Хроника расстрелянных островов

— О нас говорят. О нас!..

Букоткин прислушался, думая, что его вызывает штаб. Но это был голос московского диктора, который он узнал бы из тысячи.

— …Тринадцатого сентября противник предпринял операцию по высадке десанта на побережье острова Сарема, — звонко чеканя слова, читал диктор. — Действиями наших кораблей, авиации и огнем береговых батарей десантный отряд немцев разгромлен…

— А я думал, про нас, — с сожалением произнес Яценко.

— А то про кого же? Ясно, про нас. Триста пятнадцатая батарея капитана Стебеля топит фашистов у Ирбена, — пояснил Букоткин. — Сейчас же передайте сводку на все боевые посты, — приказал он радисту.

Карпенко не ожидал приезда на перешеек командира батареи и был удивлен его неожиданным появлением.

— Помощь идет! Велосипедная рота! — обрадовал его Букоткин. — Продержись, Григорий Андреевич, до вечера.

— До вечера выстоим. А вот ночью…

Карпенко не договорил. Из кустов можжевельника посыпались частые автоматные выстрелы: гитлеровские десантники готовились к очередной атаке. Карпенко бросился к дзоту, на ходу отдавая приказания. Тут же из дзота застрочил станковый пулемет, на правом фланге — второй. Все реже и реже появлялись дымки над можжевельником, который сплошной стеной обступил единственную дорогу, связывающую батарею с Ориссаре. Атака фашистских десантников захлебнулась в самом начале.

— Вижу, командир батареи здесь не нужен, — пошутил Букоткин. — Перешеек в надежных руках. Еще бы! Такая силища — комиссар и комсомольский бог, — добавил он, увидя секретаря комсомольской организации батареи Божко, выходившего из дзота. — И все же по окопам я пройду.

В сопровождении Кудрявцева Букоткин зашагал к соседней стрелковой ячейке. Хотелось самому поговорить с краснофлотцами, сообщить о помощи, которая им выслана.

Со стороны Рижского залива показались два «юнкерса». Они летели на небольшой высоте, направляясь к перешейку. И едва Букоткин и Кудрявцев дошли до озера, как возле дороги, где остановились Карпенко и Божко, ухнула бомба. Букоткин оглянулся: дзот не задело. Одна из бомб угодила в озеро, подняв столб воды и ила.

Кудрявцев хотел предложить командиру укрыться в соседнем окопе, но услышал свистящий звук и, потеряв равновесие, упал. Вскочив, он увидел — Букоткин в пяти шагах от него поднимается с земли. Бинты на голове и руке командира стали грязными, ноги присыпало землей. В нескольких метрах чернело небольшое углубление от бомбы.

— Повезло нам, Кудрявцев. Не взорвалась, — сказал Букоткин.

Прибежали Карпенко и Божко. Комиссар с укором посмотрел на командира батареи.

— Черт знает, почему они все в меня метят, — пытался оправдаться Букоткин, по Карпенко было не до шуток.

— Ехал бы ты лучше на батарею, Василий Георгиевич, — сказал он.

— Гонишь, значит?

— Гоню.

Букоткин хотел ответить шуткой, но от батареи бежал к ним посыльный.

— Товарищ командир! Товарищ командир, на горизонте немецкие корабли. К нам идут, на батарею. Меня лейтенант Мельниченко послал, — задыхаясь, выпалил он.

— Кудрявцев, повозку! — скомандовал Букоткин и заковылял к роще.

Немецкие корабли приближались к полуострову Кюбассар с юга. Впереди конвоя шел миноносец, за ним в колонну по два двигались четыре транспорта, которые тянули на буксире катера и шлюпки. С правого и левого бортов их охраняло по миноносцу и сторожевому кораблю. Конвой замыкал едва различимый в дымке третий сторожевой корабль. Десять больших кораблей, на шести из которых — мощное артиллерийское вооружение.

В стереотрубу Букоткин легко опознал знакомые по утреннему бою миноносцы. Правда, одного из них не было: очевидно, повреждение, нанесенное батареей, вывело его из строя. Теперь, видимо предполагая, что 43-я батарея уничтожена авиацией, вражеский конвой смело шел к берегу.

В воздухе показалась первая восьмерка «юнкерсов», минут через пять — вторая. Бомбардировщики закружили над батареей, готовые в любую секунду обрушить на нее бомбовый удар. Но батарея не подавала никаких признаков жизни; огневая позиция по-прежнему дымила, а орудия застыли в том положении, в каком оставили их артиллеристы после утреннего боя. Высоко в небе, под облаками, появилось около десятка «мессершмиттов». Истребители кружили над конвоем, охраняя его от нападения советских самолетов.

Время тянулось медленно. Нервы у артиллеристов напряжены до предела. Хотелось бы уж скорее вступить в этот, должно быть, последний для батареи бой. К тому же у Букоткина нестерпимо ныла стянутая бинтами рука. Казалось, что горит и лицо, любой поворот головы вызывал жгучую боль.

Лейтенант Мельниченко стоял рядом с Букоткиным, рассматривая в бинокль вражеский конвой.

— Громада какая прет. Выстоим ли? Снарядов совсем мало осталось.

Букоткин не ответил. Он обдумывал, как лучше использовать огонь батарей, чтобы нанести возможно больший ущерб противнику. Командир взвода управления прав: снарядов мало, их надо беречь. Боеприпасов едва ли хватит на час боя. Как необходима сейчас связь! Хотя бы только поставить командование в известность… И узнать, каково положение армейских частей гарнизона. Букоткин понимал опасность сложившейся обстановки. Он знал, что вся ответственность лежит на нем, на командире батареи. От него во многом будет зависеть успех сражения.

Немецкие корабли приближались к батарее. Первый миноносец оторвался от транспортов. В пятидесяти кабельтовых от береговой черты он повернул влево и, развернув орудия в сторону батареи, остановился, ожидая подхода первых транспортов.

Букоткин отчетливо видел высокие черные борта транспортов. Два уже выходили на траверз головного миноносца, остальные шли за ними вслед.

— Большого водоизмещения транспорты, — нарушив молчание, проговорил Мельниченко.

С приближением к берегу немецких кораблей он начал терять выдержку и спокойствие и искоса посматривал на забинтованное лицо командира батареи с упрямо закушенной нижней губой и устремленными вдаль слегка прищуренными глазами. Букоткин, казалось, не замечал нервозности помощника. Ему и самому стоило больших усилий оставаться спокойным, хотя бы внешне. Он терпеливо ожидал, когда корабли с десантом подойдут поближе, и не сводил глаз с идущего впереди левого транспорта, выбрав его для первого удара.

Транспорты, постепенно замедляя ход, вскоре остановились совсем. Началась посадка десанта на катера, мотоботы и самоходные баржи. Третий и четвертый транспорты подошли вплотную к первым и тоже приступили к подготовке десанта. Букоткин зычным голосом подал долгожданную команду:

— К бою!

Транспорт удалось накрыть четвертым залпом. Два всплеска выросли у самого борта в гуще катеров, третий снаряд упал где-то за транспортом. Катера и мотоботы стали отходить от открытого борта, чтобы укрыться за корпусом корабля с другой стороны. На палубе суетливо забегали люди, посадка на катера прекратилась.

Падения последующих снарядов Букоткин не видел: встала плотная завеса из пыли и дыма, поднятая взрывами бомб. Первая восьмерка «юнкерсов» пошла по кругу над огневой позицией, пикируя на орудия. Бомбы падали, посыпая осколками броневые щиты. С третьего орудия поступил доклад: убито два краснофлотца, и один тяжело ранен. Открыли огонь и миноносцы, но, к счастью, их снаряды рвались позади батареи, в роще.

Когда завеса, подхваченная ветром, поредела, Букоткин увидел транспорт с вздыбленным носом и наполовину ушедшей в воду кормой. По наклоненной палубе ошалело метались люди, в страхе прыгая за борт. Вода около тонувшего корабля кишела плавающими гитлеровскими солдатами. Катера и мотоботы пытались их подбирать, но, попав под обстрел, отказались от своей затеи и отошли к другому транспорту. Подбитый транспорт между тем, осев на корму, встал почти вертикально, обнажив красное днище. Стоящие на палубе танки, пушки и машины покатились в воду. Еще мгновение — и огромное судно свечой ушло под воду. На месте его виднелась лишь огромная воронка, которая всасывала плавающих поблизости людей.