Страница 2 из 69
Новообретенный брат, тем временем, обойдя в сопровождении второго старшины весь амфитеатр, уже стоял рядом и с трепетом — еще бы! — ожидал начала второго акта действа, более важного и более, так сказать, потаенного. Интимного, можно сказать.
А пока…
К ним уже шел сам носбит: точно в таком же плаще, с таким же обручем, но он–то давно научился различать его походку и, кажется, мог бы узнать его без плаща, в толпе, на улице… если бы не боялся. Ему даже порой чудилось, что он узнает этот голос, эту походку, эти манеры — и тогда он старался держаться подальше. Не всех братьев во Полозе он хотел бы видеть вне собраний — и менее всех именно самого верховного носбита, старшего брата из всех братьев.
— Здравствуй, брат, — сказал ласковый голос из–под капюшона.
— Здравствуйте, старший из старших братьев, — ответил он и поклонился.
При этих словах новичок быстро повернул свои прорези к беседовавшим: как же, сам верховный подошел поприветствовать его! Немножко не по правилам, но какая честь!
— Здравствуй и ты, новообретенный брат, — сказал голос носбита еще более ласково. — Позволь поздравить тебя с причастием. Уверен, что ты будешь достойным братом и оправдаешь надежды, которые питаем мы относительно тебя.
— Я приложу к этому все свое усердие, старший из старших братьев! — горячо заверил неофит, голос его дрожал от волнения.
— Верю, что будет так, — ласково ответил носбит. — Позволь мне забрать твоего поручителя. У ордена к нему неотложное дело.
— О! Конечно, — горячо воскликнул новичок.
— Взамен я предложу тебе, — продолжал носбит, не обращая внимания на восклицание, — другого провожатого. Брат–проводник! — Носбит поднял руку, и от толпы отделилась фигура в таком же, как у прочих, плаще, но тонкая и вроде бы женская. На груди подошедшего брата–проводника был знак откровения: золотой глаз с красным камнем вместо зрачка. Новичок еще не знал, что означает сие, хотя глаз «знака откровения» живо напоминал некую другую деталь тела (располагался «глаз» не горизонтально, а вертикально и зрачок был скошен к верхнему краю), чего он сразу же устыдился и, наверное, густо покраснел под капюшоном. И напрасно.
— Проводите новообретенного брата нашего во Полозе, — рука носбита указала, кого именно, — и покажите ему все, что положено.
— Да, старший из старших братьев, — ответил… нет — ответила!.. подошедший, чуть кивнув капюшоном, и у новичка чуть не подкосились ноги: брат точно оказался сестрой! Причем, судя по голосу, сестрой молодой и, наверное, привлекательной.
— Не волнуйся, безымянный брат, — носбит положил на его плечо руку в белой перчатке, и от этого легкого прикосновения по телу неофита прошла теплая успокаивающая волна, голова совершила быстрый легкий круг и вернулась на место — очищенная и успокоенная. Носбит сказал удовлетворенно: — Вот так. Иди с братом–проводником и ничему не удивляйся. Это часть, важная часть Ритуала, — заключил он. («И весьма приятная», — добавил про себя поручитель новичка.) — Затем ты присоединишься к нам, и мы поговорим о делах.
— Идем, безымянный брат, — поклонился брат женского пола к новичку. — Я покажу тебе нашу обитель, — рукав плаща изящно обвел вокруг, — мы закончим Ритуал, и ты обретешь имя, — сказала брат с такой интонацией, что у новичка снова прошел холодок по спине.
«Эх, если бы не этот капюшон… Если бы не капюшон, я хоть подмигнул бы тебе, а так… — подумал поручитель. — Ничего, сейчас сам все узнаешь. Когда брат–проводник приведет тебя в «комнату откровений». Просторное ложе под тонким балдахином, снова черные ритуальные ленточки, только на сей раз уже на руках и ногах, черные же маски с прорезями для глаз и рта — не только для того, чтоб не задохнуться, ох далеко не только! — и более ничего… Вернее, наоборот: все. Все, друг студиозус!.. Тебе, дружище, и делать–то самому ничего не придется. Ну, практически ничего. Кроме того, чего самому захочется, свежеиспеченный брат мой во Полозе. Остальное брат–проводник сделает сама. Она очень опытный и искушенный в этих вопросах брат. Ты даже не подозреваешь, насколько опытный и искушенный…»
Носбит проводил двух братьев глазами, и он мог бы поклясться, что тот тоже думает о том же.
Впрочем, о том же думали и прочие братья, начиная с самых младших, только недавно прошедших через «комнату откровений», и кончая старшими (даже вот, оказывается, старшими из старших), кто в «комнате откровений» бывал не раз, еще при прежнем брате–проводнике, и мог сравнивать…
— Идем и мы, брат, — напомнил носбит, обернувшись.
— Я готов, старший из старших братьев, — кивнул он.
Они прошли мимо рассредоточившихся по зале и собравшихся в группки братьев — их уже стало несколько меньше, разбрелись по своим обычным делам. Он шел, кивая знакомым, которых узнавал по знакам, и думал, что сам бы тоже не прочь сразу же пойти по своим делам, да носбит вот…
Так они прошли сквозь весь зал и, поднявшись по лестнице, двумя ярусами выше и оказались в комнате малых собраний, где уже прохаживались, пробовали заготовленные заранее младшими братьями для братьев старших блюда и напитки (как это происходило с надетыми на голову капюшонами, его всегда забавляло, и было зрелищем даже поучительным — особенно в смысле принятия напитков), раскланялись, и все начали рассаживаться.
Он тоже прошел на свое место, не самое главное за этим столом, хотя с большим бы удовольствием поднялся сейчас еще на один пролет лестницы.
Туда, где находилось то, ради чего больше года назад он и вступил в Орден. То, знание о чем постоянно томило его, когда он слушал на лекциях высокопарные слова о невозможности подобного, или, в крайнем случае, об отдаленности возможности осуществления того, с чем он работал — и с каким удовольствием работал! — едва ли не каждый день. Знание, которым он не смел и не мог поделиться. И это было ему невыносимо — ведь за возможность наблюдать невозможное для других, за возможность самому участвовать в невозможном, он вынужден был платить молчанием под угрозой смерти. Однако вовсе не смерть страшила его. Если бы ценой этой он мог бы добиться гласности, он бы рискнул! Но в том–то и дело, что риск был бы бессмыслен — он просто не мог никому — кроме, разумеется, самих посвященных братьев, — рассказать достаточно для того, чтобы его сумели понять — или хотя бы поверить ему! — до того как он успеет умереть. А значит, смерть эта будет пустой и напрасной, и кому она такая нужна?
Уж точно не ему.
«Когда–нибудь это все равно произойдет, — подумал он. — Только, видимо, не скоро. Будем надеяться, что до этого момента произойдет что–нибудь еще, что–нибудь такое, от чего минет меня чаша сия». А что ему оставалось, как ни надеяться?
От греховных мыслей его отвлек голос носбита, сообщившего, что считает сегодняшнее высокое собрание открытым, и он привычно приготовился скучать.
Только вот никто не знал, что произойдет это так желаемое им «что–нибудь такое» гораздо раньше, чем он надеется.
И гораздо раньше, чем многим, даже ему пока еще неизвестным людям, того бы хотелось.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
МУЗЕУМ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПОДСТУПЫ
начало
Майор Гиеди в полном боевом лежал на прогретой жарким весеннем солнцем, но все же влажной еще земле за каменной скамьей (той, на которой пару дней назад беседовали Хастер с Алики, но этого он, конечно, знать не мог) и смотрел на каменные ворота въезда в Музеум.
Вообще–то здесь ему было не место. По идее он должен был сейчас не загорать в жидком тенечке, а сидеть во–он в том неприметном здании за узорной кованой оградой, где расположился временный штаб операции, и с помощью ботисар наблюдать за действиями своих ребят со стороны. Но он сам вытребовал для себя эту залежку за скамейкой, когда с несвойственной его натуре экспансивностью орал: «Какого Ахи я должен торчать здесь! Я знаю весь план, я знаю, что надо делать, я, и только я, должен распоряжаться моими ребятами на месте!» И эрст–резидент, на которого Гиеди и не смотрел вовсе (орал майор на ягд–генерала Ирсуса, старшего егеря Королевской Охоты, — на эрст–резидента орать не позволяла субординация) сказал: «Успокойтесь, майор, вы правы». И вот майор валяется в прелой прошлогодней листве, греет на весеннем солнышке косточки своего еще вполне нестарого организма, хотя предпочел бы что–нибудь вроде дождичка с густым туманом, и смотрит на ворота и ждет.