Страница 7 из 13
Ведущий эстрадный обозреватель Ростислав Блюменау подхватывал ту же ноту:
«Художественный уровень так называемого “русского репертуара” в эмигрантских кабачках и варьете в Париже не поддается оценке. Программы пестрят такими “перлами”, как "эксцентро-экзотический танец — русская Барыня”, или “заупокойно-колыбельная” песенка — “Спи, усни моя красавица” и наконец "буйно-разудалая песня “На последнюю пятерку”. Действительно, репертуар и реклама составлены на “последнюю пятерку”…»
Реклама русских ресторанов из эмигрантской прессы Парижа. 1920-е
Обозреватель «Зрелищ» в 1923 году иронизировал:
Бывший артист киевского «Кривого Джимми» Ермолов вместе с артистом оперы К. Запорожцем открыли в Константинополе театр типа «Кривого Джимми» под названием «Бродячий пес».
Театр посещается исключительно врангелевцами, правильно рассудившими, что название театра рассчитано именно на них.
Меж тем к концу двадцатых годов счет русским кабаре, барам и ресторанам, где под звуки русских песен вспоминали о былом величии титулованные особы и вчерашние обладатели несметных состояний, только в Париже шел на десятки, если не на сотни.
А уж по всему миру были распахнуты двери многих тысяч заведений «а-ля рюс».
«Гнусный край белогвардейский»
В советской России «бывших» высмеивали. Куплетисты Вера Климова и Михаил Львов в номере «Шарманка-эмигрантка» пели:
Карикатура из журнала «Иллюстрированная Россия». 1927.
«Странно: французы говорят, что Монмартр полон иностранцев. А мы не видим их!»
Лев Дризо сочиняет в 1926 году мелодекламацию «Ночной Париж»:
Излюбленным юмористическим номером в концертах был комический хор, собранный как бы из «осколков старой России». На сцену выходили наряженные оборванцами бывшие графы, князья, священнослужители, военные, фрейлины двора…
Комический хор эмигрантов. Петроград, 1923
Публика рабочих клубов зло и радостно потешалась над «господами».
Однако как ни тужилась советская пропаганда, выставляя эмигрантов в неприглядном свете, на деле они в массе своей сумели найти свое место под солнцем и стали не просто изгнанниками, а хранителями культуры потерянной России. В Париже, Берлине, Лондоне и Нью-Йорке они продолжали творить, создавать романы, писать картины и записывать песни уже без оглядки на большевистскую цензуру.
Потаенными тропами, диппочтой, в гастрольном багаже артистов, в тайниках, обустроенных на кораблях загранплавания, пластинки с этими записями попадали в СССР.
В постановке московского Мюзик-холла под названием «Букет моей бабушки» (1931) и в первых спектаклях кукольного театра Сергея Образцова непременно возникают то карикатурный «печальный Пьеро» Вертинский, то «исполнительница песенок настроения» Иза Кремер, а то и осмеянный Маяковским «Господин народный артист» Ф. И. Шаляпин. Но, как ни странно, такие пьесы быстро снимаются с репертуара. Зрители отчего-то хлопают героям пародий громче, чем положительным советским персонажам.
Оказывается, песни бывших кумиров императорских подмостков даже в гротескной подаче остаются интересными и востребованными. Запретный плод манил и вызывал интерес под любым соусом.
Чиновники цензурного ведомства внимательно следили за происходящим.
Сфера деятельности Главреперткома постоянно расширялась. В 1924 году была создана особая «Коллегия по контролю граммофонного репертуара», выпускавшая «Списки граммофонных пластинок, подлежащих изъятию из продажи» и «Списки грампластинок, запрещенных к ввозу в СССР».
Реклама о продаже эмигрантских пластинок. Париж, 1930
Вот несколько выдержек из первого списка 1925 года:
«Выхожу один я на дорогу…» (слова М. Ю. Лермонтова) — романс мистический.
«Пара гнедых…» (слова А. Н. Апухтина) — воспроизводит затхлый быт прошлого с его отношением к женщине, как орудию наслаждения».
Народные песни «Возле реченьки, «Вечер поздно из лесочка», «Как-то осенью…» запретили как «песни крепостнического характера».
Далее в документе говорилось:
«Безусловному запрещению к исполнению и подлежат конфискации через органы Политконтроля ОГПУ: а) пластинки монархического, патриотического, империалистического содержания; б) порнографические; в) оскорбляющие достоинство женщины; г) содержащие барское и пренебрежительное отношение к мужику и т. д.»
Предписывалось изымать все записи Плевицкой по той причине, что «все напетое ею не представляет художественной ценности, сама она в свое время была выдвинута в знаменитости и разрекламирована монархистами, а деятельность ее в эмиграции носит явно черносотенный характер», а также романсы Михаила Вавича, Юрия Морфесси, куплеты Станислава Сарматова и Павла Троицкого…
Анонс из газеты «Возрождение». Париж, 1931. Свои выступления Ю. Морфесси начинал с «Марша корниловского полка»:
Как заметила поэтесса из первой волны изгнанников «харбинская Цветаева» Марианна Колосова: