Страница 8 из 15
Вторая особенность русской философии – антропологизм – тема человека, и вся структура моральных установок практически прослеживается у всех русских мыслителей. Вершиной ее является, как известно, «панморализм» Л. Н. Толстого.
Третья особенность русской философской культуры заключается в ее высокой духовности. Крупнейший специалист по истории русской философии протоиерей В. Зеньковский определил предмет русской философии как «духовное становление Русской нации» [5].
Таким образом, русская духовно-нравственная культура, как и философия, а также иконопись всегда были связаны с темой человека, морали, совести, с общественными проблемами. Известный философ А. Ф. Лосев подчеркивал это различие: Русская философская мысль, развивавшаяся на основе греко-православных представлений, первоначалом бытия мыслит Логос, который «метафизичен и божественен», в то время как западная таким онтологическим основанием почитает Рацио (разум), что есть уже человеческое качество. Иначе говоря, если Бог, Творец, Абсолют онтологически бесконечен и «невместим», существует вне времени и пространства, то человеческая жизнь ограничена во времени и пространстве. Соответственно, и духовные основания будут определяться либо сиюминутными потребностями и жизненной прагматикой, либо будут ориентированы на вечные духовные ценности. А. Ф. Лосев эту мысль развивает далее: «Русская самобытная философия представляет собой непрекращающуюся борьбу между западноевропейским абстрактным Рацио и восточно-христианским богочеловеческим Логосом» [9, с. 217].
Таким образом, западная ментальность – это рационализм как основа индивидуализма, автономности личности. Соответственно этому индивидуализация ведет к фрагментации, раздроблению социума на отдельные социальные фракции, в то время как российская ментальность – прежде всего духовность, которая возникает на иных основаниях, из иных категорий, – не рациональной, не рассудочной, а духовной сферы, именуемой «вера».
Социальное выражение русской духовности – «соборность». Это достаточно сложная категория, чтобы можно было дать ее однозначное определение. В самом общем виде соборность можно понять как «общность», которая «собирается» или «составляется» из ряда поколений: ныне живущих, ушедших и будущих. Субъектом соборности выступает Русская Православная церковь. Именно Церковь как «центр единения» является главным фактором формирования русской духовности.
В православной культурологии этот тезис обоснован славянофилами [2, с. 198–205]. А. Хомяков, И. Киреевский писали о Церкви как о «духовном организме», а не «авторитарном учреждении», где все подчинено авторитету высшей власти. Авторитет – нечто «внешнее» по отношению к внутреннему миру духовной общности, и потому он не всегда способен объединить людей по свободному волеизъявлению, но только по необходимости, поскольку власть консолидирует людей «механически», а не «органически».
Сущность Церкви, по мнению славянофилов, – «в единстве двух моментов: духовности и органичности, веры и любви». Из учения о церкви следует у славянофилов и концепция личности, духовно-нравственного воспитания, – христианская антропология. Она отрицает индивидуализм, являющийся основанием западных теорий социального прогресса и протестантской этики. Автономная от общества личность, по мнению славянофилов, в духовно-моральном плане ущербна, поскольку в ней разум (рассудочность) не соотносится с нравственной сферой души, что предопределяет ее внутренний разлад.
Индивидуализм как абсолютная свобода самопроявления независимого разума несет в себе начала дисгармонии и хаоса.
Категория свободы является в антропологии славянофилов основанием концепции о «целостном человеке». Если в западной культуре, выросшей на началах рационализма, разум автономен и выступает основанием всего бытия (у Гегеля вся человеческая история трактуется как процесс самопознания абсолютного духа), то в русской славянофильской традиции такое «отчуждение духа» неминуемо ведет к его «раздробленности», где «логическое начало» отделяется от других «сфер души» – и прежде всего от начала нравственного. Целостная же личность формируется только тогда, когда возможно объединение всех сфер души, то есть только на основании веры.
Христианская антропология, как показали славянофилы, занимала центральное место в православной культурологии. Именно в обосновании самобытности русской культуры, отличной от западного «просвещенчества», видим мы сегодня главную ценность славянофилов, – в том, что они стремились создать русскую культуру на основе православия – Святоотеческой литературы (учения Отцов Святой Церкви).
Итак, русское национальное самосознание включало в себя особый символический код – православную веру, и этот символизм проявлялся в историософских идеях – представлениях о смысле исторического развития, для которого были характерны идеи эсхатологии и провиденциализма. Н. Бердяев писал о том, что русская нация формируется как принцип «единения людей в вере» – «единства в вере», и именно это единство тождественно понятию соборности, о котором речь шла выше. Сегодня понятие «соборность» как бы заново входит в социально-политический словарь общественных движений и зачастую определяется как «социальность» – или даже «коллективность».
Как следует из вышеприведенного анализа, такое понимание соборности искажает ее смысл. Помимо уже названных принципов можно отметить главную черту, которая характеризует ее нравственную проявленность: «общее благо», ради которого жертвуют всем. Поэтому главная черта русского самосознания – жертвенность, подвижничество, готовность к «внутреннему подвигу». Именно отсюда выросли народники: «покаяние» интеллигенции, очищение ее перед народом осталось в истории русской ментальности попыткой реализации высоконравственного идеала национального самосознания.
Здесь возникает вопрос: а зачем вообще нужно познание этих сложных смыслов жизни и духовных ценностей, когда все можно свести к упрощенной бытовой прагматике? Делай то, что приносит тебе пользу, успех, деньги, и оставь все высокие помыслы и ученые книжки для людей «не от мира сего»!
Ответ на этот вопрос и должен содержать предмет духовно-нравственного воспитания, поскольку он должен разъяснить (и направить) смысл социализации и адаптации человека в социуме.
Очевидно, что человек не может существовать вне социума, вне тех ценностей и норм, которые выработало человечество на каждом этапе своего исторического развития. И воспитание, как и социализация в целом, есть процесс освоения этих норм, традиций, ценностей. Кроме того, человек не может быть в социальной изоляции, вне отношений, которые связывают его с разного рода общностями и социумом в целом. Иначе говоря, речь идет о самоидентификации. Вне идентифицирующих связей он оказывается как бы вне социального пространства, сложившейся системы ценностей. Поэтому им легко манипулировать, легко превратить в инструмент политической авантюры. Но здесь опять возникает вопрос: мы живем в поликультурной среде, в поликультурном социуме, в поликонфессиональном пространстве. Так как же возможно выбрать «идентичность», с которой индивид соотносит свое бытие?
Ответ на этот вопрос пытаются найти в контексте поиска «национальной идеи» – то есть идеи, объединяющей нацию по некоторому общему пониманию исторических традиций, приоритетов и перспектив развития страны.
В начале реформ 1990-х годов политическая элита считала, что такую национальную объединяющую идею можно учредить «сверху» и внедрить ее в массы. Разумеется, в искусственных условиях ее создать невозможно: она формируется духовной культурной традицией народа.
В XIX веке С. Уваров сформулировал проект национальной идеи, которая была безнадежно искажена и поругана либеральной идеологией. Смысл этого проекта всем известен: «Православие, самодержавие, народность». Очевидно, что С. Уваров не сам придумал взаимосвязь этих понятий, но выразил лишь те основы культурно-государственных отношений, которые сложились исторически, когда и конфессиональный признак, и династическая преемственность являлись важнейшими атрибутами российской государственности.