Страница 99 из 119
Петрищеву лет двадцать с небольшим, полковнику — за сорок.
— Используя карманную артиллерию, мы продолжали теснить противника в его собственных траншеях, — докладывал лейтенант. — Группа Федоренко нанесла огневой удар. Противник, покинув траншеи, стал отступать. Прижатый к собственному минному полю, он решил окапываться и обороняться любой ценой, но сопротивление было нами сломлено. Остатки, обратившись в паническое бегство, подорвались на минном поле. Затем…
— Это вы после, — перебил полковник. — Скажите, могу я после того шума, который вы там подняли, танки пускать или не могу?
— Бой за переправу продолжается, — уклончиво сказал Петрищев, — и если родина нам прикажет…
— Вы родину не тревожьте. — Полковник встал, прошелся по блиндажу, поправил фитиль в лампе, спросил: — Через два часа можете обратно отправиться?
— Могу.
— Так вот, я вам даю саперный взвод. Будете действовать в его составе.
И, кажется, ничего обидного в словах полковника не было, но Петрищев покраснел и колеблющимся голосом спросил:
— Где действовать, товарищ гвардии полковник?
— Там, — понятно? Свою переправу будем строить и дорогу, — сердито сказал полковник и стал царапать лезвием безопасной бритвы по карте, стирая стрелы, нанесенные красным карандашом.
Мужественная профессия советских парашютистов–десантников — подвиг. Битвы с численно превосходящим врагом здесь не исключение, а правило. Воля человека достигает тут своего высшего накала.
Что же касается саперов–дорожников, то они в большинстве народ пожилой, степенные, отцы семейств. Понятно, с каким чувством Петрищев отправлялся в саперный взвод, чтобы принять над ним команду.
До вылета оставалось минут двадцать. Пустое поле аэродрома курилось поземкой. Небо было тусклым. Кусок луны то появлялся из–за облаков, то исчезал. Где–то на краю опушки грохотали разогреваемые моторы самолетов.
Петрищев обходил выстроившийся саперный взвод и проверял на людях парашюты.
— Валенки должны туго на ногах сидеть, а то в воздухе свалятся. У кого слабо, намотайте лишние подвертки. А котелок зачем? Он вам мешать будет.
— Так ведь невесть куда попадем, как же без котелка?
— Оставьте котелок.
Боец смущенно улыбается. Петрищев испытывает глухое раздражение. Он знал восторженное, благоговейное и высокое волнение, которое всегда сопровождало его перед операцией, — а тут вопросы о котелках, о пилах!
Лейтенант обращается в последний раз с вопросом: есть ли среди бойцов люди, которые передумали и хотят остаться?
Ему отвечают разноголосо:
— Сдюжим, товарищ гвардии лейтенант. Конечно, оно жутко. Но ничего, как–нибудь. Главное, чтобы инструмент не затерялся, лучше бы на руки раздать.
Лейтенант машет рукой и приказывает готовиться к посадке. На линейку выкатываются большие самолеты, выкрашенные по–зимнему.
Лейтенант кричит:
— Осторожней! Не цепляйтесь парашютами, беды наделаете! За что руками хватаетесь? Ведь специальные уступы есть.
Бойцы сидят на корточках. Несколько человек дремлют. Другие озабоченно ощупывают на себе лямки парашютов, роются зачем–то в карманах. Лейтенант подходит.
— Ну, как самочувствие?
Боец вскакивает и ударяется головой.
— Сидите, — кричит ему лейтенант, — сидите!
Но вот команда: «К люкам!» Врывается холодный ветер. Бойцы вытирают рукавами вдруг вспотевшие лбы. Прыгают. На мгновение запоминаются лица — растерянные, а иногда почему–то виновато улыбающиеся. Некоторые, прежде чем прыгнуть, подскакивают на площадке, а потом, словно бодая воздух, валятся вниз. Другие просто шагают, третьи валятся боком, а есть такие — обернувшись лицом к лейтенанту, подмигнув по–озорному, соскакивают спиной.
Последним прыгнул лейтенант. Сверху он наблюдает падение бойцов. Опускаются кучно. Грузовые парашюты уже приближаются к земле.
Потом лейтенант стоит посреди поляны, к нему идут бойцы. Говорят шепотом, смеются во все горло.
— Панченко висит на дереве.
— Сидоренко порвал парашют и боится доложить об этом.
Лейтенант отправил автоматчиков в разведку, потом пошел сам расставить боевое охранение, секреты. Саперы разбирают инструмент и идут в лес, где они должны проложить дорогу к реке и соорудить переправу, так как лед еще тонкий и не выдержит тяжести танков.
Уже совсем рассвело, когда лейтенант вернулся к саперам. Переправа проложена. Она похожа на огромный плот. Но лес возле переправы стоял по–прежнему густой, сомкнутый. Дороги не было.
Лейтенант вызвал командира взвода, старшего сержанта Ключникова.
— Где дорога? — спросил лейтенант сипло.
Ключников тихо и с достоинством сказал:
— Может, мы и затянули маленько, товарищ гвардии лейтенант, но дорога готова вполне.
— Где? — спросил лейтенант.
— Мы деревья спилили и на распорки поставили, — объяснил Ключников. — Если бы мы просеку голой оставили, то фашист, который тут шатался на «костыле», сверху бы ее подметил и по радио сообщил куда следует, а этого нам не нужно. Танки выйдут согласно сигналу, и к условленному времени мы деревья свалим…
Лейтенант отправился в лес с Ключниковым. Огромные деревья, спиленные и подпертые жердями, стояли длинной аллеей вдоль просеки на своем зыбком основании. Стопудовые стволы, готовые каждое мгновение рухнуть, вызывали щемящее чувство у человека, стоящего у их подножия.
— Так как же вы так смогли?
— Народ очень разгорячился…
Потом в шалашах сидели саперы и говорили о своем ночном рейде. Говорили с добродушием и неторопливой веселостью пожилых людей, очень уважающих друг друга.
— Отпишу домой, — говорил кто–то густым баском: — значит, так и так, как комсомол, с парашютом прыгал.
Другой голос, дребезжащий, теноровый, вторил:
— А я в себя воздуху побольше вдохнул, чтобы полегче быть. Кому охота ноги ломать!
В одиннадцать сорок на востоке из–за леса поднялись тонкие красные нити ракет. Саперы начали валить деревья. Деревья падали разом. И прямая просека легла стрелой к переправе. Спустя полчаса горячие танки промчались по ней и исчезли в белой снежной пыли по ту сторону реки.
Старший сержант Нестор Иванович Ключников, когда прошли танки, отправился вдоль просеки. Он останавливался возле настилов и тщательно оглядывал каждое бревно, что–то записывая на бумаге. Потом он выстроил взвод, сделал строгое замечание тем бойцам, у которых бревна в настиле расшатались под тяжестью танков. Лейтенант и автоматчики складывали парашюты. Саперы, наблюдая за их ловкой работой, не переставали восхищаться.
К вечеру по просеке пошла уже наша пехота, а за ней потянулись и обозы.
1943
Любимый товарищ
— Вы извините, товарищ, это место занято. — Невидимый в темноте человек зашуршал соломой, тихо добавил: — Это нашего политрука место.
Я хотел уйти, но мне сказали:
— Оставайтесь. Куда же в дождь? Мы подвинемся.
Гроза шумела голосом переднего края, и, когда редко и методично стучало орудие, казалось, что это тоже звуки грозы. Вода тяжело шлепалась на землю и билась о плащ–палатку, повешенную над входом в блиндаж.
— Вы не спите, товарищ?
— Нет, — сказал я.
— День у меня сегодня особенный, — сказал невидимый человек. — Партбилет выдали, а его нет.
— Кого нет? — спросил я устало.
— Политрука нет. — Человек приподнялся, опираясь на локоть, и громко сказал: — Есть такие люди, которые тебя на всю жизнь согревают. Так это он.
— Хороший человек, что ли?
— Что значит — хороший! — обиделся мой собеседник. — Хороших людей много. А он такой, что одним словом не скажешь.
Помолчав, невидимый мой знакомый снова заговорил:
— Я, как в первый бой, помню, пошел, стеснялся. Чудилось — все пули прямо в меня летят. Норовил в землю, как червяк, вползти, чтобы ничего не видеть. Вдруг слышу, кто–то смеется. Смотрю — политрук. Снимает с себя каску, протягивает. «Если вы, товарищ боец, такой осторожный, носите сразу две: одну на голове, а другой следующее место прикройте. А то вы его очень уж выставили». Посмотрел я на политрука… ну и тоже засмеялся. Забыл про страх. Но все–таки на всякий случай ближе к политруку всегда был, когда в атаку ходили. Может, вам, товарищ, плащ–палатку под голову положить? А то неудобно.