Страница 22 из 55
Я засыпаю, головоногая тварь устраивается спать тоже.
Осьминог, кальмар, каракатица.
Каракатицу еще называют «чернильницей».
Осьминог — восемь ног.
Кальмар придает салату восхитительный вкус, нежный и с легким морским привкусом.
Он подходит к обочине и начинает ловить машину.
Стоит, подняв руку.
Солидный сорокалетний мужчина, торопящийся куда–то по делам.
Его жена выпила снотворное и сейчас забудется сном.
Легким и без сновидений.
А может, что и тяжелым, но тоже без сновидений.
Их мне хватило на эту ночь.
Хотя это все, что угодно, но только не сны.
Наконец он останавливает машину и садится рядом с водителем.
Я втискиваюсь рядом с ним, он хлопает дверцей, машина трогается с места.
И я засыпаю, а когда просыпаюсь, то его уже нет рядом. На часах полдевятого утра и слышно, как он возится в прихожей. Видимо, собирается уходить.
— Ты позавтракал? — спрашиваю прямо из постели.
— Прости, — говорю ему, — но мне пришлось пить снотворное, никак не могла уснуть.
— Закроешь двери сам или мне встать?
Он говорит «До вечера!», захлопывает дверь, слышно, как поворачивается ключ в замке.
Я опять плотно натягиваю на себя одеяло и вдруг понимаю, что он спустится сейчас в лифте, но не пойдет на стоянку.
Он выйдет из подъезда и пойдет к автобусной остановке.
Но я знаю и то, что машину он начнет ловить минут через сорок, а значит, я могу еще поспать.
По крайней мере, все то время, что он будет трястись в автобусе и ехать в метро.
Я удобнее устраиваюсь под одеялом и опять закрываю глаза, чувствуя необыкновенное облегчение от того, что ночная головоногая тварь со своими прилипчивыми щупальцами пусть даже на время, но куда–то убралась из моего тела.
Через сорок минут меня будит телефонный звонок.
12
Телефон стоит в большой комнате.
Большая комната, она же — гостиная.
Телефон звонит в большой комнате.
Телефон звонит в гостиной.
Дурацкая квартира, в которой все и всегда слышно.
Лучше жить в доме, но для нас это невозможно.
Или в другой квартире, с другими стенами.
Но и это дорого, лучше не думать.
Лучше вообще не думать, особенно сейчас.
Когда в большой комнате разрывается телефон, а голова пухнет со сна и от снотворного.
Я могу встать и дойти до телефона. Доползти, добрести, добраться.
Но у меня нет сил — отбросить одеяло, спустить ноги на пол, встать и сделать хотя бы шаг.
Я лежу, тупо уставясь в потолок и ничего не соображаю. Как с жуткого похмелья.
Или перетраха.
Срабатывает автоответчик, я хорошо слышу громкий голос мужа, отчетливо произносящий слова: «Мы не берем трубку, значит, так надо. Оставьте ваше сообщение после сигнала и мы перезвоним!»
Я ненавижу автоответчики, как ненавижу все механическое, автоматическое, искусственное, неживое.
За исключением того, что действительно облегчает жизнь: например, стиральной машины–автомата. Или микроволновки. Или миксера.
Миксером хорошо сбивать тесто на утренние оладьи.
Он любит оладьи на завтрак, хотя сегодня я даже не встала.
Его голос на автоответчике замолкает, сейчас должно щелкнуть, а затем раздастся сигнал. Отвратительное то ли гудение, то ли жужжание. Зуммер. З–з–з…
Женский голос спрашивает моего мужа.
Молодой женский голос.
Звонкий и энергичный.
Сейчас муж должен ехать в метро.
Если верить ночным снам или тому, что было вместо.
Видениям, иллюзиям, галлюцинациям.
Моим видениям. Моим иллюзиям. Моим галлюцинациям.
Но самое смешное в том, что мужа в метро нет. Это я знаю точно.
Как знаю и то, что он сейчас в офисе, куда добрался на машине.
То есть, выйдя из подъезда, он не пошел на автобус, а свернул на стоянку.
И иллюзии остались иллюзиями.
Вот только почему звонят домой, а не в офис?
Мне надо встать, но я лежу и слушаю незнакомый женский голос.
Молодой женский голос.
Бодрый и энергичный.
«Это Майя, вас просил позвонить Николай Александрович. А еще лучше — заехать. Спасибо!»
Незнакомая Майя повесила трубку, незнакомый Николай Александрович так и остался в ее тени.
Мне вдруг подумалось, что так могли звать убитую женщину с дискеты — Майя. А мужчину — Николаем Александровичем. Пожилого мужчину, проведшего с ней ночь.
Голова не отрывается от подушки, я ненавижу снотворное, я его ненавижу, он сидит в офисе и занимается тем, что что–то пишет на компьютере. И говорит с секретаршей. Секретаршу я знаю, она безопасна. Одна женщина рассматривает другую прежде всего с этой точки зрения. В ракурсе безопасности. Твоя безопасность зависит от того, насколько она опасна. Ты можешь задуматься и проиграть. Не заметить во время, проглядеть, проспать.
Я с трудом, но встаю с кровати. Меня качает, я с брезгливостью смотрю на собственный живот и на голые ноги, не прикрытые ночнушкой. Живот–животик, я бегемотик! Толстой меня назвать не сможет никто, но животик чувствуется, хотя ему это нравится.
Ему это нравится, как нравится и многое другое.
Или нравилось.
До того, как он захотел меня убить.
Секретарша заваривает ему кофе. Прямо в чашке, видимо, растворимый. Какой–нибудь «нескафе». Секретарша не опасна, я знаю ее сто лет. Она работает у него два года и она — его руки, глаза и ноги. Так он сам говорит. Он берет чашку, делает глоток и ставит рядом с компьютером.
Или мне все это действительно кажется, или кубик Седого работает.
Хотя на самом деле я этого не знаю.
Я поворачиваюсь к зеркалу и смотрю на себя все с той же брезгливостью.
Когда тебе тридцать шесть, то желательно высыпаться и — без снотворного. Лицо похоже на яичницу, причем — остывшую. Сморщенную и не аппетитную. Может быть, что и подгорелую. Под глазами круги, губы бледные, щеки впали. Смерть у зеркала, такую и убивать не стоит.
Он начинает набирать номер.
Я чувствую это по той боли, что разлилась в висках.
И я знаю, какой номер он сейчас набирает.
Это мой номер. Его номер. Наш номер.
Осталось две цифры, а я все еще стою у зеркала.
Я ненавижу себя такой, хотя иногда мне кажется, что я себя всегда ненавижу.
За то, что я женщина.
Раздается звонок, автоответчик сработает после пятого гудка — так он запрограммирован.
Я доползаю до телефона и беру трубку.
— Ты как?
— Только встала…
— Кто–нибудь звонил?
— Я спала…
— Хорошо, — говорит он и вдруг замолкает. Он молчит и дышит в трубку, а я опять чувствую, как виски разламываются от боли.
— Я прослушаю автоответчик, — говорю я, чтобы опередить его вопрос. Боль стихает, можно даже повернуть голову. — И тебе позвоню, если что важное, хорошо?
— Хорошо, — говорит он тем же тоном. Хорошо, хорошо, хорошо, все хорошо, все просто прекрасно.
Я кладу трубку и выдерживаю паузу. Сколько надо времени, чтобы прослушать на автоответчике сообщение незнакомой Майи? Тридцать секунд? Минуту? Считаю до шестидесяти и набираю номер сама. Его номер.
И слышу его голос.
— Да, — говорю я, — тебе звонила какая–то Майя. Она сказала, чтобы ты позвонил Николаю Александровичу. Или — заехал…
А потом позволяю себе проявить любопытство и спрашиваю: — А это кто?
— Да так, — говорит он, — партнер один… — И добавляет: — Спасибо!
— Пожалуйста, — отвечаю я и жду его новой фразы.
— Я позвоню, — говорит он, — ближе к вечеру. Пока!
Я кладу трубку и чувствую себя последней дурой.
В очередной раз я чувствую себя последней дурой, но ничего не могу с этим поделать.
Мне втемяшилось в голову, что он хочет меня убить и я пошла в одну странную контору, где купила два дурацких кубика. Дура сдурила и купила полную дурость. Дурковатая дура, поступившая дурно. На самом деле все, скорее всего, не так, и Майя — это просто незнакомая Майя, а не убитая женщина с дискеты. И Николай Александрович действительно какой–то партнер, а если кто–то и хочет меня убить, то надо еще подумать, кто.