Страница 49 из 49
Встревоженный своими сомнениями. Логинов решительно подписал приказ. В сущности, история с Верой Сизовой подтолкнула его согласиться принять должность директора. Ему почему-то казалось, что Сизова должна это почувствовать. И вот ее признательность! Он пожалел, что здесь нет Юрьева. Пусть бы полюбовался на директорское житье.
— Поймите, появится у нас хоть один станок с программным управлением — сразу повысится общая культура производства. Станок потащит за собой, подтянет. Инженерия наша взыграет! Допустим, вы отказались, Вера Николаевна. Дальше что? Выиграл от этого завод? Нет. Работы затормозятся. Это как, справедливо? Это еще большая несправедливость.
— А я где? Я, человек?.. Вы хотите выкупить мою обиду. Мне ваши подарки не помогут, Леонид Прокофьич. Вы-то знаете, каково жить, когда несправедливость…
Он почувствовал колющую жалость к этой девочке: ребенок, маленькая, измученная девочка.
— Вы нытик, интеллигентская хныкала! — прикрикнул он. — Не смейте распускать нюни! Какая вы, к черту, комсомолка! Вам дают возможность бороться за справедливость. А вы что, предпочитаете получить ее из чужих рук? Вот вы сказали про меня…
Она выжидающе подняла голову.
Он молчал, потрясенный пришедшим ему сравнением. Он вдруг поставил себя на место Сизовой, ясно ощутил ее мысли и чувства, потому что они были чем-то схожи с его собственными мыслями и чувствами, когда он вот так же сидел в кабинете секретаря горкома. И потом, позже, когда спорил с Юрьевым. Он глядел сейчас на себя глазами этих людей, особенно секретаря горкома, человека, к которому тогда испытывал неприязнь, вероятно, такую же, как сейчас Вера Сизова к нему. Он понял этих людей и только сейчас мог оценить терпеливое внимание к себе. Да, он был ничем не лучше этой девочки. Индюк, надутый своими обидами. Запоздалый стыд жег его. Старый коммунист, тертый-перетертый жизнью, вел себя в точности так, как эта девчонка. И с ним нянчились, его уговаривали, упрашивали.
— Кроме ваших настроений. Вера Николаевна, — покашляв, сказал Логинов, — есть еще интересы завода.
С горьким удовольствием повторяя слова секретаря горкома и Юрьева, он обращался не к ней, а к самому себе.
В конце концов проще всего было заставить Сизову, и делу конец. Но он тут же вспомнил, что и с ним могли бы так же поступить: обязать в порядке партийной дисциплины. А ведь не сделали. И это было мудро. За Веру Сизову тоже надо побороться. Помочь ей понять, разобраться.
— Кстати, откуда Лосеву известно о проекте Малютина? — спросил Логинов, провожая Веру к дверям.
— Не знаю. Вероятно, он рассказал Лосеву.
— Следовательно, Лосев перед отъездом Малютина знал, что у него есть готовое решение по резцам?
— Но Лосев ведь хлопотал, чтобы Малютина оставили.
— Вы не слыхали: когда Лосев хлопотал за Малютина, то ссылался на его изобретение?
— Нет, — недоумевая, сказала Вера, не понимая хода мыслей Логинова. — Нет, я не слыхала. Я знала, что Малютин работает, мы вместе с ним прикидывали кое-какие идеи, но до реального было далеко. Для меня было неожиданностью, когда Лосев сказал об этом.
— Может быть, он выдумал?
— Н-нет.
— Вы верите ему?
— Леонид Прокофьич! Ведь он коммунист. Он главный механик. Да и зачем ему врать? И про меня он, наверное, тоже говорил искренне.
Изо всех сил она цеплялась за остатки своих прежних представлений.
— Допустим, — размышляя, согласился Логинов. — Итак, получается, что Лосев знал о проекте Малютина, никому ничего не сказал об этом и позволил ему уехать с этим проектом.
— Не знаю, не знаю, мне-то что… — машинально повторила Вера, но взгляд ее, тревожно устремленный на прищуренные глаза Логинова, ожил, остро блеснул; в глазах Логинова Вера прочитала ответ на свое смутное, только что рожденное подозрение.
В тот же день, будучи в Смольном, Логинов встретил секретаря горкома. Увидел он его в конце длинного смольнинского коридора, и, хотя Логинову надо было идти в другую сторону, он, подчиняясь безотчетному желанию, догнал секретаря горкома. Заслышав позади себя шаги, тот обернулся, остановился. Поздоровались.
— Ну, что скажешь? — спросил секретарь.
— Да ничего, — улыбаясь, ответил Логинов.
— Давай, давай, выкладывай свои претензии.
— Никаких претензий.
— Так не бывает, — убежденно сказал секретарь. — Раз ты директор, у тебя должны быть просьбы, жалобы и претензии.
— Ей-богу, нет… То есть, конечно, есть. — И Логинов опять засмеялся, испытывая смущение от явной странности своего поведения и в то же время уверенный в том, что секретарь горкома должен понять его.
«Чего ж тогда тебе надо? Зачем ты остановил меня?» — мелькнуло в глазах секретаря горкома, но сказать он ничего не сказал и от этого тоже смутился.
— Коли так, то есть к тебе просьба: возьми заказ для метро, — сказал секретарь, и они оба нахмурились и с облегчением заговорили о заказе.
Сверх всякого плана Метрострою надо было срочно дать несколько сложного профиля ободьев. Логинов сразу подумал про «Ропаг». Даже после частичной реконструкции изготовить на «Ропаге» эти детали можно будет за короткий срок. Но, разумеется, он ничего не сказал о «Ропаге», а, наоборот, принялся кряхтеть и жаться, рассуждая о том, как перегружен механический парк и карусель в особенности, и какая предстоит морока с фондами, и что будет с планом. И секретарь горкома, прекрасно понимая, что иначе Логинов говорить не может, уговаривал его и доказывал, что метро — общее дело, и рабочие Октябрьского особенно нуждаются в трассе первой очереди. Он говорил ему все то, что на следующий день Логинов повторит своим инженерам и начальникам цехов, которые попробуют отбиваться теми же доводами, какими сейчас отбивался он.
Договорившись, они молча, улыбаясь, стояли друг перед другом.
— А ты помолодел, — сказал секретарь горкома. — Как будто тебя живой водицей спрыснули.
— Не спрыснули — с головой окунули! — засмеялся Логинов.
Он хотел сказать совсем другое, что-то теплое, большое, но знал, что безнадежно пытаться передать это словами, пришлось бы рассказывать и о Лосеве, и о том, какой он. Логинов, получил урок, и как он собирается воевать за Сизову, о своих размышлениях по поводу справедливости, и все равно это было бы не то, потому что то, что он хотел передать, было куда больше и сложнее, и это можно было выразить лишь молчаливой улыбкой.
(Продолжение следует)