Страница 45 из 55
Она уже уговорила председателей колхозов и Чернышева подписать письмо в обком. Надо еще Жихарева обработать. Эх, был бы у нее муж большой начальник, она б его завербовала, она б его настропалила! Ради такого дела можно и за секретаря райкома пойти.
— Чего ж, если за вами остановка… — засмеялся Игорь.
Надежда Осиповна подперла руки в бока.
— А вы как полагали? У меня на любого мужчину отмычка имеется. Чего другого, а тут-то мы вашего брата запакуем и в мешок спрячем, не заметите.
— Ну, уж будто…
— Да-а? — Она заглянула ему в зрачки, зеленые глаза ее вспыхнули, и, начиная с этой минуты, хотя они продолжали говорить о льне, между ними появилось неуловимое, озорное поддразнивание.
Надежда Осиповна достала из шкафа бутылку наливки, стол придвинула к кровати, сама села на краешек.
— Выпьем, бобылек, за твои буйные ноженьки… — смеясь, протянула она.
Чокнулись. Выпили. Потом еще. Надежда Осиповна много смеялась, раскраснелась; густой румянец сквозь смуглоту сделал загар почти оранжевым, такого цвета, какой бывает у свежевыпеченной, хрустящей булки.
— Скучно без жены, а?
Игорь пренебрежительно, высокомерно присвистнул.
— Так и надо. Молодец! — сказала Надежда Осиповна. — А весна-то какая! — Она потянулась, закинув руки за голову; он увидел под мышкой белый мысок тонкой, совсем незагорелой кожи, под которой доверчиво голубели жилки, и смутился. — Гулять бы сейчас всю ночь напролет! В городе весной тоже неплохо. На набережной… Уж я бы там на месте Тони развернулась.
Он жадно слушал, с мучительным удовольствием подтверждая свои подозрения, живо представляя себе, как сейчас там, в Ленинграде, кто-то берет Тоню за руку, обнимает, может быть, целует, может быть, у тех же перил невского моста, и она шепчет кому-то те же слова, какие шептала ему, их слова…
— Подумаешь, пусть гуляет, плакать не станем, — сквозь зубы сказал он. — Нам еще свободнее.
Он все пытался увидеть лицо Тони и не мог. Слышал ее смех, знал, какие у нее волосы, какие глаза, но не видел ее и никак не мог вызвать в памяти ее облик.
Он поднялся на кровати, взял Надежду Осиповну за руку, притянул к себе, обнял.
Глаза ее смеялись.
Он чувствовал рукой мягкое тепло ее плеч, видел рядом ее губы и не испытывал при этом ничего, кроме острой до боли тоски по Тоне. Сделав над собой усилие, он крепче сжал плечи Надежды Осиповны.
Она покачала головой, потом отстранилась.
— Тебе целоваться нельзя.
— Нет, можно! — сказал он, презирая себя за то, что не может преодолеть свою боль.
Глаза Надежды Осиповны продолжали смеяться.
— А Тоня?
Он ожесточенно нахмурился.
Надежда Осиповна вздохнула, улыбнулась, но улыбка эта была тихая, безрадостная. Она погладила Игоря по щеке, прижала к себе и мягко толкнула на подушку.
— Ложись, успокойся.
Она встала, сунула лицо в белый букет черемухи.
— Надя! — позвал он.
Она кинула ему ветку черемухи.
— Отцветает…
— Надя!
— Чудак вы, Игорь Савельич, — спокойно отозвалась она. — Так лучше. Потом сами жалеть будете.
— Не буду.
— Будете. Уж поверьте мне. Это ведь со зла. Мне-то что… Мне вас приваживать жалко. Эх, жалеть чего-то стала я вашего брата, хоть вы-то меня не жалели. Ломали, как эту черемуху… Вот Писарева тоже помиловала.
— Ну, уж так и помиловала.
— Да я не про то, — с досадой и презрением сказала она. — Переспать сердца не надо. А вот проснешься… — И такая тоска прорвалась в ее голосе, что Игорь почувствовал себя последним подлецом.
— Вам бы замуж, Надежда Осиповна. К вам каждый присватается, с полным счастьем… Честное слово! — горячо добавил он.
— Замуж… А почему я должна обязательно замуж? — внезапно возмутилась она. — Какой-нибудь холостяк работает, вечером по бабам таскается, и никому в голову не придет жалеть его. Завидуют ему. А как баба незамужняя, так все плачут: ах, — бедная! Ровно убогая какая. Чихать я хотела на замужество! Захочу ребенка, и без мужа заимею. А отгуляю, возьму какого-нибудь старца, пусть ухаживает, кофе подает.
Но что бы она теперь на себя ни наговаривала, Игорь не верил, а верил тому доброму и чистому, что он почувствовал в ней.
Распили последнюю. Игорь захмелел, он гладил руку Надежды Осиповны и зло бранил Тоню. Надежда Осиповна, посмеиваясь, советовала, как нога поправится, ехать в Ленинград. Игорь клялся, что он не подумает ехать, и писать больше не будет, если она такая, и вспоминать о ней не станет, и ему казалось, что он совершенно спокойно встретит известие о том, что Тоня там влюбилась в кого угодно, хоть в того же Ипполитова. Он холодно улыбнется и пожелает ей счастья.
— Мне бы только узнать. — говорил он. — уточню — и тогда женюсь на вас, Надежда Осиповна.
Затуманенными глазами он смотрел в ее скуластое лицо и искренне хотел жениться на ней и сделать ее счастливой.
Надежда Осиповна хохотала.
— Утешил меня, потешный! — заливалась она. — Миленький вы, а я, может, и не пойду за вас!
— Это почему? — обиделся Игорь.
— А может, я другого люблю.
— Это ж кого, Писарева?
— Нет. — Что-то грустно-разочарованное, обращенное к самой себе, вспыхнуло в ее зеленых глазах и погасло. Она резко тряхнула головой. — Жалко его.
Игорь по-мужски обиделся за Писарева. И лишь много времени спустя после ухода Надежды Осиповны в ее жалостливом сочувствии к этому человеку открылось ему предостережение о собственной слабости.
Наутро он проснулся с чувством стыда за вчерашнее. Гадким было то, как он держался с Надеждой Осиповной, что он говорил про Тоню. Неважно, что до этого он мог то же самое думать, но теперь, произнесенное вслух, это становилось поступком.
В комнате держался влажный холодок ночи. За окном редела лиловая мгла, а в другом окне, напротив, пламенел восход. Переливаясь, светили полосами тонкие и крутые переходы — бело-голубой, розовый и над самым лесом — малиновый. Бежали первые прозрачные тени. Еще не пели птицы, все замерло, слушая приближение нового дня.
«Что же делать, что же мне делать? — думал Игорь в тоске, глядя на это прекрасное небо. — Почему все так плохо, когда такое небо и такое утро?»
Ему становилось еще горше и стыднее за себя перед этой чистотой.
На дороге к гаражу показались Чернышев и Надежда Осиповна. Они заметили Игоря и приветственно помахали ему. Надежда Осиповна подбежала к его окну, привстала на завалинку.
— С добрым утром!
На ней был серый пиджачок, платочек, брезентовая сумка висела через плечо.
Он улыбнулся, с удивлением чувствуя, что ему нисколько не стыдно перед ней. И как это хорошо, что вчера он послушался ее, и как было бы ужасно, если бы случилось иначе! Он горячо и благодарно пожал ей руку.
— Все будет хорошо, — серьезно сказала она. — Я вам категорически верю. Так как же с распылителем, сделаете?
Он помотал головой.
— Ну, миленький Игорь Савельич, я вас поцелую.
— Пожалуйста. Это с удовольствием, — сказал он. — А распылителя не сделаю. Нет у меня людей. Мне строить надо, строить. А вы можете вручную распылять. Ничего, не задохнетесь.
— Такое отношение? — зловеще сказала Надежда Осиповна. — А я еще вас вчера жалела… Киньте колбасы. Не надо всю. Половинку.
Она щелкнула его по носу и побежала к машине, где ее ждал Чернышев.
Игорь, улыбаясь, смотрел им вслед и думал о том, как хорошо, что вокруг него такие люди, и что у него есть дело, без которого он бы действительно был несчастным, и что самое ужасное сейчас — это не то, с чем он проснулся, а то, что ему никак не раздобыть трубы для душевой и фитинги для насосной.
«Человек может все, — думал Игорь. — Единственное, что он никогда не сможет, — это знать свое будущее…» Он стоял, подогнув больную ногу, опираясь на деревянное перильце витрины. После полевой тишины его оглушало шумное дыхание города. Со странным брезгливым наслаждением вдыхал он полузабытое возбуждающее месиво резких запахов нагретого асфальта, свежей коричневой краски, блестевшей на дверях его дома, на наличниках витрин, сладко-удушливого бензина — весь этот густой воздух, насыщенный гудом пролетающих машин, троллейбусов, шарканьем подошв, голосами. На бульваре девочки прыгали через скакалку, дребезжала коляска мороженщицы, пело радио, сытые голуби лениво бродили по мостовой. Небо, пойманное в частую сеть проводов, стиснутое домами, было серо-голубым от дыма.