Жрецы

- Хорошо ли ты знаешь? Девичьи ли это Горы?

- Как не знать! Нищим хаживал сюда. Высматривать.

- Но как же нам найти Рахиль?

- Будем просить ночлега... Якобы заблудившиеся путники...

- А кони?

- Коней проведем сюда, укроем где-нибудь в саду. Сад большой.

Рахиль еле держалась от страха и волнения на ногах, прислонившись к дереву. Один голос показался ей знакомым. Да и другой тоже... Она набралась сил и храбрости и вышла за изгородь.

- Кто тут?! - робко окликнула она. - Кто вы такие?!

- Ты?! - раздался негромкий голос Петра Рыхловского. - Рахиль?

- Я.

- Рахиль! А мы ищем тебя!.. Насилу нашли.

После объятий и восторженных приветствий они стали беседовать. Рахиль рассказала Петру о своем житье-бытье все, без утайки.

- Как же быть?! - проговорил задумчиво Петр. - Захочешь ли ты бежать со мною?

- Бежать?! - всполошилась девушка.

- Да! Я теперь - беглый, дезертир... Меня разыскивают, чтобы заковать...

- Ну и я такая же... Меня тоже ищут, чтобы посадить в острог... И здесь мне очень плохо. Лютер обрадуется, если я уйду. Не хочет он ссориться из-за меня с властями... Тяготится мною.

Высокий бородатый сказал грубо:

- Сажай на коня, вот и все!

- Поедешь?! - крепко сжал ее руку Петр.

- Да. Я сбегаю к себе в горницу и захвачу с собою свою одежду.

После ее ухода Петр сказал озабоченно:

- Не красна ей жизнь будет и у нас.

Спутник Петра подвел к калитке двух коней.

- Ничего не говори ей о Рувиме... Не знаем - и все. Слышишь? - И он вздохнул.

Рахиль пришла с узлом. Бородач мгновенно выхватил его у нее и положил на свою лошадь.

- Айда, скорее! Не теряй времени!

Петр усадил девушку на коня. Мелкой рысцой они стали удаляться от Девичьих Гор.

Все забыл Петр: и губернатора, и сыщиков, и дезертирство, и нудные тревоги, и печали последних дней, чувствуя у своей груди теплую худенькую и такую близкую теперь любимую девушку.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В Чертовом Городище буйным вихрем мечутся песни. В освеженной накануне теплым дождем зелени мелькают красные, белые, желтые рубахи ватажников, голые коричневые спины и мускулистые руки. Есаулы кликали отплытие:

"Бра-атушки-витязи, забудьте гнев! Облобызайте веточки, хоронившие нас от непогоды и вражеского ока! Готовьтесь к бранному союзу с нашей родной великой матушкой-Волгой... Снаряжайтесь! Обряжайтесь, в путь-дороженьку подымайтесь!"

Каждый есаул кликал по-своему, а ватажники слушали их присказки с веселым любопытством. Пройдет один, говорят: "Хорошо!", другой: "Зело хорошо!", третий: "Лучше всех!" А сами не покладая рук налаживают струги, челны и всякие другие малые и крупные суденышки.

"Кукиш получит казанский губернатор со своим войском! Пускай ловит ветра в поле! Прощай, значит, нижегородская сторонушка! Прощай! А может быть, бог приведет, и снова увидимся! Неволен разбойничек зарекаться в том! Господствует он в тех местах, где ему сподручнее да доходу больше..."

Атаман Заря и вовсе возмечтал заняться торговлей на низах. Шерстью и рыбою торговать. Мысль - накопить богатство, составить крепкую дружину и уйти в Сибирь, зажить там безбоязненно под защитою своей силы. А может быть, и бунт поднять, собрав тамошних переселенцев и колодников. В Сибири еще он не был, а слухи до него доходили о богатстве этого края - и о просторе полей и лесов и о слабой силе губернаторов тамошних. Астраханские и Донские степи утомят хоть кого, и опасность день ото дня возрастает там. Лучше Сибири ничего не придумаешь! Ватажники, всяк по-своему, размышляли об устройстве своей судьбы, а больше надеялись на смену царей и помилование от тюрьмы и пыток, и на возвращение к мирному земледельчеству.

Да что говорить! Кому не ясно? Надоело уж об этом и языки-то чесать! На Дону, в Поволжье, в Приуралье и на Украине только того и ждут, когда пробьет час, чтобы двинуться всем скопом на Питер... Кто-то приволок из Нижнего нарисованный неизвестным художником портрет Елизаветы. Все ребята собрались, стали с любопытством его рассматривать. Один из ватажников поп-расстрига - вскочил на камень и, указывая на портрет, с презрением в глазах, горячо произнес:

- Взгляните на сию бледную красавицу, беспечно лежащую! Скука одолевает ее, праздность лишает ее телесных сил, расслабляет ее сердце и притупляет все чувства. Соблазнительные помыслы окружают ее заблуждениями о народах России, о себе, о своих близких, привлекая за собою пороки. Не достойна она ни нашей любви и ни жалости! Другого царя нам надо: умного, доброго и хорошего!

- Давай огня! - крикнул кто-то хриплым сорвавшимся голосом.

- Жечь! Жечь! - подхватили остальные. - Давай царя другого!

Портрет, при сосредоточенном торжественном молчании ватажников, был сожжен под витиеватые причитания попа-расстриги башкиром Хайридином. Зубы его стучали, будто в лихорадке, когда он подносил головню к портрету. Да и остальным ватажникам не стоялось на месте - каждому хотелось протянуть также руку с головней к царице, как и Хайридин, и поджечь ее, но ограничились тем, что кое-кто уловчился плюнуть в полный бледный лик "ее величества", пока его не пожрал огонь: "Баб не надо на царстве - пускай царем будет мужик!"

Появление в лагере Петра с Рахилью было встречено шумно и весело. Люди высыпали им навстречу. На одной лошади сидел Петр, на другой Рахиль, а Сыч шел позади них с сияющим от удовольствия лицом. Ватажники были в восторге от того, что их товарищем стал Преображенский гвардейский офицер. "Мать честная! Вот, стало быть, какие мы люди!".

Сыч не открыл Петру, что он его отец. Ему не хотелось разочаровывать разбойников, не хотел он унижать в их глазах и Петра, да и не особенно привлекало его удовольствие объявить себя отцом Петра в среде бездомных, обездоленных бродяг. Но при всем том он старался быть полезным Петру, ухаживал за ним, будто слуга. Несмотря на свое дезертирство, Петр все-таки ставил себя выше всех этих воров и разбойников, держался от них особняком. Это ничуть не раздражало ватажников, наоборот, внушало им какое-то особое почтение к нему, как к знатному, выше их стоящему пришельцу в их стан.

Петр снисходительно принимал услуги Сыча, обращался с ним, как со своим денщиком. Он со спокойной совестью примирился с тем, что он и Рахиль ехали верхом на лошадях, а Сыч шествовал за ними пешком.

Атаман Заря распорядился отвести Рахили отдельный шатер. Он тоже был рад тому, что к его ватаге примкнул дворянин, гвардейский офицер. Заря любил людей образованных, бывалых, относился к ним с большим уважением, сразу же приблизил Петра к себе, как первого советчика.

На следующий день после приезда Рахили в ватагу, атаман отдал приказ плыть на низа. Для него и Петра с Рахилью приготовили один из самых просторных стругов, раскинули на нем шатер, покрыли днище коврами и втащили на струг маленькую пушку, взятую некогда на расшиве.

Рахиль испугалась, когда два дюжих ватажника подхватили ее на руки и перенесли в струг. Все собрались на берегу в том месте, где стоял струг атамана, громко выражая удовольствие, что с ними в поход отправляется девушка. Они весело подшучивали над испугом Рахили, отыскивавшей глазами в толпе Петра. Увидев его, она протянула к нему руки, как к спасителю. Петр, подвернув штаны, торопливо пошел по воде, высокий, смуглый, сильный. За ним, таким же образом, двинулся и атаман Заря.

Все бросились к стругам. Развернулись паруса; словно лебеди, забелели они над темной, слегка волнистой водой. Струги медленно поплыли вниз. Грянула песня. Тихое летнее утро огласилось могучими голосами ватажников:

Шел, пошел наш воевода

Вдоль по Волге погулять;

Вдруг ненастная погода

Пришлось дома тосковать.

Под окошком его скачет

Мужик с бабою сам-друг:

Не горюет он, не плачет,

Дует клячу во весь дух.

Ах вы, горе-воеводы!