Знакомьтесь - Балуев!

Балуев крикнул:

— Товарищ Мехов! Администрация пиво выставила, а от водолазов отдельно — раки. И, простирая руки к парусиновому шатру столовки, пригласил: — Прошу!

Лицо у Мехова было счастливое. Он улыбался своей шутке, довольный, что может шутить и чувствовать себя сейчас легко и свободно после отлично слаженной работы, где он показал себя не хуже других.

Подошел Вавилов, сказал угрюмо:

— Ты, Павел Гаврилович, мое заявление об уходе во внимание не принимай. Съезжу только, выдам дочь замуж. — Добавил сердито: — За одного товарища, и вернусь. — Откашлялся. — Дюкер аккуратно в канаву уложили, как ребенка в люльку, даже футеровки не подрали. А отчего? Душа в душу действовали. Вроде как в хоре спелись, и получилось.

— А меня что ж на свадьбу не зовешь?

— Павел Гаврилович, дорогой человек! Так это мне такой сюрприз будет, высшая премия!

— Пришлешь телеграмму за два дня — прилечу или на машине махну. Я человек точный.

Балуев бывал почти на всех семейных торжествах своих рабочих. Это он считал для себя более обязательным и нужным, чем присутствие на некоторых ведомственных совещаниях.

То, что маститый машинист Вавилов решил остаться на стройке, дополнило радость благополучного спуска дюкера и укрепило уверенность Балуева, что медлить с протаскиванием больше не следует. Эта завершающая все работы самая ответственная операция требовала не только точной подготовки, но и душевного подъема людей. И Балуев понимал, что сейчас самое для этого благоприятное время, не по состоянию погоды, а по состоянию духа строителей, что он считал наиважнейшим условием успеха.

Чтобы воздать почести, обессмертить деяния, увековечить славу героя, из всех благородных материалов, годных в качестве сырья для этих высоких целей, человечество избрало из металлов — бронзу, из минералов — мрамор, из растительности — лавр.

Что такое слава? Это доза бессмертия. Она животворна, полезна, но при излишествах пагубна. Сколько кому и за что причитается этого ценнейшего продукта человеческого уважения, в конечном итоге определяет история. Но пока слава не подверглась усушке, утруске времени, даже крохотная ее доза излучает дивное сияние. Нет на земле человека, который бы отверг такое украшение для своего чела! Этот светоносный обруч обладает свойствами упругости. Его может носить один человек бубликом на темени. А можно опоясать им целую кучу людей, того заслуживающих. Одно время считался более модным бублик на темени, чем целый светоносный ореол, достойно венчающий народ. Но вообще я за индивидуальные памятники: чем больше их в городе, тем больше примечательных мест для встреч влюбленных. О них тоже надо думать деятелям коммунального хозяйства, потому что еще не выяснено, что приятнее: любовь или слава. Но, конечно, можно предположить: граждане, назначающие свидания у памятников, подчеркивают этим как бы и любовь к славе, потому что одной любовью долго не проживешь. В нашей стране уважают славу. Но не как средство украшения: она, подобно расщепленному атому, обладает способностью излучать энергию для новых свершений и своей цепной реакцией побуждает тысячи, миллионы людей творить бессмертные деяния. Свет их не меркнет в веках.

Павлу Гавриловичу, как хозяйственнику, приходится по роду своей деятельности отдавать много душевных сил предметам грубым, материальным. Однажды зимой, лежа ночью на раскладушке, он увидел в окне избы дрожащие блики автомобильных фар. Сунув босые ноги в валенки, накинув поверх белья кожан, он выскочил на улицу. Долгожданный грузовик, в кузове которого возвышалась гигантская деревянная катушка с намотанным на нее тросом, остановился посреди деревенской проселочной дороги. Балуев кинулся к кабине, выволок из нее одетого в тулуп, а поверх тулупа в брезентовый балахон Вильмана, звонко расцеловал в синие обмороженные щеки и, лепеча восторженные слова, привел к себе, влюбленно держа за руку. Усадил на табурет, стащил с хозяйственника застывшие кирзовые сапоги, заставил надеть свои теплые валенки, мгновенно вспорол ножом две банки консервов, выплеснул холодный чай из кружки, наполнил ее коньяком «три звездочки», высыпал на стол таблетки кальцекса, приказал: «Прими!» Схватил телефонную трубку, стал названивать другим начальникам участков и, захлебываясь, хвастал, какой у него выдающийся снабженец товарищ Вильман. Снова оделся, вышел на улицу, попросил разложить трос по проселочной дороге, ходил вдоль размотанного троса, щупал, светил электрическим фонариком и не успокоился до тех пор, пока трос при нем не смазали автолом и не смотали обратно на катушку. Потом, улегшись на свою раскладушку, Балуев долго ворочался, вздыхая, а иногда даже счастливо хихикал. Заснуть он не мог от возбуждения. Встал, завернул в носовой платок кофейных зерен, разбил их молотком на подоконнике, высыпал в большую алюминиевую кружку и, поставив на керосинку, сварил кофе, густой, как каша. Потом опять оделся, вышел во двор, куда закатили деревянную катушку с тросом, разбудил кладовщика и приказал:

— Без моего личного разрешения ни одного метра никому. Пускай старыми пользуются. Я его на Иртыше обновлю. — Добавил уважительно: — Это же не трос — зверь. — И нежно погладил жирные волокна толстого, жилистого стального каната.

Восторг и воодушевление, которые испытывал Павел Гаврилович, обретя в запас несколько сот метров троса, были чистосердечными, и душа его ликовала.

Но это вовсе не означает, что предметы материальной культуры заслоняли у него интерес к духовной культуре. При благополучной производственной обстановке Балуев обожал газетчиков, фотокорреспондентов, а перед кинохроникерами прямо–таки благоговел. Конечно, служебный долг этих товарищей повелевает им перерабатывать человеческие деяния в славу, подобно тому как нервные волокна мозговых клеток перерабатывают химическую энергию организма в электрические токи, трансформируя их в мысли и мечты. Поэтому Павел Гаврилович дал указание Фирсову пригласить на операцию протаскивания дюкера представителей печати из области. Фирсов сказал уклончиво:

— Может, потом по телефону сообщим как о состоявшемся факте?

— Нет, пусть присутствуют, — твердо сказал Балуев. — Нужно людям порыв создать, воодушевление, уверенность. — Потер лоб ладонью, признался: — Конечно, в один день может не получиться, но важен первый рывок.

— А если сорвется?

— Тогда… — жертвенным тоном произнес Балуев. — Я их знаю: дадут критическую информацию, объект — я. — Оживился: — Но одновременно отметят героев производства, а это все равно в нашу сторону плюс.

— Все ж таки я бы воздержался.

— А я человек невоздержанный, — сердито заявил Балуев, — люблю славу, прямо–таки обожаю ее сверх всякой меры. — И в который раз раскатал на столе свиток ватманской бумаги, где была изображена схема протаскивания дюкера с обозначением мест, маршрутов машин и точным, до секунд, расписанием их сложного взаимодействия.

Репетиции по операции протаскивания дюкера через водную преграду проводились ежедневно. Все было отработано до мельчайших подробностей.

30

Вечером с водного перехода через реку Сорочка Балуеву позвонил мастер Бекбулатов и сказал, что при промывке траншеи обнаружен огромный валун. Павел Гаврилович немедля решил «смотаться» на переход с тем, чтобы на рассвете вернуться.

Он прихватил с собой Капу Подгорную, которая должна была просветить там стыки дюкера.

На небольших расстояниях Балуев обычно вел машину сам.

— Ну, как жизнь, ваше сиятельство? — спросил Павел Гаврилович Капу, блаженствуя за баранкой машины, счастливый оттого, что несколько часов можно ни о чем не думать.

Подгорная сидела прямо, плотно прижавшись к спинке сиденья. Губы — сжаты, длинные глаза излучали черное мрачное сияние.

Покосившись на Капу, Балуев произнес беспечно:

— Лицо у тебя какое–то угрожающее, как у разгневанной индийской богини. В чем дело? Может, не твоя очередь на переход ехать?

— Моя.

— Ты посмотри, какая красота, — природа! Деревья обледенели, кусты тоже. Вроде как выставка стекла. Недавно слушал по радио выступление ученого, — из стекловолокна можно канаты делать прочнее стальных, и, конечно, никакой коррозии. Нам бы такие, для протаскивания дюкеров.