Страница 111 из 121
Клементьев. Совершенная правда.
Румянцев. Вот поэтому я и не поощряю себя.
Клементьев. И прекрасно делаете. (Молчание.)
Румянцев (опять). Позволите ли? Платон Алексеевич, утрудить вас еще одним вопросом?
Клементьев (сидевший в раздумье; вздрагивает, очнувшись). Но это вздор! (К Румянцеву.) Не обидьтесь, Иван Саввич, это относилось не к вашим словам; я сказал так о том, что сам думал. (Громко.) Надежда Всеволодовна, идите к нам. Теперь мы не будем говорить вам комплиментов (к Румянцеву) – Иван Саввич, будьте так добр, сходите к Андрею Дементьевичу, где он там; (между тем входит Надя) спросите, скоро ли прийдет он с Агнесою Ростиславовною, или пусть позовут меня к себе, – я хочу поскорее поговорить с нею.
Румянцев. Очень хорошо-с (уходит).
Клементьев, Надя.
Надя (выходит). Хорошо вы поступаете, Платон Алексеич? Я сказала вам, что несогласна, а вы все-таки хотите говорить с Агнесою Ростиславовною – делаете именно то, чего не делать я просила вас. И что же это, наконец, вы хотите, чтобы меня отдали за вас насильно?
Клементьев. Если и повезем вас в церковь силою, скажите там «несогласна» – и священник откажется венчать.
Надя. Прошу вас говорить со мною серьезно, как я говорю с вами, а не отшучиваться.
Клементьев. Да чем же иначе, как не шуткою, отвечать на ваши слова? Разве вы серьезно думаете, что я хочу или соглашусь, чтобы вас отдали за меня насильно? Но действительно я хочу и обязан воспользоваться всеми средствами убеждения, чтобы вы отбросили напрасные ваши страхи. Вы сами сказали, что мнение Агнесы Ростиславовны очень важно для вас, – как же я не должен попросить ее ободрить вас?
Надя. Мои опасения напрасны? Это как же? Я очень ясно видела, что вы были совершенно смущены моими словами, – вам нечего было возразить, или в эти две-три минуты все те десятки, может быть сотни, неравных браков из несчастных сделались счастливыми? Покажите мне эту перемену, покажите мне, что в эти три минуты свет перевернулся, мужики привыкли элегантно вальсировать, аристократы стали ловко и усердно пахать и косить, – о, покажите мне, что исчезла разница сословий и воспитаний, – и я буду очень рада, – за всех, и за себя, но пока этого нет, неровные браки остаются неровными, т. е. безрассудными, погибелью, и вы не переубедите меня пока есть у меня хотя капля здравого смысла.
Клементьев. И не буду переубеждать. И пусть будет по-вашему, что неровные браки не могут быть счастливы. Вы сбили меня с толку вашими неровными браками. Вот сейчас только опомнился и разобрал, что не следовало и рассуждать о счастьи или несчастьи неровных браков. То, что я предлагаю вам, не имеет никакого отношения к этим мыслям. В нашем браке не будет никакого неравенства. У вас нет ничего, – и мое богатство точно такое же. Вы живете тем, что работаете, и мне без работы нечем жить. Привычки у нас одинаковые: трудолюбие, подавление в себе пустых прихотей, – и стремления одинаковы: жить тихо, смирно, честным трудом. Равны ли мы? Того мало, что мы равны, моя милая, ненаглядная: мы с тобою один и тот же человек, – как же нам не жить заодно? Давай руку, ты, живущая моей жизнью, мне, живущему твоею жизнью, – давай мне руку на любовь, – не ко мне, к себе самой: я – это ты; ты – это я (Она будто в забытьи, как околдованная, машинально дает ему руку, – но встрепенувшись, вырывает руку и закрывается, – не с отчаянием, а с грустным спокойствием).
Надя (закрываясь, тихо и грустно). Боже мой, как легко тому, кто выучился говорить, обмануть, обольстить бедную, почти безграмотную! Платон Алексеич, ваши слова прекрасные, но пустые слова. Я своих слов не умею защитить, и они не хороши, – но в них правда. Я не равная вам и не жить нам вместе, пока бог не отнимет у меня рассудка. (Молчит. Слышатся сдерживаемые тихие рыданья.) Жаль мне вас, потому что я знаю: у вас честное сердце, искреннее, и вы любите меня всею душою… Жаль мне и себя самой, потому что и я люблю вас… Но… но, мой милый друг… (постепенно и рыдания усиливаются и оттого голос все громче) мне быть нам сильнее своей судьбы, не переменить мне своего прошлого… не быть мне достойною вас… не переменить и вам своего прошлого, не разучиться всему хорошему, чему научились вы… не унизить вам себя до того, чтобы не постыдиться своей любви к дуре… (это уже почти крики) безграмотной, с подлыми привычка…
Те же, Иннокентиев, в руках альбом, он держит его с благоговением.
Иннокентиев. Что это за…
Надя (вскакивая). Боже мой, что подумают, скажут обо мне (убегает).
Клементьев, Иннокентиев.
Иннокентиев. (Так и остается с альбомом, который держит на обеих ладонях, подобно тому, как в процессиях носят регалии). Что это за сцена, невольным свидетелем которой я сделался? Платон Алексеич, неужели вы могли оскорбить невинную девушку непристойными посягновениями?
Клементьев. Успокойтесь, добрый Сидор Иванович: никаких посягновений на Надежду Всеволодовну у меня нет, потому что я сделал предложение…
Иннокентиев (перебивая с изумлением). Вы сделали предложение? Как вы отважились, Платон Алексеич? Вы, и посмели сделать предложение Агнесе Ростиславовне!
Клементьев. Вовсе не Агнесе Ростиславовне.
Иннокентиев (разевает рот – хлопает глазами). Как не Агнесе Ростиславовне? Так кому же? О какой-же другой женщине можно думать, когда видишь Агнесу Ростиславовну?
Клементьев. Это правда. Но мой дурной вкус извиняется тем, что я пять лет не видал Агнесу Ростиславовну и теперь дожидаюсь увидеть Агнесу Ростиславовну, а не вижу ее.
Иннокентиев (успокаиваясь). Да, ну разве что так. Это точно, вы не видели Агнесу Ростиславовну пять лет, так, та-ак. Вы обратили внимание на другую потому что там, где вы жили, вы не имели перед глазами Агнесу Ростиславовну. Та-ак. Ну, хорошо; вы сделали предложение, так отчего же Наде было плакать? От ревности, что ли? Да не могла же она вообразить, что выйдет за вас?
Клементьев. Могла воображать, или не могла, но выходит.
Иннокентиев (разевая рот). Как, выходит?
Клементьев. Так.
Иннокентиев. Да помилуйте, неужели же предложение-то ваше вы сделали ей?
Клементьев. Ей.
Иннокентиев. Ну-у!
Клементьев. Для кого другого, Сидор Иванович, это еще могло бы быть неожиданностью, а для вас-то не должно бы тут быть ничего непредвиденного.
Иннокентиев. Как же я-то мог предвидеть?
Клементьев. Да когда я в своем письме спрашивал вас, где Надежда Всеволодовна, что с нею, вышла ли она замуж, или нет ли у нее жениха.
Иннокентиев. Да-а-а! Так в этих вопросах надобно было видеть такой смысл, а не простое любопытство, – та-а-ак!
Клементьев. Конечно, Сидор Иванович. Разве мало было у меня занятий, или мало на что смотреть, или о чем думать, чтобы любопытствовать через пять лет о ком-нибудь, кто не был бы очень дорог мне?
Иннокентиев. Та-а-ак! Теперь понимаю. Та-а-ак.
Клементьев. Но когда вы не видели ничего серьезного в моих вопросах о Надежде Всеволодовне, тем больше я должен благодарить вас за внимательность, что вы потрудились отвечать на вопросы, которым не придавали никакой важности.
Иннокентиев. Полноте, свой своему всегда друг, – мы оба граждане царства наук.
Клементьев. Не отрекайтесь от права на мою благодарность, добрый друг, надобно мне крепко пожать вашу руку – да кстати же мы еще и не здоровались хорошенько. (Хочет снять альбом с рук Иннокентиева.) Давайте-ка освобожу вас от ноши, и поздороваемся.
Иннокентиев (отстраняя руки с альбомом). Тише, тише! этого нельзя так хватать.