Страница 64 из 190
— Господи Исусе Христе, сыне божий, — закрестился Анемподист. — Подымайтесь-ка, мужики, надо оследствовать. Не зря же и вой, и собаки рвутся. Кому бы это быть? Волков от Ноева потопа в белках не слышно…
Мокей зажег светильник. Из-под нар выставилась одинакового цвета с огнем маленькая рыжая головка Зиновейки-Маерчика.
Молча оделись и вышли.
Начинало отбеливать. Ковш Большой Медведицы закинулся совсем навзничь, и казалось, это из него сыпались изумрудным потоком звезды.
— Благослови, господи, Амаликову поправый силу… — начал было Анемподист Вонифатьич.
— Собака это, лопни глаза мои, собака! — перебил его Мокей, уловив в гуле лая и вторившего эха вой чужой собаки.
— А не врешь, Мокей? Не зверь ли потревоженный? — опасливо возразил Зиновейка.
— Врет пес, а не я! Дойдем, Терьша, оследствуем. Уж не в капкан ли какая сердешная попала?
— И то правда, сходите-ка, потрудитесь для ради дела доброго. Кто его знает… Сходите-ка, божьи дети, — напутствовал их Анемподист Вонифатьич.
Мокей привычным движением вдернул ноги в юксы лыж и двинулся к косогору. Терька догнал его у леса.
Собаки с лаем покатились в глубь черной густой чащи. Вскоре оттуда послышалась ожесточенная грызня.
Не замедляя хода лыж, Мокей и Терька выскочили на полянку и первое время не могли понять, что перед ними, около крутившегося клубка собак, на снегу под пихтой лежал человек.
— Господи Исусе Христе, да цыц, вы, будьте троетрижды прокляты! — пиная собак, крикнул Мокей и наклонился к лежавшему, крестясь и в то же время ругаясь. — Терька! Да ведь это парнишка чей-то!
Терька боязливо нагнулся:
— Дяденька Мокей, да это Зотька! Ей-богу, Зотька, вот те Христос, Зотька… И собака их… Вот провалиться мне!
Мокей осторожно дотронулся до лица Зотика.
— Терька, да он жив, с места не сойти, жив! — закричал Мокей.
Он схватил на руки Зотика и стал трясти его, как бабы трясут раскричавшегося ребенка.
Зотик приоткрыл глаза и застонал.
— Живой! Живой!
— В избушку, скорей в избушку!
Мокей, закинув назад голову, быстро и легко понес Зотика. Бойка с изорванным ухом и прокушенной лапой, хромая, не отставал от него ни на шаг.
— Я говорил, неладно что-то, а оно вот, видишь ты, штука какая… Замерз бы до свету, непременно бы замерз, — говорил Терька, едва поспевая за Мокеем.
От избушки, семеня ногами, бежал навстречу Анемподист.
— Зотька, Наумов внучек, ангельчик божий! Я говорил вам, сердце мое вещевало! Свете тихий, да как он туда попал, Мокеюшка? А Нефед где же? Где же Нефед?..
— Не крутись под ногами! — крикнул на старика Мокей. — Терька, тащи снегу, оттирать будем — познобился, наверно.
Из избушки выкатился Зиновейка-Маерчик.
— Суда, суда, Мокей, под крышу, — засуетился он больше всех. — Да не так! Вот так клади, эка медведь… осторожней! Обутки, обутки снимай, — командовал он всеми. — Да три же, три, обломила!
— Уйди, гнида! — рявкнул Мокей на суетившегося Зиновейку и начал тереть полой зипуна ноги и руки Зотика.
Зотик застонал и открыл глаза.
— Ангельчик ты мой, — причитал Анемподист Вонифатьич, — да как же ты это? Да десница вышнего разбудила меня во спасение чужой души…
— Клади в изголовье выше! — крикнул Мокей Зиновейке, внося Зотика в избушку и укладывая на нары.
Бойка проскочил в дверь и забился в угол.
Зотик открыл глаза и уставился в прокопченный потолок, словно припоминая что-то.
Суровый, звероподобный Мокей замер и перестал дышать. На открывшего дверь Маерчика он так посмотрел из-под нависших бровей, что тот попятился и чуть не растянулся на пороге.
Рассвело. Анемподист с Маерчиком собирались рубить кулемки[22]. Зиновейка отыскивал топор. Мокей молча подал топор Маерчику.
— Терька! А ты что же, раб господень, шалашишься там? Что ты, в бирюльки пришел играть, галилеян несчастный! — заругался Анемподист.
Лисья мордочка его, заостренная еще больше обдерганной белесоватой бороденкой, выражала неподдельное страдание, соединенное с апостольским смирением.
— Всегда вот так. Ты людям добро, а они… они… О, владыко многомилостивый! Да скоро ли ты, Иуда-христопродавец!
Анемподист Вонифатьич торопился захватить лучшие места для ловушек и потому особенно был зол на задержавшегося Терьку. Зять Анемподиста — новосел Зиновейка-Маерчик — на промысле в здешних местах был впервые, и Вонифатьич указал ему дальний ключ, до которого ходу было до раннего обеда.
Мокей недружелюбно посмотрел на старика и снова шагнул в избушку. Зотик спал. Мокей сел на нары и задумался.
Обрывками пробегали картины далекого, казалось — лесом поросшего, прошлого. Замерзал и он — в работниках у лосевского богатея. Четырнадцатилетним один на семи лошадях ездил за сеном. А кони — не кони, звери. Дорога — что шаг — камень да раскат, возы опрокидываются, завертки рвутся… А шестнадцати лет, когда мать женила его на курносой, рябой двадцатилетней девке Пестимее, тесть-сапожник взял его к себе в дом… Однажды он больно побил Мокея за то, что тот не сумел ссучить дратвы… Потом вспомнил, как его били ойроты на собольем промысле в их угодьях, как сам он бил ойротов в отместку и одного зашиб до полусмерти кулаком в висок.
Несмотря на то, что воспоминания были все горькие, Мокей прильнул к ним жадно, не отрываясь. В первый раз, у спасенного им больного Зотика, вспоминал он свое прошлое.
— Пить… — услышал Мокей тихий шепот и без зипуна, без шапки бросился с котелком к речке.
Когда вернулся в избушку, Зотик сидел на нарах с горевшими глазами и кричал:
— Куси, куси их, Бойка!
Мокей поднес к губам Зотика котелок. Больной жадно припал к воде.
К вечеру жар спал. Зотик перестал бредить. Всматриваясь в потолок, в сидевшего рядом Мокея, он силился понять, где находится.
Зотик помнил, что пошел домой и дорогой заблудился. Но как он попал в избушку и кто с ним рядом?
Мокей пощупал его лоб. Зотик схватил Мокея за руку и больше не выпускал ее.
К вечеру Зотик опять заснул.
Вернувшихся с промысла охотников Мокей встретил на улице. Он грозно цыкнул на расшумевшегося было Терьку, и тот весь вечер ходил так осторожно, точно подкрадывался к зверю.
На полянке, где утром нашли Зотика, Терька подобрал дробовик и лыжи.
Поужинали тихо и так же тихо легли: Терька с Маерчиком под нарами, Мокей и Анемподист Вонифатьич на нарах, рядом с Зотиком.
Ночью Мокей спал, против обыкновения, плохо, два раза подавал Зотику воды и каждый раз подолгу не мог уснуть.
Глава VIII
Один раз в жизни Мокея пожалели. Ночью давно забытая, стертая временем жалость эта припомнилась ему.
Накануне первой мировой войны, в последний день масленицы улицы богатой раскольничьей деревни Лосихи ломились от ирбитских саней, кошевок и расписных пошивней. Гулевые жеребцы в наборной, с гарусными кистями сбруе, запряженные в покрытые коврами и яркими половиками сани, переполненные пьяными поезжанами в цветных рубахах и сарафанах, надетых поверх зипунов… Весенние пригревы солнца, разъезженная в бурую кашицу дорога…
Мокей, тогда еще четырнадцатилетний мальчонка, сидел верхом на соловом, горбоносом жеребце хозяина, купца Ляпунова.
Десять лучших «бегунцов» из волости были выдержаны на сухарях да на отборном, просушенном овсе и приведены в Лосиху на «бег».
Ставка «коню по коню». Такие бега испокон веков раз в год, в масленицу, устраивались в Лосихе, куда приводили самых резвых коней только ярые охотники из кержацкого купечества.
Высокие, длинные, тонкие в перехвате, красавцы скакуны, в большинство накрытые с головой разноцветными попонами, походили на диковинных птиц.
Мальчишки толпами бегали за ними, когда их вываживали перед бегом.
Счастливцы, самые отчаянные, лихие наездники, тоже наряженные в шелковые и сатиновые рубахи поверх легких стеганок, без седел сидели на скакунах.
22
Кулемки — ловушки, приготовляемые промышленниками в лесу.