Ремонт человеков

Из темноты, из–под все так же размеренно и беспощадно поливающих ночной асфальт струй дождя, возник неприятный и душащий звук сирены. Моей машины все еще не было видно и я стоял, курил и смотрел на то, как вслед за звуком возникла и сама машина — это была «скорая», а за ней, с запозданием минуты на две, появилось и милицейское авто, резко затормозившее и вставшее на обочине, чуть наискосок от трупа.

«Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем. Похоронено сердце мое в этом месте пустом. Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!»

— Зачем ты мне это читаешь? — спросил ты, сладко потягиваясь в постели и откладывая проспекты на тумбочку.

— Мне кажется, тебе это должно нравиться! — сказал я.

— Мне это нравится, но не сейчас!

— Ты выбрал отель?

— Да, вот этот! — и ты показал на один из проспектов.

«Отель «Ориент Палас», — начал читать я, — гостиница расположена на берегу в 2 километрах от центра города Сус и в 4 километрах от фешенебельного яхт–клуба с причалом. 242 номера с видом на море или сад. В каждом номере есть кондиционер, телефон, спутниковое телевидение, балкон или лоджия, ванная комната, мини–бар, туалет и радио. К вашим услугам 6 ресторанов, 5 баров, пиццерия, мавританское кафе, ночной клуб, прокат автомобилей, нянечка, конференц–зал, обмен валюты, парикмахерская, медпункт, сейфы, торговая галерея, детские анимационные программы, бассейны, водные виды спорта, теннисные корты.»

— Почему? — спросил я.

— Ты же знаешь, — рассмеялся ты в ответ, — что я очень люблю пиццу, особенно с салями или тунцом. И потом — мне нравится название. Это очень дорого?

— Потянем, — улыбнулся я в ответ, прикидывая в уме, сколько может обойтись двухнедельное пребывание в пятизвездочном отеле. Но я хотел сделать ему подарок, я как знал — что это моя последняя любовь, гроссе либен, произнес я про себе по–немецки, великая любовь, и если ему хочется именно в отель «Ориент Палас», то почему бы и нет?

Вскоре за «скорой» и милицейским авто появилось и мое такси.

Я включил сигнализацию, закрыл квартиру, спустился по лестнице и вышел во двор. Мне не хотелось раскрывать зонт, дождь проникал под воротник плаща, голова сразу намокла, но мне было все равно — я убегал, я уносил ноги, мне не довелось побродить по развалинам Карфагена, но я оставлял за спиной развалины собственной жизни, хорошо помня тот вечер, когда началось землетрясение.

— Понимаешь. — сказал ты, — я раздумал ехать в Тунис.

Я замолчал, я слушал твой голос и понимал все, что произошло. Ты мог ничего не говорить дальше, все и так было ясно. Мне хотелось лишь одного: спросить у тебя, как ты мог, но я этого не сделал. Мне было все равно, как зовут твоего нового приятеля и сколько ему лет. То, что он не беден — это понятно, как понятно и то, что он намного моложе меня. Он должен быть намного моложе меня, иначе ты бы никогда не отказался от этой поездки, от вечерних прогулок по Сусу, от купания в Средиземном море, про которое я тебе так много рассказывал, ведь я, в отличие от тебя, не раз уже нырял в его воды.

Но ты отказался ехать в Тунис, и сейчас ты говоришь мне об этом, а я стою и чувствую, как все сильнее и сильнее болит сердце и виски наливаются невыносимой, обжигающей болью.

Я сел на заднее сидение такси, мы выехали со двора, труп женщины уже положили на носилки и сейчас носилки как раз грузили в «скорую».

— Не повезло! — сказал шофер.

Я промолчал, у меня не было никакого желания поддерживать разговор.

— Сколько до самолета?

На этот раз я ответил, и попросил, чтобы мы ехали не быстро, если уж что–то и должно произойти со мной, то пусть это будет не на мокрой дороге, под жестокими и равномерными струями дождя.

«Здесь куда ни посмотришь — видишь мертвые вещи, чувств развалины, тлеющих дней головешки. Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря.»

Я вспоминал эти строки Кавафиса, те самые строки, которые читал ему тогда, когда мы еще думали, что поедем вместе в Тунис и когда я был уверен, что он любит меня.

Я вспоминал эти строки, когда такси пересекало город, вспоминал и в тот момент, когда город оказался позади и мы выехали на трассу, ведущую в аэропорт.

Гроссе либен, великая любовь, последняя любовь моей жизни…

Порою мне кажется, что я сглупил, что мне не стоило отказываться от этой поездки и менять ее в последний момент на очередное турне в Испанию, ведь я сам безумно хотел в Тунис, может быть, все из–за того же Кавафиса, хотя тогда уж надо было бы ехать в Александрию или в Бейрут, но Ливан сейчас — не лучшее место для отдыха, а в Египте я бывал неоднократно, хотя всегда миновал Александрию стороной.

Вот только как бы я выдержал там один, без тебя, когда все было рассчитано на то, чтобы открывать это не столько себе, как тебе?

Мы приехали вовремя, я мог не торопясь пройти таможню и паспортный контроль, мог покурить спокойно перед посадкой и даже выпить кофе, хотя стоит ли пить кофе в такую бессонную ночь, когда дождь и впереди еще шесть часов перелета?

Я удивился тому, как много народа собирается лететь этим рейсом. Семейный отдых, молодежный отдых, отдых влюбленных и отдых любовников. Одинокий отдых — разве такое возможно?

Пожилой мужчина, летящий на одинокий отдых в Испанию, брошенный любовником и решивший зализать раны, хотя как это сделать — он этого не знает.

Пожилой мужчина, протягивающий билет и паспорт с визой, а потом уверенно идущий в сторону ближайшего таможенника.

Пожилой мужчина, у которого сегодня пусто внутри и жизнь которого подходит к концу.

Это не зачем знать таможеннику, которого интересует лишь то, сколько долларов этот мужчина везет с собой и нет ли у него чего–то, запрещенного к вывозу.

Разве что воспоминания, хочется сказать мне ему, те воспоминания, в которых обычно никто не признается — воспоминания о любимом теле и о том, что оно больше не принадлежит тебе.

Я прохожу таможню, прохожу паспортный контроль и направляюсь в свободную зону, которая уже заполнена ночными ожидающими самолета на Барселону.

Когда–то я очень любил прилетать в Барселону, когда–то я вообще очень любил этот город. Больше Парижа и больше Лондона, не говоря уже о Мадриде или Цюрихе.

Прямо в аэропорту я всегда брал такси и велел везти меня в центр, на площадь Каталонии, мне казалось, что именно там, в том месте, откуда начинается Рамбла, происходит некое смещение зрения и жизнь твоя становится не то, что более насыщенной, но как бы более рельефной, ты начинаешь видеть что–то не только вокруг, но и в себе самом, что такое, чего раньше ты просто не замечал.

Я решаю покурить и иду в сторону туалета.

Наверное, это действительно мое последнее путешествие.

Вместо Туниса, вместо всех тех мест, где я так и не побывал.

«Не видать тебе новых земель — это бредни и ложь. За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых. И состаришься ты в этих тусклых кварталах, в этих стенах пожухших виски побелеют твои.»

Как состарился я и как побелели мои виски, хочется сказать мне в ответ Кавафису. Пожилой мужчина, брошенный молодым любовником — история старая, как мир. Развалины Карфагена сродни множеству любых других развалин, мы носим в себе развалины наших романов и отношений, мы пытаемся что–то надстроить над ними, но обязательно наступает какой–нибудь очень уж одинокий и безжалостный день, когда ослепительное солнце своим белесоватым от жаркого марева светом, именно белесоватым, а не желтым, это просто надо подчеркнуть, так вот, когда это ослепительное солнце лишает мир всех нюансов и полутонов и ты видишь то, что есть: первоначальный город, который уже давно превратился лишь в тупую гору булыжников.