Жрецы

Возвращаясь после принятия "таинства" домой, новокрещенцы на полученные за это рубли покупали вина и снова пили, пили до бесчувствия.

В одной из деревень начальство крепко-накрепко приказало выслать в Оранскую обитель для крещения по одному человеку из семьи. В другой деревне пристав и поп Макеев, предводительствуя драгунами, явились к старосте, приказав собрать всех живущих в деревне язычников для объявления им важного государева дела. Когда народ, встревоженный, высыпал на улицу, его окружили драгуны, и поп Макеев нежным голосом объявил:

- Приспе и вам час! Елице во Христе креститеся, во Христе облекостеся... Радуйтесь, заблудшие люди! От плена языческого ныне освобождаем вас... Аллилуйя, аллилуйя, слава тебе боже!

Пристав гаркнул на всю деревню:

- Двигайся в монастырь!

Народ ни с места.

Засвистели драгунские плети, напутствуя "заблудшихся" к восприятию "таинства святого крещения".

В этот раз мордовские села заволновались... Народ высыпал наперерез драгунам. Те ускакали прочь. Отец Иван и пристав в страхе бросились, что было мочи, бежать. Когда они оглянулись, то увидели, что за ними нет никакой погони. Ходу они своего, однако, не только не умерили, но и еще надбавили.

Убежав от страшного места версты за три, поп Макеев, обливаясь потом и еле переводя дух, сказал:

- Коли бы не ты, с места бы я не сдвинулся... Разве я боюсь их? Духовного пастыря никто не тронет... Уф-ф! Моченьки нет. Все пятки отшиб. - И он внимательно оглядел свои сапоги.

Пристав погрозился на него, усмехнувшись:

- Не греши, отче! Не подобает.

Поп стал защищаться. Он сказал, что в сие царствование попам дана свобода. Раньше их били все, кому не лень. Теперь матушка-императрица превысоко поставила людей духовного чина.

Приставу надоело слушать поповское бахвальство.

- Царя бы Петра на вас!.. - усмехнулся он.

Поп насторожился.

- А матушка нынешняя царица не единая ли плоть Петрова? Како мыслишь? - сказал и притих: что, мол, скажет полицейская харя?

Пристав, хорошо зная отца Ивана, отвернулся, и, как ни старался поп заглянуть ему в лицо, - это ему не удалось.

XIII

К вечеру в лучах зари кереметь порозовела. Вершины берез украсились бахромой алых кружев. Солнце, уходя далеко, в свой чудесный дворец на сказочном море, не забывало о том, что сегодня - мордовские моляны. Позолотило оно и священный дуб, чтимый многими поколениями терюхан. Сила и величественность этого лесного гиганта неотразимо тянули к нему людей. Он - свидетель былой мощи предков мордовского народа, которых столетиями не могли одолеть русские князья. Не в нем ли, не в его ли сердцевине была скрыта неумирающая вера мордвы в лучшее будущее мордовского народа? Пройдут века, уйдут одно за другим новые поколения, но где-то там, впереди, мордвин вновь почувствует себя человеком и будет спокойно выращивать своих детей... И не такая ли мечта витает и в чувашских и черемисских священных рощах и у всяких иных подвластных царице народов и не о том ли молятся все народы России своим разным богам?

В этот вечер перед дубом стояли три бочонка со священным пивом пуре. Здесь же на сучьях соседних деревьев, прикрепленные к ветвям особыми рычагами, висели желтовато-белые лоскутья "мирских яичниц".

Все это было заготовлено с утра особо выделенными для сего людьми.

Сюда-то и должна была двинуться из Терюшей и соседних деревень на моляны языческая мордва. Есть много причин к тому, чтобы совершить моляны с обильными жертвоприношениями богам. Горе мордовское растет. По ночам осенний ветер стучит в стекла назойливо и тревожно, будто предупреждает о грядущих несчастьях. Будущее становится все темнее и страшнее. Ходят слухи: русская царица хочет, чтобы рабами ее были только русские, чтобы на земле остались жить только они, а все другие народы она хочет извести, постепенно переморить. Вон и меховщик, к которому терюхане-охотники носят звериные шкуры, еврей Гринберг, в Нижнем также жалуется на великие утеснения и угрозы. И татары приходили в Терюши и тоже плакались - ломают их мечети, а строят церкви, и приставов с попами нагнали в их мусульманские деревушки - несть числа.

Как же теперь быть? Одна надежда на богов. Ведь и у чувашей, и у черемисов, да и у мордвы есть такой бог, который только тем и занимается, что охраняет свой народ от налогов и начальства. Только свой, родной ему народ.

Чам-Пас - велик и всемогущ, и защитит мордву ото всех несчастий! А чувашей защитит - Тора. А черемисов - Юма.

Постоянных жрецов у терюхан не было. Богу угоднее из своих же деревенских лучшие люди. Они и должны на время молян стать жрецами. Богу нужны слуги из самого же народа. Они совершали моление и жертвоприношение, как жрецы. Старейший из них назывался прявт, что значит "голова".

Постоянным головою молян у терюхан был не кто иной, как Тамодей Чинаев. Высокий, седобородый человек с жестким взглядом немного косых глаз.

Священнодействовал на молянах главный жрец - возатя. По указанию Тамодея возатей был выбран Сустат Пиюков.

В вечерней тишине к священной роще с криками и воем двинулась громадная толпа богомольцев.

Впереди с посохом в правой руке крупно шагал Тамодей. Борода его седыми космами от быстрого хода ложилась на плечи, белки блестели, губы были оттопырены, как будто его мучила жажда. За ним твердой поступью шел Сустат Пиюков - низкорослый, широкий, с небольшой русой бородой, с насмешливым взглядом человек. Шел гордо, подняв курчавую, словно завитую голову, окруженный двенадцатью своими помощниками: пурендяитами сборщиками хлеба, меда и других припасов для жертвоприношения, янбедами разносящими жертвенное освященное пиво для питья, туросторами блюстителями благочиния во время богослужения и другими.

По пятам за жрецами и их помощниками пестрой шумной толпой быстро двигались терюхане. Сначала мужчины, потом женщины и, наконец, девушки.

Поверх кафтанов мужчины одели белые балахоны-шушпаны, опоясанные розняком с красными, распущенными по бедрам кистями. У женщин поверх длинных белых рубах, расшитых цветными узорами в подоле, накинуты были полукафтаны, пестрые, яркие, изукрашенные всевозможными узорами, а на головах - обсыпанные раковинами и украшенные нитяными кистями нарядные венцы. Девушки - в длинных белых рубахах, похожих на мешки с разрезом на груди, но и у них низы рубах и рукавов сверкали красочными цветами, причудливыми вышивками; вместо кафтана были накинуты на плечи узкие до пояса, но расширяющиеся книзу сермяги из белого самотканого сукна, а на сермягах снова и снова узоры из шнура и раковин и всяческих блесток.

На ходу серебряные монеты и раковины звенели, шелестели и бисерные нити, облекавшие груди и спины женщин и девушек, спускаясь с шеи, с парчового ожерелья - фибулы.

Вороны и галки взлетели над деревьями, заметались, испуганно закаркали над самыми головами людей. Алые колонки березок и розовые балдахины верхушек деревьев вызывали у девушек слезы нежной радости, у мужчин - жажду мщения и решимость, у женщин - грусть о прошлых девичьих днях. У всех вместе - страстное, горячее, как огонь, желание ниспровергнуть зло на земле, умолить Чам-Паса о заступничестве, о том, чтобы покарал он злых демонов Шайтана, спустившихся на землю в образе генералов, приставов, монахов и попов. Не кто иной, как Шайтан, правит всеми. Ведь и собака была когда-то чистым животным и не имела шерсти, но Шайтан сначала напустил мороз и зазнобил собаку до того, что она согласилась принять от него шерстяной покров. И разве не Шайтан оплевал землю, положив тем самым начало несчастиям и страданиям мордвы. Шайтан, не кто иной, наслал и царских прислужников на мордву и отдал им в тюрьмы и на войну мужчин, женщин и девушек мордовских.

Турустан, выйдя из леса, присоединился к толпе мужчин, по правую сторону керемети, кусая губы от горечи и негодования, вспоминая о своей невесте. Он уже обращался к главному жрецу с просьбой помолиться и о возвращении Моти, и об отомщении злому похитителю ее. Родители Моти дали белого барана позанбунаведу - сборщику денег на жертвенных животных, и тоже просили главного жреца помолиться об их несчастной дочери и о погибели насильнику Филиппу Рыхловскому. Женщины принесли с собой на сковородах домашние яичницы и пироги с пшенной кашей. Все это принимали от них особые слуги главного жреца - кашангороды, и развешивали яичницы по рычагам. Турустан с великою тоскою следил за неловкими, угловатыми движениями кашангородов, за тем, как яичницы срывались с рычагов и падали в траву; кашангороды, боязливо оглядываясь на главного жреца - возатю, нагибались и поспешно снова нацепляли яичницы на рычаги.