Страница 10 из 17
За счет чего все же многим русским людям удается преодолеть собственную необузданную природу, двигаясь к верхнему «полюсу духовности» без потери традиционной для русского человека человечности и душевности?
Для ответа на этот вопрос имеет смысл обратиться к известной работе Д. С. Лихачева, A. M. Панченко «Смеховой мир» Древней Руси [24], в которой рассматривается феномен русского юродства. Расцвет данного феномена, как показали эти исследователи, приходится на XV – первую половину XVII столетия. В то же время вся история русской культуры, включая историю русской художественной литературы, развивается и далее под сильным воздействием юродствующего мировосприятия и мироощущения, в значительной мере определяя до настоящего времени русскую ментальность, проявляющуюся в различных сферах жизнедеятельности.
В чем состоит социально-культурная сущность русского юродства? В житиях древнерусских юродивых, оставшихся письменных текстах, отражающих их поведение и отношение к окружающему миру, отмечается такая особенность, как их «самопроизвольное безумие», которое далеко не всегда было проявлением психической болезни, а чаще добровольным подвигом на путях поиска «высшей истины». Юродивыми становились в том числе и некоторые исихасты, что свидетельствует об их особой духовной миссии.
Юродивые, как правило, демонстрировали свой уход из культуры, включая официальную церковную культуру. Но этот уход осуществлялся не для разрушения культуры, а для ее обновления, развития на основе подлинных религиозных ценностей. Пассивная часть юродства, как отмечают Д. С. Лихачев и A. M. Панченко, была направлена на аскетизм, самоуничижение, оскорбление и умервщление плоти в соответствии с некоторыми положениями Нового Завета. Активная часть была направлена на нравственное обличение пороков окружающего мира без учета общественных приличий («ругаться миру»). Эти две стороны (активная и пассивная) уравновешивают друг друга, своеобразно легитимизируя обличения юродивыми реальной социальной действительности. Юродивый собственными лишениями, самоистязаниями плоти получает право говорить любую правду, какой бы горькой она ни была.
Одной из предпосылок возникновения русского юродства авторы данной монографии называют старинную традицию античного кинизма в части отрицания общепринятой красоты во имя истины (вспомним Базарова из «Отцов и детей», призывающего своего приятеля Аркадия Кирсанова не говорить «красиво»). Юродивые создали собственную «эстетику безобразного» (без образов), чтобы за красивой оболочкой выявлять уродливые в нравственном отношении сущности, а также человеческие пороки.
Характерной одеждой юродивых являлись «нагота» и «изнанка» (вывороченные наизнанку тулупы, шапки и т. д.). Эта одежда символизировала их стремление говорить «голую правду», показывать «изнанку» внешне благопристойного мира. Подчеркнутая нагота, телесное обнажение юродивых также означали полное пренебрежение к плотскому миру во имя мира «невидимого», духовного. Соответственно, в этой наготе никто не видел непристойности и соблазна.
Д. С. Лихачев и A. M. Панченко особо выделяют театральность и зрелищность юродства. Соответствующие представления юродивых заключались в основном в их диалогах с толпой, содержание которых составляли взаимные оскорбления, насмешки, агрессивные жесты, носящие игровой характер. В результате возникал своеобразный эффект самоочищения и самоосуждения увидеть в демонстрируемом обличительном смехе «невидимые миру слезы». Юродивые, по признанию авторов монографии, создали свой «трагический вариант смехового мира». «Рыдать над смешным» – вот тот основной результат, которого пытались достичь юродивые.
Возбуждая зрителей «зрелищем странным и чудным», юродивый преследует воспитательные и дидактические цели. Отмечается также, что юродивый не избегает, не смягчает ответных действий созерцающих его лицедейство толпы («биения и пхания»). Он сносит побои, унижения толпы добровольно и с благодарностью.
Важно отметить, что юродивые, как правило, обладали привилегией говорить правду, обличать любого человека независимо от его социального статуса, включая царей. Это было связано с превалирующим отношением к юродивым как «божьим людям», в которых воплощается высшее духовное начало. Посягнуть на юродивого означало подвергнуть себя божьему гневу, наказанию. В реальности не все «сильные мира сего» выдерживали это испытание их совести и наказывали юродивых.
Немотствование и часто малопонятный язык юродивых подчеркивали их особое отношение к человеческим поступкам, деяниям, прикрываемым часто красивыми словами, внешним словесным этикетом. Отчасти этим объясняется известная лаконичность сюжетов в русской художественной литературе при подробном рассмотрении отдельных поступков, проступков, преступлений, способных коренным образом изменить человека и его окружение.
Юродивые самим своим существованием демонстрировали социальный протест против существующей действительности. Живя фактически на улице, в убогих хижинах, питаясь чем попало, не заботясь об укрытии от непогоды, холода, зноя, жары и т. д., юродивые отторгали мир внешнего благополучия, часто приобретенного ценой лжи, жестокости, преступлениями и пороками. В этом протесте был прежде всего укор отпадшим от норм и заповедей христианской морали.
Как и нищие, юродивый живет на паперти. «Паперть – это нулевое пространство, пограничная полоса между миром светским и миром церковным. Парадокс здесь состоит в том, что для юродивого людная паперть – тоже символ одиночества, бездомности и отверженности» [24, с. 154]. Пространство юродивого – это также мир кабаков, пьянства, бродяжничества, всего того, что порицается официальным социумом с позиций стабильности и общественного порядка. Институт юродства был фактически уничтожен ориентированным на Европу Петром Первым. Но само юродствующее сознание осталось в русской ментальности.
Юродствующее сознание как самих авторов литературных художественных произведений, так и многих литературных персонажей в русской литературе является проявлением такой глубинной характеристики русского национального характера, как тяготение к саморефлексии и рефлексии по поводу окружающего мира в поисках глубинных смыслов человеческого бытия на духовных основах.
Именно этому феномену обязана в первую очередь русская художественная литература, развивающая и формирующая культуру юродства как перехода от «грешности» к «святости», от «телесности» к «духовности». Как пространство скрытой душевности и «плача» над несовершенствами человеческой природы во имя обретения подлинной духовности.
В качестве подтверждения этого тезиса дадим краткую характеристику некоторых произведений и персонажей русской художественной литературы как воплощения юродствующего мировоззрения, иногда даже неосознаваемого авторами этих произведений.
Образ Митрофанушки в «Недоросле» Фонвизина, помимо всего прочего, выполняет функцию «занижения» значимости псевдообразования на французский манер. Глупость этого персонажа противостоит лжеучености («чужебесию», по выражению самого Фонвизина), прикрывающей пороки мира Простаковых и Скотининых. Есть что-то нравственно оправданное в виде реакции Митрофанушки на такое образование известным «дурацким» утверждением: «Не хочу учиться – хочу жениться» (мир плотско-брачных отношений служит отрицанию мнимой образованности).
«Горе от ума» А. С. Грибоедова. Чацкий по-своему «ругается миру», отказываясь от служебной карьеры, социального приспособленчества, занимая позицию резонера, отторгнутого обществом Фамусовых, Скалозубов и Молчалиных. Прямота суждений Чацкого, восстанавливающая против него всех окружающих, граничит с социальной патологией с позиций общепринятых мнений о приличиях и благонадежности.
«Ревизор» Н. В. Гоголя. Хлестаков доводит до гротеска, идиотизма мир Городничего своим неумеренным хвастовством, протеидным социальным поведением. Подыгрывая до уровня гротеска окружающему его обществу провинциального города, Хлестаков выполняет роль своеобразного увеличительного стекла, выявляющего все скрытые пороки этого общества (характерен эпиграф Н. В. Гоголя к его комедии в виде пословицы «На зеркало неча пенять, коли рожа крива»). В финале комедии уже сам Городничий выполняет в определенной мере функцию обличительного юродства, реализуя данную пословицу уже по отношению к другим персонажам, зрителям: «Чему смеетесь? – Над собою смеетесь!..» (элемент представления юродивых перед толпой).