Знакомьтесь - Балуев!

Я шел со старым мастером нашего старого металлургического завода, спотыкаясь, вытягивая руки, — ведь и цех я уже успел забыть за полгода войны.

В токарном цехе среди шелестящего шума обдираемой резцами стали слышался мерный звон падающих в ящик деталей.

Я спросил:

— Водопроводные втулки?

Мастер сердито взглянул на меня и, нагнувшись, положил мне на руки увесистый стальной цилиндр.

— Стаканы для снарядов, — сказал он гордо. — Чуешь?

Я удивился, так как знал, что старые станки не приспособлены для расточки цилиндров большого калибра:

— Оборудование новое получили, что ли?

Петр Захарович открыл шкафчик и вынул оттуда странную фрезу, похожую на многолучную звезду. Об этой фрезе мне писал мой приятель Вася с Северного фронта и просил узнать о судьбе его изобретения. Я сказал Петру Захаровичу, что Вася уже награжден орденом.

— За фрезу? — спросил мастер.

— Нет, — сказал я, — он танкист.

— Понятно, — сказал мастер. — Вот погоди, война кончится, мы к вывеске нашего завода все ордена с ребят наших перепишем. Здорово дерутся! Шестнадцать наградили, и еще будут, — с уверенностью произнес мастер.

Потом он сказал мне задушевно и радостно:

— А теперь я тебя в веселый наш цех поведу.

Я покорно шел вслед за мастером, счастливый тем, что мой старый завод живет такой хорошей и сильной жизнью.

Мы вошли в пятый цех.

На железном полу стояли немецкие танки и броневики. На многих из них башни висели набекрень, в бортах зияли пробоины, и через корпуса были переброшены вялые рваные гусеницы.

На фронтовых подмосковных дорогах я немало нагляделся на искалеченные стальные груды немецких машин, уже занесенные после недавних победоносных боев снегом. И, заметив выжидающее выражение на лице мастера, я не нашелся, что сказать ему. Это кровно обидело мастера. Он даже растерялся от обиды и, отвернувшись от меня, стал сурово кричать на чеканщика, прилаживающего к стоящей на полу танковой башне толстую стальную заплату.

Потом Петр Захарович успокоился и сказал с горечью:

— Эх, ты! Видел бы ты наш народ, когда на цепях волокли к заводу эти самые немецкие танки! За ними целые толпы от заставы к заводу шли. Люди «ура» кричали. А потом, когда за последним танком хотели заводские ворота закрыть, люди в возбуждение пришли. Всю улицу запрудили, шумят, требуют для обозрения хотя бы еще часок танк подержать на улице. Мы в райком звонили: так, мол, и так, происшествие. Что делать? А секретарь говорит: «Сделайте людям удовольствие, ведь не все сразу будете ремонтировать». Мы, конечно, согласились. Так два дня подряд танк за воротами и простоял. На него желающие взбирались и такие речи произносили, что прямо как в Зеленом театре на митинге. А народу — тысячи! Пришлось забор проломать, а то прохода транспорту на завод не было. И, что ты думаешь, стали проситься к нам на завод рабочие с чужих заводов хотя бы бесплатно поработать в ночную смену. Всякому лестно фронту такой сюрприз в подарок сдать на полном ходу. Но, ты знаешь, наши ребята сами гордые. Заявили дирекции протест против всяких добровольцев, сбегали домой за подушками, одеялами, разместились прямо в цехе, как в общежитии, и объявили круглосуточный ремонт. И главное — чем больше машина разбита, тем больше на нее желающих. Прямо у меня неприятности были. Вот эта машина — крупповского завода, за номером двадцать четыре тысячи четыреста шестьдесят шесть, из нее все внутренности были выбиты, а черенок на башне вчистую снесен. Я уже думал: могила ему в вагранке. А гляди, шесть суток прошло, и сегодня на рассвете самоходом пойдет машина на фронт. Вон и экипаж на наших койках спит. Пускай отдыхает. Они на ней себя покажут. Я им велел передать ребятам на фронт, чтобы они били фашистов, как говорится, от всей души. Пускай не стесняются, хоть в лепешку их технику расшибают, все равно конвейер мы с нашими бойцами крепко наладили. Они нам битую посуду, а мы им хоть с заплатами, но вполне годную для дальнейшего употребления. Великое у нас хозяйство. Но чем хозяин умнее, тем он аккуратнее, бережливее. Вот и получается приятная для всех нас картина. Фашистов их же оружием бить — чем плохо! А ты, брат, вошел и ничего не понял. Новые машины собственного изделия я тебе тоже покажу. Но это заказ обыкновенный, а тут товар сюрпризом, товар хоть и не первого сорта, но со значением. Поняли все наши люди смысл этого товара, когда он к нам на завод прибыл. Потому «ура» кричали, что, выходит, наша продукция над этой верх берет. Вот где собака зарыта!

Старый мастер повел меня во двор завода, где стояли прикрытые брезентом огромные квадратные машины, очертания которых я хорошо знал.

Со скромной гордостью Петр Захарович произнес:

— Это, конечно, вещь!

И вот я снова еду по новым дорогам войны. Когда прихожу в новый освобожденный город, смотрю на черные стальные развалины немецких машин, я вспоминаю о веселом цехе нашего завода, вспоминаю слова мастера о качестве советской продукции. Мне очень хочется встретить моего товарища Васю, чтобы рассказать ему о нашем мастере и сообщить о том, что фреза его работает в нашем цехе на полный ход.

1942

Концерт

На передовую приехала бригада артистов.

В лесу было тихо, воздух сладко пахнул свежестью, трава зеленела чистая, яркая, а высокие березы с узкими стволами осторожно шелестели новенькими листьями.

Артисты удивленно сказали командиру:

— Как у вас здесь красиво и тихо!

Командир вежливо улыбнулся и ответил:

— Действительно красиво.

На поляну выехал и остановился грузовик. Два бойца отстегнули борта, и грузовик стал эстрадой. Рядом с грузовиком поставили ширму, где артисты переодевались.

Первым выступил конферансье. Он сказал: хотя в его бригаде имеются заслуженные артисты республики, но они испытывают сейчас зависть, потому что звание гвардейца — это гораздо более высокое звание. Но они не отчаиваются и рассчитывают со временем заслужить новое звание — звание гвардии артистов республики.

Бойцы засмеялись и стали аплодировать.

Потом на эстраду поднялась очень красивая женщина в сверкающем платье и спросила, здесь ли находится боец Мамушкин. Мамушкин смутился и хотел спрятаться. Но его заставили подняться. Актриса обратилась к Мамушкину и сказала, что хочет спеть для него песню.

И спросила, какая песня ему нравится. Мамушкин долго мучился, оттого что все на него смотрели, потом набрался духу и выпалил:

«Синий платочек».

Актриса исполнила «Синий платочек»; потом, называя имена других героев, спрашивала, какие песни они любят, и пела их, обращаясь только к ним.

И так хорошо она пела, просто и задушевно, что невольно каждому думалось о своей любимой, и она казалась такой же красивой и хорошей, как эта поющая женщина.

И вдруг на опушке леса, взметая черную землю, стукнул немецкий снаряд, немного спустя другой. Лицо у артистки стало белым, словно она сильно напудрилась, но петь она продолжала. А конферансье, стоявший у кабины шофера, завертел головой так, точно за воротник ему попал муравей. Командир подозвал к себе артиллерийского начальника, пошептался с ним, потом встал и сказал, что объявляется антракт на пятнадцать минут.

Бойцы остались на своих местах, а командир пошел к артистам за ширму. Прошло минут десять. Затем раздался такой орудийный залп, что вершины деревьев покачнулись. За ним другой, третий… Командир спокойно стоял за ширмой и разговаривал с артистами об искусстве. Но те его плохо понимали и только послушно соглашались со всем, что им говорил командир. Потом командир вынул часы, посмотрел и сказал, что антракт кончился, концерт может продолжаться.

Конферансье, который по–прежнему вертел шеей, дребезжащим голосом спросил:

— А скажите, пожалуйста, больше этих самых, посторонних шумов не будет?

Командир усмехнулся:

— У меня есть такие артисты, такие знаменитости, что они больше не позволят фашистам срывать концерт. Возьмите хотя бы наводчика Горбушина…