Три поколения

И он беспомощно разводил руками, не зная, что ему делать дальше, и от этого смущался еще больше.

— Не бывало это дело у рук, мужички. Не знаю, с какого конца и подступиться…

Митя пошел на выручку окончательно растерявшемуся деду.

— А мы безо всякой волокиты возьмем да и начнем, — сказал он решительно.

— И я это же думаю, что безо всякова Якова. Народ мы лесной и к этому не свычный…

Слова деда Наума окончательно успокоили Митю.

— Ну так я начинаю, товарищи! — громко выкрикнул он.

— Давай, давай, а мы послушаем, — отозвались козлушане.

— Да отоприте дверь там… Духота! — пробасил Мокей и опустился на пол, приготовившись слушать.

Митя неожиданно для самого себя заговорил с козлушанами так же просто, как бы говорил с Зотиком.

— Укажите нам другой путь, как не в артель? — спрашивал собрание Митя и тотчас же отвечал сам: — В работники к Анемподисту Вонифатьичу или по деревням к богатым мужикам? Могут ли Зотик, Терька или Вавилка в одиночку и корму на зиму скоту наготовить, и дров запасти, и на промысле управиться? Не могут… Дадут ли одному Зотику, Терьке или Вавилке пороху и дроби в кредит? Нет! А артели, хотя бы и молодежной, советская власть даст, головой ручаюсь, что даст… Если у нас будет артель; позволит ли она Денису Денисычу обманывать на пушнине, порохе и товаре? Тоже нет. Артель сама сдаст пушнину государству и сама получит за нее и деньги и тиар.

Митя говорил так убедительно и о таких близких всем делах, что артель, казавшаяся большинству собравшихся еще час назад дикой затеей, у многих теперь уже не вызывала сомнений. Козлушане сосредоточение молчали.

— И красный товар будет? — прервала молчание щеголиха Митриевна.

— На пушнину и товар будет, — подтвердил Митя.

— Ниток бы юрошных, голубчики! Скажи, ведь замучились. Керосину бы, а то жирник жечь приходится…

— А мне дробовик, и чтоб на тридцать сажен бил! — крикнул Амоска.

— Духовитого репейного бы масла, волосы смазывать, — тоненьким голоском пискнула кривоногая Сосипатра, но Анемподист Вонифатьич так посмотрел на нее, что она сжалась и спряталась за сарафан Фотевны.

— Они тебе смажут. Они тебе смажут!.. Распустили уши-то. Тоже купцы выискались. Тут вам наскажут соловья на сосне! — Глаза Анемподиста Вонифатьича забегали по лицам присутствующих. — А я так думаю, что не надо этого дозволять, мир честной. Против закону божьего это. Купечество даже и в библии освящено, а они, голь-шмоль бесштанная, купцовать хочут. Не надо, да и только! Да разве будет прок из дела, затеянного еретиком? А о небесной каре забыли? — Лицо Сизева побледнело, борода затряслась.

Поднявшийся вслед за его словами шум заглушил речь Мити.

— Не надо-о! — кричали одновременно все сизевские дочки во главе с Фотевной.

— Не желаем! — изо всех сил орали Зиновейка-Маерчик и его жена.

— Красного товару давай! — кричали остальные.

— Юрошных ниток!.. Иголок!.. Керосину!.. Спичек!..

— Дробовик! Дробовик!.. — визжал, вытаращив глазенки, Амоска.

Дед Наум растерялся и не знал, что делать.

— Богом прошу: перестаньте реветь! Ну можно ли эдак-то…

Но собрание не унималось.

— Я вот тебе дам «не надо», — вдруг грозно поднялся с пола Мокей и подвинулся к Анемподисту.

В избе сразу стало тихо.

— У самих всего полно, а другим не надо? — подхватила Пестимея, а за ней и Митриевна.

— Замолчите вы, окаянные! — качнулся в сторону женщин Мокей, и они тотчас же смолкли.

— Вот бы кого председателем-то! — крикнула Мартемьяниха.

— И то правда, мир честной… Мокеюшка! Стань-ка сюда, ко мне поближе, для порядку, — обрадовался дед Наум. — А то, скажи, не способиться одному.

Мокей подошел к столу и уставился из-под мохнатых бровей на притихших козлушан.

— Предлагайте высказываться, дед Наум, — шепнул Митя, — я кончил.

— Ну как, мужички? Поговорим? Только по порядку. Так и быть, начну первый.

Дед Наум старческим, слегка тягучим голосом начал:

— Дело уж теперь, как ни верти там, Анемподист, а слаженное. Артель-то и в бумаги записал Митьша, и с бабами обсудили все. Потому что охотничьей артелью, по нашим местам, конечно, никого не испугаешь: спокон веков одиночкой в тайгу не хаживали, как есть она тайга, а человек в ней иголка… Даже и сильный мужик в ней не в редкость хизнул от пустяковины, а тут вон они какие добытчики, им и подавно… И я об этом передумал за эти дни. А потому — с богом да в добрый час! — Дед Наум перевел дух и продолжил: — С богом, ребятушки! Только работайте так, чтоб один перед одним, как мужики на помочи. И все сообща, сообща, а не как Анемподист, только в свой рот гребом гребет и не нагребется… Живите миром, по заповедям господним. Не обижайте друг друга. Ну, а если раздор между собой пойдет, то это будет уже не артель, а осиное гнездо. Пуще всего бойтесь раздору! Не слушайте скверных, смутительных слов, которые будут пущать про каждого из вас. А что это будет, тут и к бабушке не ходи…

Дед Наум сдвинул брови и пристально посмотрел на Анемподиста, Фотевну и Зиновейку-Маерчика.

— Старики-то наши раньше, как какая неустойка, в артель сбивались… Сбивались, сбивались в артель, — словно возражая невидимому противнику, несколько раз махнул дед Наум и сел.

Слушая деда, Митя очень хотел возразить ему. Он хотел сказать, что христианский подход к артели неверен, так же как и ссылка на прежние артели, потому что артели тогда были кулацкие и работа их в большинстве сводилась только к борьбе со зверем и суровой природой в этом захолустном раскольничьем углу.

Подмывало сказать, что теперь их основная задача в другом — в борьбе с Сизевым, с Белобородовым, со всем косным козлушанским бытом. Но подумал: «Ничего, только бы начать», — и это удержало его.

Первыми зашевелились женщины, заговорили вполголоса, искоса поглядывая на Мокея. Красный товар, юрошные нитки, пуговицы, иголки, керосин, спички — вот что волновало жителей захолустной Козлушки. Обо всем этом они могли бы проговорить хоть до утра. Но на народе бабе говорить в Козлушке было не принято — засмеют! И дальше перешептываний дело не шло.

Анемподисту Вонифатьичу очень хотелось поговорить, но он не мог осмелиться — Мокей приводил его в трепет: «Зверь черный, а не человек. Сразу дух вышибет. А потом иди ищи с него».

Он скорбно вздохнул и негромко сказал:

— Уж коли старый да малый взялись — жди толку… Пойдемте домой, дочки. Пожалуй, еще с еретиком спутаешься, сам еретиком станешь… К бесу в когти лезете! — уже более громко и зло выкрикнул он и вышел вместе с дочками.

В избе стало просторнее.

— Так, значит, голосуем, товарищи? — спросил Митя.

— Чего же еще там, давай!

— Всем товар нужен…

— Председателем артели предлагаю товарища Ернева, Наума Сысоича.

— Правильно!

— Дедушку Наума!

Женщины осмелели и хором начали хвалить деда.

— Справедливый старик! Чужим не покорыстуется!.. За чужую копеечку не запнется… — кричали вдовы Козловы.

— Ты мне обязательно дробовик, да сам выбери, дедынька, — не отходил от председателя Амоска.

Наум Сысоич топтался у стола и все повторял:

— Ну вот, Митенька, и слава богу! Если пойдет по-хорошему все, то и слава, слава богу…

Глава XXV

Протокол № 2 Митя переписывал несколько раз. Ему хотелось написать коротко и ясно. Ясности в конце он добился, но краткости достичь так и не смог.

В приложении к протоколу он подробно описал имущественное состояние и социальное положение членов артели.

— Один бедняк, один безымущественный пролетарий, остальные середняки и ни одного зажиточного… Как не помочь — помогут!

— Я тоже думаю, что должны бы помочь… — говорил дед Наум. — Да нам не много и нужно. Давай-ка подсчитаем, Митя. Терьке дробовик надо? Надо. Вавилке винтовчонку какую-нибудь — тоже беспременно. Тебе тридцать второй калибр необходимо: с такой, как у тебя, берданкой на одном порохе прогоришь. Пороху по две банки на брата — клади десять фунтов. Дроби по десять фунтов — пуд десять фунтов… Патронишек десятка по два, пистонов по три сотни, капканов там соболиных десятка два… И пиши, пиши, что рассчитаемся за все. До копеечки рассчитаемся пушнинкой. Не таков, мол, дедушка Наум, чтобы не рассчесться.