Страница 5 из 106
Нелегкая складывается судьба у его детей, а так хотелось, чтобы у них все было хорошо в жизни, по крайней мере не как у отца…
Воспитывался Саша Стебель в семье отчима Моисея Руденко, своего родного отца он не помнил. Мать с утра до поздней ночи работала посудомойкой в ресторане, ее маленькой зарплаты едва хватало, чтобы сводить концы с концами, а отчим пил запоем. Семилетнего Сашу мать вынуждена была пристроить к делу. Оборванный, босоногий и горластый, он бегал по Крещатику и бойко торговал газетами. Позднее ему стали доверять и папиросы. Об учебе не думал: надо было зарабатывать на хлеб. В пятнадцать лет он стал дворником. Каждое утро, подметая мостовую, он видел, как его сверстники в замасленных спецовках вместе со старыми рабочими важно шагали на завод «Большевик». Потянуло туда и Сашу.
На заводе Александр встретил черноволосую большеглазую Лиду Степуру и полюбил ее. Через год у них родилась Галинка, а еще через год молодого отца призвали на военную службу в 1-й Конный корпус имени Буденного. Красноармеец 2-го эскадрона 9-го кавалерийского полка Александр Стебель гордо сидел на коне и на скаку лихо рубил шашкой лозу. Командир эскадрона хотел оставить на сверхсрочную службу способного кавалериста, но Александр рвался домой, к жене и дочери. Однако недолго ему пришлось жить в Киеве. Комсомол направил его на учебу в Севастопольское военно-морское артиллерийское училище, которому было только что присвоено имя Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Украины. Через четыре года напряженной учебы молодого лейтенанта назначают на Краснознаменный Балтийский флот командиром огневого взвода береговой батареи. В октябре 1939 года его переводят на остров Сарема командиром строящейся 315-й башенной береговой батареи…
— Итак, через три дня ложная батарея должна войти в строй, — распорядился Стебель. — А ее командиром назначаю старшину Анисимова.
— Есть, товарищ капитан! — ответил Анисимов, понимая, что теперь к его и без того хлопотливым старшинским обязанностям добавится очень сложная и большая работа.
Капитан Стебель наблюдал за тренировкой орудийного расчета младшего сержанта Толкачева, когда с дальномера доложили о появлении на горизонте множества дымков. Тут же из штаба БОБРа раздался телефонный звонок. Начальник артиллерии капитан Харламов сообщал о подходе к Ирбенскому проливу фашистской армады, по данным истребителя-разведчика насчитывающей более пятидесяти вымпелов. Немецкие транспорты и самоходные баржи шли под охраной миноносцев, сторожевых кораблей и катеров.
— Боевая тревога! — объявил Стебель.
Из боевой рубки командного пункта в визир он легко распознал конвой вражеских кораблей. Впереди конвоя и слева от него, ближе к батарее, шли торпедные и сторожевые катера. За ними — четыре миноносца. В воздухе появилась группа «мессершмиттов» прикрытия. Как и следовало ожидать, конвой вплотную приблизился к курляндскому берегу, надеясь пройти пролив под прикрытием своих береговых батарей, незадолго до этого установленных на занятом побережье.
С командного пункта батареи латвийский берег был почти не виден: он надежно скрывался за колеблющейся дымкой. Лишь в оптические приборы можно было заметить извилистую жидкую полосу леса, прикрытую светло-синей прозрачной завесой. Плохой видимостью и хотели воспользоваться немецкие корабли, переправляя из Германии в Ригу для группы армий «Север» оружие, танки, артиллерию, горючее, снаряжение и пехотные части.
Обычно спокойный, Стебель заметно нервничал. Он оторвался от визира и вопросительно посмотрел на военкома батареи, но тот по-прежнему молча следил за кораблями. Стебель больше всего боялся, что немецкие корабли пройдут в Рижский залив. Он понимал: одна его батарея не сможет задержать такое количество кораблей.
За миноносцами в пролив потянулись высокобортные транспорты и приземистые баржи. Их темные силуэты то отчетливо вырисовывались на синеватом фоне, то вдруг, расплываясь, исчезали в дымке.
«Вот и стреляй в такую видимость. Не успеешь пристреляться — цель скроется», — подумал политрук Беляков.
— Пора! — произнес Стебель.
Батарея принимала первый бой с фашистами. Все напряженно ждали. Когда Стебель своей командой «К бою!» как бы дал выход сдерживаемому напряжению, притихшая батарея сразу ожила. В боевой рубке заработали многочисленные приборы управления огнем. Большие и малые стрелки с характерным легким перестуком поползли по шкалам, отыскивая свои места. Загорелись четыре синие лампочки контрольного прибора — четыре тяжелых орудия были готовы к залпу.
Беляков не слыхал команды, подаваемой Стебелем. Все его внимание было обращено на головной транспорт.
«Вот-вот скроется… Только бы успеть», — переживал он.
Тревожно прозвенел электрический звонок. Хрипло, точно медная надтреснутая труба, загудел ревун, и бронированная рубка командного пункта заколебалась от выстрела. На пристрелке било только одно орудие. Беляков впился глазами в транспорт, но всплеска так и не заметил. Не видел всплеска и Стебель. Лишь дальномерщик успел засечь его и передал командиру батареи:
— Перелет один!
Второй снаряд упал перед бортом транспорта. Через минуту четыре огромных фонтана воды обрушились на транспорт, скрыв его из виду. Один из снарядов следующего залпа разворотил на судне надстройки; корабль загорелся и начал тонуть. Два торпедных катера, видя гибель головного транспорта, ринулись к нему на помощь, оставляя за собой пышный хвост белой клубящейся дымовой завесы. Но было уже поздно. Стебель перенес огонь на второй транспорт.
— Подбит второй транспорт. Накренился набок. Горит! — передали с дальномера.
Стебель ликовал. Широкое лицо его раскраснелось. Два фашистских транспорта с войсками и оружием пущены батареей на дно. Но радость тут же сменилась досадой. Что такое два потопленных транспорта? Там их осталось еще более четырех десятков. Нужно топить все. А видимость, как на грех, под вечер стала ухудшаться, да и немецкие катера действовали осмотрительнее: когда транспорты втягивались в пролив, они их спешно закрывали дымзавесой.
— Стреляйте по концевому, — посоветовал Беляков. — Перехитрите катера.
Стебель перенес огонь на самый дальний транспорт, который только что вышел из дымки. Заметив всплески у концевого транспорта, катера кинулись к нему. Не успели они пройти и половины пути, как из транспорта повалил густой черный дым, а потом взметнулось желтое пламя огня. Корабль резко сменил курс и, погружаясь в воду, направился к берегу.
— Дробь! — скомандовал недовольный Стебель. — Скрылись, черти, — выругался он. — Вот и стреляй…
— Не вижу — не стреляю — неписаный закон всех артиллеристов, — поддержал командира батареи Беляков.
Стебель молчал, соображая, что предпринять. Туманная дымка и белый дым искусственной завесы создали плотную ширму, за которой скрылись немецкие корабли. Видны были только пенистые снежные буруны, оставляемые торпедными катерами, но по ним стрелять было нецелесообразно.
— Придется производить обстрел площади. Кораблей много, есть вероятность попадания, — решил Стебель.
Он взял бланк для расчета стрельбы по площадям, когда с дальномера поступил доклад:
— Пеленг сто семьдесят пять — показался транспорт! Пеленг сто шестьдесят — два миноносца!
Стебель бросил бланк и кинулся к визиру. В перекрестье нитей он отчетливо увидел фашистский транспорт. Корабль шел в образовавшемся разрыве завесы, выходя из узкого пролива на просторы Рижского залива. Опасаясь, что транспорт вот-вот может вновь скрыться в дыму, Стебель торопливо скомандовал:
— К бою! По транспорту!..
Снова зашумели приборы в рубке, стрелки опять, шурша, поползли на свои места. Длинные стволы дальнобойных орудий повернулись в сторону фашистского транспорта, следуя за ним, как за магнитом. Звонок. Ревун. Всесокрушающий залп. Стебель открыл огонь сразу же на поражение, боясь, что не успеет пристреляться. Четыре всплеска поднялись в небо. Еще дважды возникли белопенные фонтаны, и транспорт загорелся. Правее него замигали бледно-желтые вспышки — это миноносцы открыли огонь по батарее. Вскоре послышались глухие взрывы; снаряды рвались на восточном побережье полуострова, возле зеленой кудрявой рощицы, где когда-то находился командный пункт старой русской Церельской батареи.