Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 43 из 48



— Наконец я увидел тебя, моя Арахна! Где ты так долго пропадала? Почему не пришла на мой зов? В душе бушует буря, когда не вижу тебя.

Лежа на ковре фиалок, он нежными движениями ласкал волосы сидевшей рядом с ним девушки и взглядом пил румянец счастья, который пробивался на ее худощавом и, словно лепесток лилии, белом, нежном лице.

— Давно, давно не видала я тебя, царь мой, — начала она. — Брат мой нареченный, за которого еще в детстве я была просватана, собирается увезти меня из Рима навсегда… Все наши вчера целовали кинжал, а сегодня плачут, стонут и в страхе великом пребывают… Но теперь мне кажется, что это был всего лишь дурной сон… Предвечный пробудил меня, и вот я снова с тобою и смотрю на тебя… Артемидор!

Ее очи были полны слез. Ее тоскующая любовь наивно и страстно искала выражения во взглядах, улыбках и словах. В волнении, которое она была уже не в силах сдержать, она наклонила горящее чело и рядом с грудью Артемидора погрузила его в прохладную гущу фиалок. Две белые ладони легли на ёе хрупкие плечи и движением, полным нежности, подняли ее из цветов. Темные, глубокие глаза художника наполнились упоительным блаженством.

— Не клони лицо к земле, — начал он тихо и медленно, — посмотри лучше вверх, оглянись вокруг, взгляни на меня… Как прекрасен этот мир! Разве горящая синь небес не затем существует, чтобы светить человеческому счастью? А эти прекрасные розы, не затем ли их зажгла природа, чтобы они факелами пылали на алтарях любви?

Бабочки с осыпанными пурпуром и золотом крыльями кружились над цветами, в самшитах и миртах пели птицы; фонтан журчал и осыпал травы бриллиантовым дождем…

— Прислушайся к фонтану, Миртала! В переливах его струй я слышу звуки чар, наполненных вином, и шелест губ, слившихся в поцелуе!..

Частицей упавшего на землю рая казалось это место, а звучавший в нем тихий разговор — строфой идиллии, вплетенной в крик и стоны жизненных трагедий. Изо всех своих сил эти два юных и свежих создания пытались вырваться из трагедии. Они не хотели предаваться страданиям. Безмерное счастье, безоблачная благодать улыбались им из красоты природы и любовного соединения их рук. Воспитанник стоиков, Артемидор был далек от грубых порывов, которые могли бы ранить Мирталу и испугать. Утонченный художник, он хотел маленькими глотками пить эту минуту, и, когда глядел на молоденькую, чистую, одаренную талантом девушку, в душе его рождались чуть ли не платоновские грезы о чистой и возвышенной любви. Из-за раскидистых вееров пальм солнечный луч упал на его черные волосы и отбился искрой от серебряной ленты. Он протянул руку к цветущим вокруг кустам и, сорвав розы, осыпал ими голову, грудь и платье Мирталы.

— Послушай, девочка! Еще ни одна женщина не проникала в мою душу так, как это сделала ты. Меня не раз охватывало любовное безумие, но от его пенного кубка я быстро отворачивался с неудовольствием. Я не находил в нем того, чего искал, а искал я души чистой и вдохновенной, как твоя, Миртала!

Тот же самый огонек, который на его голове заставил искриться серебряную ленточку, зажег на ее ниспадающей накидке сноп искр. Ее румянец соперничал с розами в красоте; огненные волосы разлили золотые струи по груди и плечам. Он наклонился и возложил сплетенный из роз венок на ее прекрасные волосы и тихонько привлек ее к себе.

Но она, именно в это мгновение, внезапно побледнела и, покорно клоня свою увенчанную голову, словно окаменела..

— Мне пора… — шепнула она.

Он склонился над ее головой и стал читать стих одного из латинских поэтов:

Она еще больше побледнела и попыталась высвободить свои руки из его рук.

— Carpe diem![58] — повторил он, но уже тише и печальней; выпустил ее руки и, внезапно помрачнев, уставился в никуда.

Напрасно, напрасно, словно две влюбленные в солнце птицы, пытались они вылететь из-под тяжелых темных туч. Тучи летели за ними, крики и плач трагедии врывались в их идиллию; видно, не из тех они были, кто долго может почивать на цветах наслаждений среди блуждающих вокруг призраков погибели и горя.

— Мне пора… — вставая, сказала Миртала. И, воздев руки, заговорила каким-то сонным голосом: — Да смилостивится надо мною Предвечный! Когда я там, то умираю оттого, что не могу быть здесь. Когда я здесь, то туда стремлюсь. Два сильных ангела рвут сердце на части… Что мне делать?



Невыразимая мука проступила на ее бледных чертах, но вдруг, будто отвечая на свой же вопрос, она шепнула:

— Я пойду…

— Куда? — спросил Артемидор.

— Я к претору пришла, молить его о спасении… и… вот беда, обо всем забыла!

Горько усмехнувшись, встал и Артемидор.

— Ты пришла к претору за спасением… как будто для него самого есть спасение! Кто он такой, если не обреченный, по которому вскоре слезами горя и негодования зальются глаза всех любящих его?

В этот момент раздался мужской голос, добродушный и почти веселый:

— Кто это тут говорит о преторе и отказывает ему в могуществе? Неужели ты, Артемидор? А, и ты здесь, прелестная девочка? Так чего вы хотите от меня? Чем я стану завтра, я пока не знаю… Но сегодня я все еще римский претор. Кого я должен спасти и от чего? Не тебя ли, Артемидор, от стрел Купидона? А может, тебя, девочка, от жара, которым полыхают очи этого любимца муз?

Тропинкой, вьющейся между самшитовыми кустами, Гельвидий приближался к молодой паре. Рядом с ним шествовал Музоний, который тоже добродушно улыбался. Следом шли Фания и маленький Гельвидий, который, увидев Мирталу, подлетел к ней и с радостным криком бросился ей на шею. Щебеча, он пенял ей на то, что так долго она не приходила играть с ним, говорил, что она еще не видала его ласточку, сделанную из стали и серебра, которая, если выпустить ее в воздух, летала, как живая… как живая… что недавно ему было грустно, потому что отец разговаривал с молодым кесарем очень необычно, как-то страшно… а мать, отойдя в глубь дома, тщетно пыталась скрыть слезы, которые он заметил, и целовал ее, но теперь снова стало весело, ему стало очень весело, потому что всё как всегда, а сейчас он побежит за своей ласточкой, которую они вместе с Мирталой будут пускать в воздух, и ласточка полетит высоко-высоко, выше самшитов и миртов, а может, даже и выше пальм…

В сущности, все в этом доме было как всегда, а благолепие, разлитое на лицах его обитателей, не позволило бы никому угадать то, что было с ними час назад и что должно произойти завтра. На смелом и энергичном лице претора не было уже и следа душевного волнения, на которое он жаловался своему учителю. Чуть дальше, неподалеку от фонтана, цветастыми туниками мелькала на солнце группка молодых людей, а отголоски их разговора и проворные жесты наполняли сад жизнью и движением. Одна только Фания была тиха и бледна; голову свою с черными косами, в которых дрожали рубины, как капли крови, прислонила к плечу мужа и так к нему прильнула всем телом, будто боялась, что вот-вот ее разлучат с ним. Взглянув на уцепившегося за платье Мирталы и громко щебечущего сына, она шепнула:

— Сирота!

Видно, до ушей претора долетели эти слова: он крепче обнял ее стан рукою, но ничего не сказал. Он внимательно слушал Артемидора, который тихо говорил ему что-то о Миртале, о ее семье и о народе, над которым нависла угроза. Слушал и Музоний, и он рассказал о том, что сегодня было на Форуме. А когда он кончил, Гельвидий обратился к присутствующим:

57

Гораций, Оды (I/XI). Перевод С.В. Шервинского.

58

Carpe diem (лат.) — латинское выражение, означающее «наслаждайся моментом» или «будь счастлив в эту секунду» (дословно «лови день»), часто переводится как «лови момент». Источник — процитированная выше ода Горация.