?

— Вы много сделали для Катерины. Хотя она нас глубоко оскорбила, мы с мужем ценим ваше участие в ее судьбе. Скажите, она имеет возможность получить квартиру?

— До весны или лета вряд ли.

— Нельзя ли это как-то ускорить?

— Боюсь, что нет. Кооперативных домов у нас не строят. Поселок мал, строительство ведется слабо.

— Как же ей быть, Борис Антонович?

— Ждать.

Наумов внес блюдо, прикрытое крышкой. Жена искоса взглянула на него.

— Я слышала, у вас есть дочь?

— Да, и всего на два года моложе вашей Кати. А ростом чуть не с меня.

Наумова вежливо улыбнулась.

— Взрослая девочка. Она, вероятно, после школы будет поступать в институт?

— Боюсь загадывать… Так планируется, но… — Я развел руками.

Супругам моя легкомысленность, кажется, не пришлась по вкусу.

— Вы не надеетесь на свою дочь? — спросила Наумова.

— С некоторых пор я стал фаталистом.

— Вы можете рассчитывать на нашу помощь, если ваша дочь будет поступать в Москве. У Алексея Викторовича есть знакомства в институтской среде.

От жаркого я отказался. Вера Александровна настаивала, я остался тверд. Она предложила кофе. Я отказался от кофе, посмотрел на часы и заспешил. Она пригласила меня посмотреть домашнюю библиотеку. Я сослался на деловое свидание. Наумова заверила, что ее муж довезет меня. Поблагодарив, я сказал, что с удовольствием пройдусь пешком. Она отступилась с чувством досады.

Оба вышли в прихожую проводить меня. Прощаясь, Наумов коротко поклонился. Вера Александровна протянула руку.

— Я рассчитываю, что в следующий свой приезд в Москву вы обязательно к нам зайдете. Наш дом открыт для вас.

— Спасибо.

— Передайте, пожалуйста, Катерине, что мы всегда готовы принять ее.

— Хорошо, я скажу.

— Мы рассчитываем на ваше содействие…

Этой слегка загадочной фразой аудиенция была закончена.

Вечерняя столица, осыпанная снежком, шумела ровно и неумолчно, как тайга. На ближайшей скамейке я выкурил сигарету.

12

В Москве я пробыл еще пять дней. Результаты хлопот были довольно утешительные. Технический отдел комитета обязался поставить нам три новых стационарных магнитофона, венгерский пульт и выдать два портативных «Репортера». Главная бухгалтерия, смилостивившись, увеличила годовую сумму расходов на командировки, а редакция местного вещания пересмотрела сетку наших программ.

Перед отъездом мне понадобились деньги; я заказал междугородный разговор. Бухгалтерия не ответила, Миусовой на месте не оказалось, трубку поднял Суворов. Не очень любезным тоном он обещал передать мою просьбу Клавдии Ильиничне, старшему бухгалтеру. Я поинтересовался новостями в редакции. Иван Иванович сварливо отвечал, что новости у них одни и те же — каждый день сдавать материалы для эфира, пока начальство прогуливает казенные деньги. Я спросил, все ли в порядке. Суворов сказал, что Катю Кротову положили в больницу.

— Что с ней?

— Что с ней такое, не знаю, не врач, а если людей послушать, то на почве беременности.

— Кротов в редакции?

— Шляется где-то, — пробурчал Суворов.

— Как он? Номеров больше не выкидывает?

Через расстояние в четыре тысячи километров я как будто увидел ироническую ухмылку Ивана Ивановича.

— Разве сами не знаете… У него вся жизнь — цирковой помер, — проворчал старик.

В этот же день под вечер я позвонил Наумовым. Ответила Вера Александровна. Она удивилась, что я еще в Москве. Не вдаваясь в объяснения, я спросил, известно ли ей, что Катя в больнице. Наумова ничего не знала и, кажется, растерялась. В трубке слышалось ее короткое учащенное дыхание. Помедлив, я сказал, что, вероятно, целесообразно ей лично позвонить в окружную больницу и проконсультироваться с врачами. Я назвал ей фамилию Савостина — главного врача и дал номер его телефона.

— Да, да, я так и сделаю. Благодарю вас. Этого следовало ожидать.

— Что следовало ожидать? — не понял я.

— Преждевременное замужество, сумасбродство, беременность, а теперь болезнь… все одно к одному.

Я выразил надежду, что все обойдется. Вера Александровна задышала еще чаще. Тогда я спросил домашний адрес Кротовых. В трубке стало тихо. Наконец раздался ровный голос Наумовой:

— Вы хотите к ним зайти?

— Да, у меня есть поручение. — Я покривил душой.

— От него?

Имя Кротова было в ее устах запретным, как бранное слово.

Я записал адрес, который продиктовала Наумова, и поблагодарил:

— Спасибо.

— Спасибо, что позвонили, — сказала Вера Александровна.

Ее глубокий грудной голос прозвучал отчужденно.

Так я попал к родителям Сергея Кротова.

Зачем я пришел сюда? Кто меня просил об этом? Почему я принимал так близко к сердцу все, что было связано с Катей и Сергеем? Почему в отлучке, в Москве, я вспоминал о них так же часто, как о своей семье? Да кто они такие, в самом деле, эти Сергей и Катя, Катя и Сергей, что от их поспешных шагов дрожит земля и устоявшаяся жизнь расшатывается и колеблется? Что они воображают о себе! Кто им позволил врываться к нам, взрослым людям, которые уже задумываются о смерти, и саднить нам душу, и заставлять терзаться о прожитом?

Открыла мне женщина-невеличка в шали, накинутой на плечи. За ее спиной стоял худущий, постаревший, седоволосый Сергей Кротов.

— Анна Петровна? Леонид Иванович?

Женщина замигала кроткими, слегка испуганными глазами и оглянулась на мужа.

Я назвал себя. Борис Антонович Воронин, приезжий человек, коллега Сергея.

— Входите, входите, пожалуйста! — певучим голосом заговорила маленькая женщина.

— Милости просим… раздевайтесь! — пробасил постаревший Сергей Кротов.

Анна Петровна вторила;

— Входите, входите! Вот сюда, в комнату. Отец, мигом беги в магазин. Одна нога здесь, другая там!

— Сейчас бегу, мать.

— Да вы не беспокойтесь!

— Как же не беспокоиться? Вы же с дороги. Купи колбаски, ветчины, сыру, сам знаешь чего…

Леонид Иванович ухватил меня под локоть.

— Водочку пьете?

— Пью.

— А может, коньячок?

— Да нет, водка лучше.

Леонид Иванович подмигнул мне, надел длиннополую шубу, позвенел мелочью в кармане — и только и видели его долговязую фигуру.

— Он быстро сбегает, — заверила меня Анна Петровна.

— Зря вы это, честное слово! Я сыт. И вовсе я не с дороги. Я в Москве уже десять дней.

Но она ничего слушать не желала. Хлопоты — это не мое дело, а вот не желаю ли я сесть на диван, где помягче, не включить ли телевизор, не посмотрю ли я газеты, пока она будет возиться на кухне, курящий ли я, а если курящий, то курите на здоровье, вот пепельница… Маленькая и живая, Анна Петровна убежала на кухню, где сразу загремела посудой, а я закурил, преспокойно осмотрелся.

Нет комнат, которые не рассказывали бы своим беззвучным языком о хозяевах. Мне показалось, что я уже бывал здесь. Чем дольше я смотрел на потертый диван, полки с книгами, газетами и журналами, неброские обои, тем сильнее ощущал, что где-то и не раз все это видел… Вдруг меня осенило: я вроде бы находился в собственной квартире, чудесным образом перенесенной в Москву. В ней не хватало только выступающей из стены уродливой печки. «Здравствуйте, пожалуйста!»— сказал я вслух. Затем появились кое-какие мелкие несходства. Например, половина библиотеки была явно моя, а вторая половина чужая, подобранная любителем современного зарубежного чтива. У меня к полкам были прикреплены любительские фотографии, а тут рядом с книгами стояли занятные фигурки из дерева. Зато магнитофон был точь-в-точь как у моей дочери, раскладное кресло точь-в-точь как у меня, а швейная машинка на полу в углу такая же, как у моей жены. «Ну и ну!»— пробормотал я удивленно.