Страница 25 из 190
Алеша лег на землю:
«К людям как можно скорее…»
Сырое, холодное утро лениво занималось. Алеша поднялся и побрел.
Чтоб заставить себя идти, он рисовал радужные перспективы во время отдыха: «Согреюсь, высохну в пути, а потом найду глухарей, поймаю одного и съем всего зараз…»
«Доберусь до поворота реки и лягу на одну минуточку… На одну минуточку…»
Медленная ходьба не согрела, а утомила.
Попутно Алеша срывал чашечки цветов, семена трав и жевал их. Во рту у него было горько, губы растрескались до крови.
Шум реки то пропадал, то вновь возникал, хотя река все время была рядом. Он шел уже в забытьи, не видя трав под ногами, не отдавая себе отчета, сколько времени идет. Порою ему казалось, что он идет вечно. Красные, воспаленные глаза его были опущены в землю.
«Дойду и лягу…»
Алеша поднимал голову и смотрел на изгиб реки. Намеченный им рубеж то отодвигался, то подступал почти вплотную. Он напрягал все усилия, чтобы одолеть последнюю долинку.
«Не менее шестисот шагов… Шестьсот раз нужно передвинуть ноги…»
Алеша начал считать, но счет скоро утомил его, и он бросил. Все тело его молило об отдыхе, но он шел. Шаги становились все короче и короче. Алеша наметил для остановки новый, более близкий рубеж, но, чувствуя, что израсходовал еще не весь запас сил, брел.
Выскочил саврасый ветвисторогий марал. Зверь сделал огромный прыжок и встал. Малиновые его ноздри раздувались и дрожали, как лепестки мака. Тонкие сильные ноги, казалось, были сплетены из жильных струн. Орехово-темные глаза удивленно смотрели на человека. Но ничего не видел Алеша, кроме мягкой, жирной, лоснящейся спины зверя: «Впиться бы зубами и рвать кусок за куском…»
И когда исчез марал, в воспаленных глазах юноши долго еще стояла мягкая, колышущаяся спина зверя. Идти дальше Алеша не мог. Волнение, охватившее его при виде зверя, убило остатки сил. Он опустился на траву и закрыл глаза.
Алеша пролежал до полудня, под всякими предлогами увеличивая минуты отдыха. Озноб, начавшийся ночью, не проходил, несмотря на то что день был жаркий.
«Значит, я заболел все-таки… А осталось совсем-совсем пустяк», — пытался он подбодрить себя во что бы то ни стало.
Алеша лежал с закрытыми глазами, бессильный подняться, чтобы идти дальше.
Вдруг ему почудился отдаленный лай собаки. Алеша перестал дышать и в напряженном ожидании раскрыл рот.
«Ну конечно же лает…»
Он долго поднимал отяжелевшее тело с земли, встав сначала на четвереньки. Потом, схватившись за дерево, поднялся на ноги и побрел дальше. Через каждые три шага останавливался и слушал, но лай не повторялся.
«Может быть, это почудилось мне?! — испуганно подумал он. — Но нет же, нет!.. Я слышал… слышал, — с дрожью в голосе твердил Алеша. — Не буду отдыхать, пока снова не услышу лая».
Мучительное ощущение голода вдруг пропало, и его заменило новое для Алеши ощущение физической легкости. Как будто тело его утратило вес и ноги ступали по воздуху. Это новое состояние удивило Алешу, но он так ослабел за эти дни, что мысли и чувства подолгу не могли сосредоточиваться на чем-либо одном.
И вдруг Алеша набрел на узенькую тропинку.
Вышел он на нее, ступил и, пораженный, остановился. От волнения он не мог сделать ни одного шага. Алеша опустился на колени и стал гладить выбитую в высоких травах землю исхудавшими ладонями. Потом он поцеловал тропинку.
«Теперь усну на ней до завтрашнего утра. Вот она, родная…»
Алеша еще раз пощупал тропинку и лег, прижавшись к ней пылающей щекой. Худое, землисто-серое лицо его блаженно улыбалось.
Глава XXVIII
Никодим с тревогой взглянул на солнце.
«Медвежонок больной, голодный, в наморднике, а тут никак из дому не вырвешься… — беспокоился мальчик. — Ах, если бы вы знали о моем пестуне!.. Но о Бобошке я ни бум-бум… Чего доброго, встречаться с ним запретите. Медведь! Зверь!.. А мой зверь смирнее и понятливее любой собаки. Вот погодите, я его выучу дрова носить, сено возить выучу…»
Никодим придумывал самые невероятные вещи, которым он выучит своего Бобошку.
«За мед, за овес всему выучу…»
На повороте тропинки из-под ног у него с шумом вырвался старый глухарь и замахал над мелколесьем. Глухарь забирал все круче и сел на высокую сосну. Ветка, на которую опустилась птица, закачалась; закачалась и грузная птица.
Никодим упал на тропинку и пополз. Колея была глубоко выбита, и по бокам ее росла трава. Птица была уже недалеко, но мальчик решил подползти ближе, чтобы выстрелить наверняка. Никодим наметил себе рубеж — крутой поворот тропинки. Полз, не поднимая головы.
Птица спокойно пощелкивала крепким клювом, издавая отчетливый звук: «цо-о, цо-о, цо-о…»
«Сейчас начнет клевать хвою».
Никодим передвинул локти, бесшумно подтянул распластанное тело. Но словно его кто в бок толкнул. Он поднял голову и вздрогнул: не далее как в пяти шагах от него, поперек тропинки, вниз лицом, лежал человек.
Забыв о глухаре, мальчик испуганно вскочил. Первой мыслью его было — бежать. Он сорвался было с места, но неожиданно негромко и робко окликнул!
— Эй!
Человек не отозвался, даже не поднял головы. Никодим подбежал, склонился над самым ухом Алеши и о отчаянием и страхом в голосе закричал:
— Дяденька! Проснись!
Алеша чуть поднял голову и невидящими, тусклыми глазами посмотрел на Никодима. Вид исхудавшего незнакомца с бессмысленно остекленевшими глазами был так страшен, что мальчик отпрянул от него.
— Кто ты такой? — преодолевая страх, еще громче прокричал Никодим.
Алеша оторвал голову от земли и пошевелил сухими, растрескавшимися губами. Серо-землистое, ссохшееся лицо умирающего вызвало такую жалость и боль, что Никодим, забыв всякий страх, стал поднимать его. Алеша тоже делал усилия встать. С трудом он выкинул костлявую руку и попытался опереться, но рука тотчас же опустилась. Больной ткнулся лицом в землю.
Никодим повернул Алешу навзничь и увидел, что из закрытых глаз его по ввалившимся, худым щекам текут слезы.
«Года на полтора-два — не старше! Никак не старше меня…» — подумал Никодим.
И, хотя ясно было, что больной был старше, Никодим продолжал уверять себя, что он не старше, чем на полтора-два года…
— А ты не плачь! — сказал Никодим и вытер рукавом мокрые свои глаза. — Не плачь! — Мальчик положил руку на лоб незнакомца.
Голова больного горела. Никодим не знал, что ему делать. Алеша опять зашевелил губами. Никодим скорее догадался, чем услышал, что Алеша произносит слово «есть».
Дрожащими руками мальчик стал выжимать осотину в раскрытый рот незнакомца, измазал подбородок и щеки больного, но немного меда Алеша все-таки проглотил.
— А ну-ка, братша, давай подниматься да потянемся потихоньку! — вдруг решительно сказал Никодим.
Мальчику казалось, что тон его слов вольет бодрость в больного, прибавит сил ему самому, чтобы поднять незнакомца с земли и повести его на заимку.
Никодим схватил Алешу за плечи.
— А ну, ну еще, еще! — поощрительно закричал он, как кричал отец, помогая старому Пузану в гору.
Никодим окончательно убедился, что больного ему не поднять и уж конечно не довести до заимки.
«А что, если сделать плот и уплавить?..»
Мальчик вынул из-за опояски топор и побежал к реке. Перерубить сухостоину, накрутить виц и связать небольшой плот — все это казалось очень легким Никодиму, но, когда взялся за работу, дело оказалось и тяжелым, и сложным, и длительным.
Березовые вицы рвались, и их пришлось заменить ветвями акации. Даже затесать клин нужной величины и формы было не так просто. Еще труднее было удержать на быстром течении реки бревна, пока Никодим не догадался привязать их деревянными кручеными веревками.
Чтобы не замочить одежду, Никодим разделся. Его больно кусали слепни, но плот он все же сплотил.
Мальчик вернулся к Алеше. Незнакомец лежал все так же с закрытыми глазами.