Страница 6 из 17
— Но ведь времени… в обрез! — донесся четвертый голос. — Они множатся внутри вас. Хозяин, и рвутся наружу… голодные… а Сретенье так близко! — Титусу этот голос почему-то показался липким, как клей. А вот голос Карстерса, когда тот заговорил снова, звучат на пару тонов выше обычного. И хотя он не утратил своей звучности, чувствовалось в нем что-то еще. Ликование?
— Верно, Могильная Орда множится, ибо им известно, что их время близко… И все, что останется, будет их! Они получат новое вместилище! — Он заговорил тише, однако каждое его слово по-прежнему можно было разобрать. — Если Кроу солгал, я с ним разберусь. И тогда, быть может, — неожиданно в его голосе прорезались демонические нотки, нечто вроде безумной издевки, — уже тебе придется радовать червей, Даррелл! Только полюбуйся, как ты им нравишься!
В этот момент раздалось шарканье ног, затем скребущий звук по поверхности стола. Кто-то отодвинул стул. Раздался омерзительный, булькающий возглас, и Кроу едва успел отпрянуть в неглубокую нишу, потому что уже в следующее мгновение дверь кабинета распахнулась, и в коридор, едва не опрокинув подвернувшийся на пути столик, выскочил какой-то человек. Среднего сложения, с выпученными глазами, он пронесся мимо Титуса к входной двери. По дороге он споткнулся и, негромко простонав, сорвал что-то с себя и швырнул на пол. Раздалось влажное хлюпанье.
Едва входная дверь за беглецом захлопнулась, Титус выбрался из своего укрытия и на цыпочках вернулся в библиотеку. По пути на глаза ему попалось нечто маленькое, мучнисто-белое, ползущее по полу в месте, где его бросил Даррелл. А по всему дому громким эхом отдавался хохот Карстерса.
IV
Разумно было бы предположить, что после всего услышанного и увиденного Титус Кроу без лишнего шума распрощался с этим проклятым местом и его обитателем; что он уехал в Лондон (а то и куда подальше), вернул Карстерсу аванс, аннулировал подписанный контракт и тем самым положил конец планам своего работодателя. Что ж, возможно, так бы он и поступил, но вино уже возымело над ним власть — крепкое, хмельное вино, которое вместе с железной волей Карстерса уже привязало его к этому дому, обиталищу безымянного зла.
Однако, даже чувствуя все возрастающее пристрастие к колдовскому напитку, даже услышав собственными ушами признание Карстерса, юноша все равно потянулся дрожащей рукой к бутылке и наполнил очередной стакан. В его мозгу один за другим проносились жуткие кошмары — хаотичные видения, граничащие с помешательством, страшные догадки, которые складывались из неясных подозрений и фактов. И все же Титус продолжал потягивать вино, пока все его чувства окончательно не притупились… Он уснул прямо за столом, подложив под голову руку.
И в очередной раз ему привиделся сон…
На этот раз их было только трое. Они молча прокрались в библиотеку, и кто-то — по всей видимости, Карстерс — поспешил выключить свет. Три фигуры выстроились кругом возле Кроу в выморочном сиянии луны.
— Видите, — произнес Карстерс, — моя воля плюс вино — и вот он снова здесь, как я и говорил. Теперь он прикован к этому дому невидимыми цепями. В некотором роде я даже разочарован. Сломить его волю оказалось чересчур просто. Или вино получилось слишком крепким.
— Хозяин, — произнес Гарбетт своим густым, липким голосом, — возможно, освещение здесь плохое и меня подводят мои слабые глаза, но…
— В чем дело?
— Мне кажется, он дрожит! И почему он не в постели?
На разгоряченный лоб Титуса легла холодная, влажная ладонь.
— Точно, он дрожит! Словно чем-то напуган…
— Что ж, — раздался голос хозяина дома, — твоя наблюдательность делает тебе честь, друг мой Гарбетт, ты достойный член нашего шабаша. Верно, хотя вино держит его в оковах, он дрожит. Возможно, узнал о чем-то, о чем ему знать не следует. Ладно, дело поправимое. Помогите мне. Не настолько же мы черствые, чтобы оставлять его здесь. Положим его в постель, там он вряд ли станет сопротивляться.
Кроу почувствовал, как три пары рук ставят его на ноги, тянут к алькову, раздевают и кладут в постель. Видел он очень смутно, почти ничего не ощущал, а вот слышал довольно отчетливо. Последним, что он услышал, засыпая, стал гипнотический голос Карстерса, который велел ему забыть все увиденное и услышанное. Ибо все это сон, а сны — это наваждение, безделица, их незачем помнить…
В понедельник утром юношу разбудил голос Карстерса. Неяркое январское солнце уже взошло, и наручные часы Титуса показывали девять.
— Что-то вы заспались, мистер Кроу. Впрочем, не важно: после суматохи выходных дней вам нужно немного отдохнуть. Верно я говорю? Мне нужно съездить по делам, вернусь ближе к вечеру. Может, вам что-нибудь купить?
— Спасибо, — отозвался Титус, — у меня есть все необходимое. В любом случае благодарю за любезность. — Он заморгал спросонья и тотчас ощутил первые признаки надвигающейся головной боли. — Какой позор… Проваляться до девяти утра! Впрочем, не могу сказать, что я хорошо спал.
— Вот как? — удивился Карстерс. — Прошу вас, не переживайте. Ничего страшного. Думаю, после завтрака вы почувствуете себя намного лучше. Ну что ж, прощаюсь с вами до вечера.
С этими словами Карстерс повернулся и вышел из библиотеки.
Кроу проводил его взглядом и еще какое-то время размышлял, не обращая внимания на туман в голове. Ему опять что-то приснилось, но что? В памяти не осталось ничего, кроме смутных образов, — словно подробности кто-то стер. Он точно помнил, что приехал в поместье раньше положенного, а потом… потом пустота. Наконец юноша поднялся с кровати, и взгляд его упал на початую бутыль с вином. Ясно! Проклятое вино!
Проклиная свою глупость, он привел себя в порядок, позавтракал и вернулся в библиотеку, чтобы заняться книгами Карстерса. Однако, хотя солнце сияло по-зимнему ярко, Кроу повсюду виделись темные тени, адом еще глубже погрузился во мрак…
На следующий день, когда Карстерс вновь ухал по делам, Титус исследовал дом от чердака до подвала. Правда, проникнуть в подвал он не решился, а лишь подергал дверь под лестницей. Как и следовало ожидать, та оказалась на замке. На втором этаже располагалось немало комнат, укутанных толстым слоем пыли и почти без мебели; кое-где на стенах выступила плесень, а мебель была изъедена червем-древоточцем. В общем, верхний этаж производил столь же гнетущее впечатление, что и нижний — тот же упадок и запустение, поэтому Титус не стал особенно ни к чему приглядываться. Только оказавшись рядом с кабинетом Карстерса, он остановился, так как на миг им овладело непонятное, пугающее чувство.
Неожиданно его бросило в дрожь, а по всему телу выступил холодный пот; Кроу почти вспомнил голоса, которые гулким загробным эхом отдавались у него в голове. Эти ощущения длились считанные секунды, однако этого хватило, чтобы Титусу стало дурно, а ноги его подкосились. Злясь на себя и не слишком задумываясь о последствиях, он потянул за ручку двери — и та отворилась. Кабинет Карстерса разительно контрастировал с остальными комнатами дома.
Ни пыли, ни беспорядка. Это было довольно просторное и ухоженное помещение. На восточном ковре выстроились столы и стулья. Еще один массивный письменный стол подпирал стену, на которой выстроились в ряд шесть живописных полотен, выполненных маслом, все в одинаковых золоченых рамах. Они привлекли внимание Титуса в первую очередь, и он подошел поближе. Под каждой картиной имелась небольшая табличка с датами, но без имен.
На первом портрете был изображен смуглый мужчина с крючковатым носом, в тюрбане и грубом бурнусе — очевидно, араб. На табличке значилось: 1602–1668. На втором — еще один азиат ближневосточного типа, но уже в шелковых одеждах шейха или принца, а цифры на табличке стояли другие: 1668–1734. Третий датировался 1734–1790 годами, а сам портрет изображал мускулистого негра с высоким лбом и волевыми чертами лица — судя по всему, эфиопа. На четвертом портрете хмурился молодой человек в парике и коротких штанах в обтяжку, а табличка под ним гласила: 1790–1839. С пятого смотрел бородатый темноглазый мужчина в жилете и с моноклем, страшно бледный. Даты были такие: 1839–1888. На шестом же…