Страница 8 из 32
Ланселот весь превратился в слух — и навеки сохранил память об этом вечере, о прозвучавших тогда словах.
— Благодарю тебя, мой король, — отвечал Галахад. — Благодарю за лестную мне благосклонность. Так человек не может быть счастлив, сказал ты? Но я и не хочу быть счастливым человеком!
— Безумен ты, Галахад! Таков закон жизни: имение добыть себе, честную деву взять в жены, детей породить…
— А после?
— Что значит «а после»? — Артур наклонился вперед, весь подался к смотревшему на него в упор Галахаду, — После чего?
— Ну, ладно. Добуду я себе имение, посватаюсь к честной деве, она народит мне детей. А после? Где будет тогда, чем станет сам Галахад?
— Отцом великого рода, — пробормотал ошеломленный Артур. — Прародителем огромного семейства, корнем большого древа!
Но тут Галахад откинулся на спинку стула и захохотал как безумный — казалось, он уже никогда не уймется.
— А по-моему, Галахад…
— Помалкивай, Ланселот!
— Не стану молчать! — крикнул в ответ Ланселот. — С чего мне молчать, ежели я считаю, что прав Галахад?! Галахад до тех пор человек, до тех пор тот, кто он есть, покуда один он. Ведь как только появится у него семья, он уж не он, а что-то иное. И он, и не он. Взять хоть тебя, к примеру, господин король мой! — Галахад оборвал смех и покосился на Ланселота. — Ты был Артур до тех пор, пока не стал королем. Теперь ты король Артур, то есть что-то другое, и, может статься, придет час, когда Артур исчезнет и останется только король. Король, у которого есть только величие его, власть и покорная ему страна, но самого его уже нет нигде! Я это просто примеру, — поспешно добавил он, — и ты прости мне…
Галахад с такой силой грохнул по столу кулаком, что подскочили тяжелые оловянные кубки.
— Какого дьявола прощения просишь, коли прав ты?!
— Потому что люблю его, — прямо посмотрел Ланселот на Галахада, и великая воцарилась тишина.
Думаю я, престранно чувствовал себя Артур в эти минуты, ведь что произошло: его отругали и отчитали, словно ребенка, Галахад смеялся над ним, Ланселот же глубокомысленно его поучал, потом, словно короля тут и не было, они сцепились друг с другом, Ланселот объявил, что любит Артура, но так сказал, словно самого Артура это даже и не касается, а Галахад, неистовый, вечно одинокий, вечно идущий своим собственным путем Галахад, смирился перед каким-то юнцом. Сила Артура к тому времени оскудела — ведь и над ним, как над всеми нами, время всевластно, — но не оскудели чувство справедливости и мудрость его. Понял король, что не над ним Галахад смеялся, а над собой, Галахадом, ибо представил себя почтенным отцом семейства, pater familias, и такой неподобной показалась эта мысль, эта картина его духовному взору, что разразился он громовым хохотом. Тот же неслыханный факт, что Галахад умолк, насупясь, и слушал речи юнца, Артур объяснил себе тем, что любит Ланселот Галахада, оттого и понял его, оттого посмел ему это высказать. Галахад же Ланселота, без сомнения, любит, но, кроме того, за что-то, Артуру неведомое, еще, кажется, и уважает — вот до каких дерзновенных мыслей додумался Артур. И мысль короля шла, как обычно, верным путем, потому что он был великий король и ошибся всего лишь дважды: когда повелел высадиться на берег Бретани, тем потопив свое войско в крови, и когда посватался к Гиневре.
Ибо Ланселот действительно очень привязан был к Галахаду и даже, сказал бы я, в душе почитал его чуть ли не богоравным, но никогда никому о том не обмолвился хотя бы словом, даже самому Галахаду. А Галахад, одинокий, угрюмый, неистовой удалью славный, потому любил юного Ланселота, что видел в нем одно из возможных, и к тому же прекраснейших, осуществлений себя самого и угадал в нем сходные с собою черты: одиночество, призванность, способность призванию своему послужить. Вот почему, думается мне, когда юноша превзошел во владении оружием своих наставников и они уже ничему не могли его научить, Галахад принялся обучать его сам, за каждый промах отчитывая с такою же яростью, какую некогда обрушивал на себя самого, сделав неловкий выпад и получив по панцирю звонкий удар. Их обоюдную привязанность еще более углубляло страстное желание Галахада воспитать Ланселота более Галахадом, чем сам Галахад! Возможно, это звучит смешно, даже дурно, но так оно и есть: хотя по годам Ланселот никак бы не мог быть Галахаду сыном, тем не менее угрюмого, во всем безупречного рыцаря полнило отцовское чувство. Хотелось ему — да и кому не хочется оставить след по себе в этом мире! — чтобы прекраснейший осанкою, превосходящий всех силою, победоносный Ланселот возвестил повсеместно величие Галахада. А тому, кто за это готов усомниться в Галахаде или даже презреть его, лучше бы подумать о том, сколь сознательно трудился он противу себя самого, своими руками готовя себе наследника, того, кто однажды низвергнет его с трона, ибо замысел Галахада был таков: коль скоро Круглый стол существует, пусть, когда придет время, не болван какой-нибудь воссядет на место первого из рыцарей, Галахада Безупречного, но достойнейший из достойных — Ланселот! Вот эту внутреннюю красоту и, думаю я, многое другое, чему, может, и названия нет, излучал Галахад. Говорят — правда, нет ли, не ведаю, а только, пожалуй, и правда, — далеко-далеко, там, где восходит солнце, раскинулись прегромаднейшие государства и больше они, чем Британия и Франция, больше любой известной нам страны. И в одной из стран этих живет, как говорит молва, некий зверь, полосатый телом, и хотя ленив он будто бы, но ужасно сильный и быстрый; и если однажды отведает он человечьей крови, то уж с тех пор только человека и подстерегает. Пока же не приохотится к человечине, мирно живет в своих пределах и убивает, лишь когда голоден. Ему-то и был подобен Галахад, только в человечьих, конечно, мерках. На юге же, за Нубией и за Нилом, животное лев обитает. Силою, ростом и нравом такой же, как тигр, известный мне по хроникам и легендам. И гласит молва, будто римляне, еще прежде того как Цезарь побывал в наших краях, да и после того, выпускали на арену этих хищников вместе. Но звери те вели себя двояко: либо тотчас вцеплялись друг в друга и сражались насмерть, либо не боролись вовсе, в стороны расходились, даже если их нарочно пытались разъярить, перед самой мордой размахивая пылающими факелами. Думаю, Ланселот похож был на льва; и они с Галахадом глубоко любили друг друга. Никогда не обмолвясь о том даже словом.
— Ну, что ж, — неподвижно глядя перед собой, проговорил Артур, — высмеял ты меня, Галахад. Всякий другой поплатился бы головой за такое.
— Знаешь сам, государь, не над тобой я смеялся.
— Все равно, — Артур шевельнул рукой, словно отогнал муху. Все равно. Не нужно тебе ни жены, ни титула, ни лена. Чем же пожаловать тебя могу?
— Коня дай мне и меч! Никогда я не буду вассалом. Свободу мне дай!
С тем и уехал, как сгинул.
И вот, через сколько-то дней после великого небывалого ристанья, Галахад возвратился; это он, Галахад Безупречный, застонал, сходя с коня своего, Артур же обнял его как брата и увел ото всех; это его, Галахада, с нетерпением ожидали опозоренные рыцари, дабы он вернул им, справедливо разделив между всеми, «похищенную» Ланселотом славу Круглого стола!
Услышав, что прибыл Галахад, Ланселот опрометью бросился в королевские покои, однако алебардщики преградили ему путь.
— На нас обиды не держи, благородный господин! Король приказал: «Никого не впускать, даже Ланселота!» Так что нельзя и тебе войти!
— Что ж, и не войду! — отвечал взбешенный Ланселот. — Вы же скажите им, что я на… на них… э, ничего не говорите, одно скажите, если спросят: здесь я, — С тем он сел у окна в тронном зале, упершись в пол обиженным взором. И просидел недвижимо около часа. Ибо решил «пересидеть» их величавое уединение.
Кто был знаком с Ланселотом, тот знает, сколь важные перемены должны были свершиться, чтобы сей избалованный судьбой и Артуром юноша так долго ждал своей очереди. Здесь кроется забавное — или поучительное? — противоречие. Побеждая в одном за другим памятных поединках, Ланселот после первых побед своих кружил среди дам молодым павлином и с упоением наслаждался тем, что дамы тоже вокруг него вьются. Когда же пришло время серьезных сражений, он с каждым днем становился молчаливее, задумчивее — в нем началась та крайне опасная, но благородная работа, которая ведома только великим победителям и только после великих побед: он стал всматриваться в себя, заглянуть стараясь поглубже. И то, что увидел он, отнюдь не наполнило его торжеством. Думаю я, что именно в эту пору стал он душевно весомее, глубже и опаснее. Тогда-то, быть может, и начал он превращаться в Ланселота. И вот теперь, когда его не допустили к королю и лучшему его другу, прежний Ланселот взвился было напоследок, но под окном сидел уже другой Ланселот. Ланселот Победоносный.