Клиника любви

— Я не танцую под такие ужасные звуки, — сообщил он.

— А под какие звуки вы танцуете? — не сдавалась «тыковка». — Вы скажите, мы организуем.

Миллер усмехнулся и закурил, будто это не он полчаса назад упрекал коллег.

— Я вообще не танцую. А такой музыки, которую мне было бы приятно послушать, у вас нет!

— Почему это? — удивилась слышавшая разговор Саня.

— Вы хотите сказать, что принесли сюда диск Бетховена или Шопена?

— Ну, знаете, Дмитрий Дмитриевич, всему свое место… Хотите слушать Шопена — идите в филармонию.

— Бегите скорее, пока концерт не кончился, — поддержала Саню обидевшаяся «тыковка».

Никто не думал, что Миллер воспримет эти подначки всерьез, но он неожиданно встал и вышел.

— В филармонию пошел, — резюмировал Криворучко.

Саня осталась, чтобы помочь Тамаре Семеновне убрать следы преступления. Вместе они быстро вымыли посуду, потом Саня подмела пол, а Тамара Семеновна протерла его влажной тряпкой.

Шел уже одиннадцатый час, и Саня подумывала, не попросить ли отца заехать за ней.

В последнее время в клинику поступало много женщин с проломленными черепами. Сане очень хотелось обратиться к преступникам с такой речью: «Ну зачем по голове-то бить? Покажите женщине нож или просто кусок кирпича, и она все вам сама отдаст».

«Нет, пусть лучше папа прокатится на машине, чем будет потом заниматься моими похоронами», — рассудила Саня, доставая из сумки телефон.

Оказалось, в нем села батарея, а в ординаторской телефон не работал уже второй месяц. Пришлось идти к телефонному автомату, которым пользовались больные. Путь лежал мимо кабинета Миллера, и она увидела, что дверь в кабинет открыта. Профессор собственной персоной сидел за столом и читал толстенный манускрипт.

— А, это вы? — отреагировал он на скрип двери. — Проходите, чувствуйте себя как дома. Наверное, вам угодно сказать мне еще какую-нибудь гадость?

— Я позвоню от вас?

— Сделайте одолжение.

Саня набрала по очереди все отцовские телефоны, но ответа не было.

— Любовнику звоните? А он не отвечает? Знаете, на его месте я поступил бы так же.

Она засмеялась.

— Я всего лишь хотела попросить папу заехать за мной.

— Неужели вы боитесь идти одна? — удивился Миллер. — Вот никогда бы не поверил! Так и быть, провожу.

— Что вы, не тревожьтесь. Доберусь как-нибудь.

Миллер не настаивал.

— Может быть, вы влюбились в меня, Александра Анатольевна? — внезапно спросил он.

Саня, уже стоявшая на пороге, в изумлении обернулась и не удержалась — энергично покрутила пальцем у виска.

— А как иначе трактовать ваше поведение? Вы постоянно говорите колкости, пытаетесь влезть мне в душу… Последнее время вы проходу мне не даете. Даже сейчас. Только я уединился в собственном кабинете, и тут вы!

— Да Господь с вами, Дмитрий Дмитриевич! Я к вам вовсе не лезу и сейчас зашла по делу. К тому же вы жених моей лучшей подруги! Вы отличный специалист, но как мужчина вы, извините, мне совсем не нравитесь!

— Не нравлюсь?

— Представьте, нет.

— И вы, дорогая Александра Анатольевна, тоже мне не нравитесь! Удивительное совпадение, правда? Вы неряшливая особа, которая считает, что если она не дает себе труда причесываться, то знает о жизни больше других. Если вы ни разу не осквернили свою физиономию косметикой, это еще не дает вам права строить из себя всезнающего психотерапевта! А уверенность в том, что вы лучший анестезиолог клиники!.. Простите, но ваш мятый халат и разношенная обувь вовсе не являются показателем высокого профессионального уровня, как вы, должно быть, считаете.

— Ну вот. Зашла позвонить, а нарвалась черт знает на что, — вздохнула Саня. Слова Миллера обидели ее, но она решила этого не показывать.

— Вы настолько очерствели, что упреки мужчины в неаккуратности вас не задевают?

— А вам очень хочется задеть меня? Дмитрий Дмитриевич, ради вашего душевного спокойствия я готова на многое, но сердиться на вас не буду.

— Даже если я выскажусь насчет вашего белья?

— Белье у меня как раз ничего. В отличие от того, на что оно надето.

Миллер вдруг хищно улыбнулся:

— А если я не поверю вам на слово?

Саня расхохоталась:

— Дмитрий Дмитриевич, идите лучше домой. А то так и до греха недалеко!

Сказав это, она тут же пожалела, что поддерживает разговор в таком тоне. В медицинской среде приняты откровенные высказывания, которые вряд ли возможны среди, например, учителей, но всему должны быть свои границы. Миллер эти границы перешел. Она взялась за ручку двери, но тут вдруг он вышел из-за стола и подошел к ней.

— Слушайте, а почему вы решили, что не представляете ни малейшего интереса для мужчин? Что такое с вами произошло?

— Теперь вы решили в психотерапевты записаться? — фыркнула Саня. — Слушайте, давайте сохраним дружеские отношения…

Губы Миллера скривились в издевательской усмешке.

— А вы подумали, что я захотел с вами других отношений?

— Нет, Дмитрий Дмитриевич, не подумала. Уверена, даже обладай я внешностью Софи Лорен, вы бы не позволили себе греховных мыслей в отношении подруги вашей невесты… Но я хотела сказать другое: я не буду вашей жилеткой, вашим доверенным лицом. У вас есть близкий человек. Если бы вы знали, как Наташа вас любит, если бы только доверились ей!..

Профессор полез за сигаретами. Закурил, потом сказал:

— Собирайтесь, я поймаю вам такси. Вы, наверное, хотите, чтобы я поехал к Наташе?

— Да хоть к черту! — не выдержала Саня. — Я сказала, что Наташа ждет и любит вас, а уж куда вы поедете, меня совершенно не касается.

Конечно, она наболтала лишнего. Наташа скорее всего обидится на нее, если Миллер расскажет о рекламных акциях, которые Саня устраивает своей подруге. Ну и ладно. С тех пор как профессор рассказал ей о своем прошлом, Саня начала за него переживать. Вообще в коллективе бытовало мнение, что своим быстрым карьерным ростом Миллер обязан высокопоставленному папаше. Никто и никогда этого папашу не видел, но репутация избалованного сынка из влиятельного семейства прочно утвердилась за молодым профессором, и он своим поведением эту репутацию только подтверждал. Саня и раньше защищала его от недоброжелательных коллег: может, поддержка и была, но Миллер делал сложнейшие филигранные операции и самостоятельно написал две диссертации, чем и заработал профессорское звание в тридцать три года.

Правда, она, как и другие, всегда думала, что его высокомерное отношение к окружающим объясняется тем, что Миллер считает их людьми низшей касты. Теперь ей были известны истинные причины его мизантропии. «Единственный способ не разочароваться в людях — это не ждать от них ничего хорошего», — часто говорил Миллер. «Можно ничего хорошего не ждать, но хотя бы замечать, когда тебе это хорошее делают», — отвечала бы она, если бы это не отдавало резонерством.

Она могла бы сказать ему, что нужно поступать с людьми так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. Что пока не будешь относиться к ним по-доброму, не жди доброго отношения к себе. Что ненависть порождает ненависть, а любовь порождает любовь. Все эти прописные истины она могла бы изложить ему, но считала, что не имеет на это права. Ей самой в жизни везло с хорошими людьми, всегда готовыми прийти на помощь. И как знать, может быть, столкнувшись, как Миллер, с жестокостью и равнодушием, она бы тоже озлобилась?

Только Наташа могла бы помочь ему освободиться от груза, который он до сих пор носил в душе. Но рассказывал ли он Наташе то, что рассказал ей, Сане?..

За ужином в ресторане они болтали о книжках и фильмах, по молчаливому уговору не задавая друг другу никаких личных вопросов. Наташе было интересно с Ильей, он оказался тактичным и эрудированным собеседником с хорошим чувством юмора. Он превосходно выглядел, не позволял себе пошлостей, от него замечательно пахло, но — странное дело! — при мысли, что этот мужчина может стать ее любовником, Наташе становилось противно.