Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 17

Именно неизбывное стремление русского человека к «очеловечению» разнообразных социальных связей, отображенное в русской литературе, позволило выявить такую черту его социального поведения, как соборность. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (впоследствии ставший патриархом) так разъясняет это явление:

«Соборность не равнозначна парламентаризму, потому что последний является только технологией принятия решений в условиях демократии. Она не сводится к коллективизму, потому что коллективизм описывает только поверхностные проявления межличностных отношений. Соборность не является специфически религиозным явлением, но охватывает и социальную и политическую жизнь» [33, с. 16]. И далее: «…приближение к идеалу соборности преимущественно зависит от духовного состояния как отдельного человека, так и общества в целом. Как только в обществе побеждают эгоизм, стремление к самообогащению, зависть, вражда или другие пороки, то сразу рушатся авторитет соборов, братские отношения между людьми, общественный порядок» [там же, 21–22].

Причем если «неформальное» в ментальности русского человека может оцениваться как положительно, так и отрицательно, то в европейской культурной традиции неформальность как жизненная ориентация в основном оценивается негативно, оценивается в качестве потенциальной угрозы общественному порядку, устойчивости социальной системы и т. д. Достаточно сослаться на соответствующие социологические модели Т. Парсонса. Даже в феноменологической западной социологии и микросоциологии акцент делается на необходимости формирования «личины» (роли) как главного признака социализированности. Остальное – непри-лично («не при личине»).

Если же внимательно изучать тексты литературных произведений русской классики, то можно заметить в этой связи такую особенность, как частое стремление русских писателей разоблачить под «приличной» личиной, маской, внутреннее безнравственное лицо негодяя, несостоятельной личности и т. д. (пример – «маска» Н. Ставрогина в «Бесах» Ф. Достоевского, о которой пишет в своем «Иконостасе» П. Флоренский). «Быть, а не казаться» – этот жизненный принцип можно рассматривать как устойчивую характеристику русского менталитета, часто отражаемую в произведениях русской художественной литературы. Вспомним знаменитые слова Городничего в финале комедии Н. В. Гоголя «Ревизор»: «Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…» Отметим, кстати, что «свиные рыла», «свиные хари» в библейской и русской народной традиции достаточно часто связывались с «нечистой силой».

Сама же процедура разоблачительства в русской литературе имеет в конечном счете гуманистический смысл, так как с одной стороны она направлена на разоблачение бездушных социальных отношений, уничтожающих саму возможность искренних человеческих взаимоотношений, с другой стороны, она предоставляет своим персонажам, литературным героям определенный шанс «найти себя», обрести свое лицо.

В качестве некоторой версии «загадки» широты русской души, русского характера многими исследователями отмечается сочетание противоположностей, оцениваемых или как асоциальные, или как социально приемлемые. На самом деле, мы имеем дело в данном случае с необыкновенной пластичностью и гибкостью реагирования русского человека на ту или иную социальную ситуацию с позиций поиска органичности «лица» и «личины» в жизни каждого человека как соответствия «внешней формы» и «внутреннего содержания». В одних случаях для обретения этой органичности необходима соответствующая «личина», в других обретение «лица» ценой отказа от внешних усредненных «приличий», чтобы сохранить в себе признаки человечности и индивидуальности. Фактически при отражении этой проблемы (как и многих других) русская литература показывает не столько достижения, сколько проблемы в виде разрывов между «лицом» и «личиной» или реальные возможности их преодоления.

Мучительный поиск такой органичности составляет одно из глубинных стремлений в русском национальном характере. В этом отношении традиционную русскую ментальность отличает особое социально-экологическое мироощущение и мировосприятие, озабоченное сохранением в человеке «естественного», «живого» (внемасочного) отношения к окружающей действительности в любых жизненных обстоятельствах. В русской литературе выстроилась целая галерея соответствующих типов «лишних людей», не сумевших вписаться в формально-ролевые требования лицемерного окружающего социума (Онегин, Печорин, Бельтов, Протасов и т. д.). Даже если этим персонажам удавалось каким-то образом адаптироваться к окружающей среде, они в конечном счете оставались глубоко несчастными и одинокими людьми, так и не нашедшими смысла в собственном существовании. Характерно, что многие русские писатели сталкивались с этой же проблемой, «сублимируя» в собственном творчестве свои влечения к преодолению собственной неприкаянности и маргинальности.

Особенности движения в русской литературе по оси «формальное» – «неформальное» кратко иллюстрируется известной русской поговоркой «По одежке встречают – по уму провожают». «Одежка» («формальное», «внешняя форма» и т. д.) – это то, что предназначено для «встречи» ее носителя другими. Это означает желательную внутреннюю диалогичность формального, «внешнего» поведения субъектов, внимание к тому, как ты изначально будешь воспринят другими, каким ожиданиям окружающих ты будешь соответствовать. В этом проявляется изначально определенное уважение к окружающим, важность социальной значимости в социуме. Характерна в этой связи замеченная многими исследователями внутренняя диалогичность многих произведений русских писателей, выражающаяся в их явной или неявной обращенности к читателям, а также демонстрационность, известная театральность даже в описываемом повседневном социальном существовании многих литературных персонажей. Это присутствует не только в героях драматических произведений. Демонстрируемый «дендизм» Онегина, вид оборванца Плюшкина, внешне выраженная сострадательность князя Мышкина и т. д. подтверждают эту характеристику социального поведения русского человека.

В пословице «одежка» символизирует возможность устраивающей ее носителя остановки, передышки, доброжелательной встречи и т. д. Тем самым уже в «формальном» (внешнем виде, «личине») присутствует притязание на неформальность, теплоту приема другими, получение определенного психологического комфорта и т. д.

Отметим, что изначальная терпимость, доброжелательность даже к незнакомой, чужой «одежке», представленной нормами, обычаями, традициями других этносов, национальностей, также говорит о неизбывном стремлении русского человека по-своему «очеловечить» контакты с «другими», проявить положительные чувства к представителям не только своей, но и чужой культуры. Вот одно из соответствующих наблюдений М. Ю. Лермонтова о характере русского человека (в данном случае Максима Максимыча в «Герое нашего времени»): «Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить; не знаю, достойно порицания или похвалы это свойство ума, только оно доказывает неимоверную его гибкость и присутствие этого ясного здравого смысла, который прощает зло везде, где видит его необходимость или невозможность его уничтожения» [22, с. 201–202].

В приведенной выше пословице важной также является ее вторая часть – «по уму провожают». Содержание в конечном счете оказывается для русского человека важнее формы. Именно то, как будет воспринято внутреннее содержание личности, наряду с внешними ее проявлениями, будут зависеть и «проводы» этой личности в дальнейший жизненный путь («по уму провожают»), успешность дальнейшего движения человека к следующим встречам с людьми, новыми жизненными обстоятельствами.

Можно предложить следующую типологию несоответствия содержания и формы, «формального» и «неформального», представленную в русской художественной литературе:

1. «Формальное» разрушается «неформальным» (содержание важнее формы). Такая социальная установка может носить деструктивный, разрушающий характер как по отношению к другим (Ноздрев в «Мертвых душах» Н. В. Гоголя), так и по отношению к себе (Раневская в «Вишневом саде» А. П. Чехова). При этом чаще всего эта установка так или иначе оправдывается писателями, потому что имеет и свои позитивные функции. Хулиган Ноздрев в конечном счете выступает главным разоблачителем Чичикова; Раневская в «Вишневом саде» несмотря на чеховскую иронию, предстает как хранительница умирающей романтически окрашенной дворянской культуры.