Три поколения

— А чем же ты его, шестой-то корпус, к пятикорпусному приклеишь? — с волнением вступил в разговор Боголепов.

— Нужда, Константин Садокович, и железо гнет, а это — плевое дело! Сделаем даже и в полевых условиях. Поставим на болты накладку к раме, а к ней шестой корпус.

— И выдержит?

— Головой ручаюсь!

Гордей Мироныч одобрительно похлопал Ястребовского по плечу.

— А я было собрался ругаться с тобой… Выйдет, Илья Михайлович, по-твоему, — не знаю, что для тебя сделаю!.. Это если удастся, а я чую, что непременно удастся, — вновь заговорил Гордей Мироныч. — Надо будет в нашу районную газетку…

Старик развеселился.

— Слушайте, расскажу вам случай со мной… Дело было лет пятнадцать тому. Я тогда еще совсем молодой был, первый год на партийной работе. А в технике, как говорится, ни в зуб ногой. Тракторов были единицы, и зябь мы пахали до белых мух. Приезжаю однажды на отдаленное поле — и вижу, стоит трактор и около него тракторист мается… — Гордей Мироныч загадочно покосился на Ивана Анисимовича Шукайло. — А уж стужа была. Ветер с ног валит, снег слепит. Меня, только я вылез из машины в ватном пальтеце, насквозь пробило… Как сейчас помню, молоденький, лет восемнадцати — девятнадцати тракторист был, а здоровяк — на голову меня повыше. Лицом черный-пречерный и курчавый, как баран… Н-да… Стоит весь измазанный, в солидоле, в бензине, со сбитыми в кровь пальцами, с синими от холода губами и злым лицом. Оказывается, уже полсуток он бьется и не может исправить остановившийся в борозде трактор. Поздоровался, спрашиваю: «Что стоишь? В чем дело?» — «Сам не знаю, в чем. Должно, заболел мой трактор». — «А чем заболел?» — «Черт его знает чем. Похоже на грипп — и кашляет и чихает, а ни с места…» Покрутился я возле трактора, покрутился и пошел от него, в машину, а бедолага в поле на холодном ветру около трактора остался, возможно голодный как волк. И разобрало его тут: зло выругался он от всего сердца и проворчал: «Ездиют тут, мешают только, казенные машины бьют, бензин жгут…»

Старик покосился на Шукайло, и тот покраснел. Все повернули головы на смущенного Ивана Анисимовича.

— Много времени прошло, а как вспомню про этот случай, всегда говорю: «Прав был парень». Ездить нашему брату и не помогать народу — значит жечь понапрасну бензин и, главное, обманывать себя и других.

Глава II

Не одну бессонную ночь провел Андрей со дня отъезда Неточки. Ему казалось, что о его позоре узнали в МТС все и что дольше оставаться ему здесь нельзя. Потом, когда немного оправился, пришла тупая тоска. У людей с пылким воображением ошибка превращается в преступление. Так было и с Андреем. Прежде всего он чувствовал себя виноватым перед Верой. Написал ей два письма, но ответа не дождался.

— Позвоню!

Но и дозвониться не удалось. К телефону подходила Маша Филянова и, как казалось Андрею, подчеркнуто холодно и неправдиво отвечала: «Вера Александровна в поле…» Дважды он порывался попасть в колхоз «Знамя коммунизма», но разлившаяся река отрезала работавшие в этом колхозе отряды от МТС.

Оставаясь один, Андрей мысленно все время возвращался к Вере. Вспоминал полный страдания взгляд девушки, ее крик: «Ты, конечно, пойдешь к ней! Пойдешь!»

Работать… Только работать!

И Андрей ушел в спасительную работу. Он метался по пахотным массивам, помогал колхозным агрономам организовывать подвозку семян, проверял работу полевых и тракторных бригад. Большие и малые дела делал с одинаковым жаром. Ему казалось, что там, где появлялся он, убыстрялись темпы пахоты и сева.

Но первая же пятидневка разочаровала молодого агронома. Андрей был уверен, что во всех бригадах, наученных тяжелым опытом прошлых лет, начнется борьба за сжатые сроки сева, высокое качество работ. «Пришла весна — тут не до сна». В действительности же тракторы и сеялки простаивали. То не подвезли семена, то люди явились в бригаду лишь к одиннадцати часам, то с водовозкой что-нибудь случилось, то обед опоздал, то запасных частей не оказалось в наличности. Неполадкам не было числа.

План сева, расписанный Андреем не только по дням, а и по часам, летел кувырком. «Может быть, во всем этом повинен только я? Не умею организовать народ?» — думал главный агроном. Он вставал до солнца, так же как и Боголепов, спать ложился не раньше одиннадцати, а число неполадок не уменьшалось.

С тайной завистью наблюдал Андрей за работой директора. Боголепов делал все играючи просто. Иногда с бранью, иногда с шуткой, но всегда уверенно и споро. Вот он, большой, сильный, красивый, направился в строительную бригаду на строительную площадку — «Площадь целинной весны», как называли ее москвичи-комсомольцы, прибывшие в МТС со второй партией, — издали зорким глазом окинул «площадь», заметил происшедшие за день изменения и сейчас же сообразил, что от него, от директора, требуется…

Боголепов вдруг убыстрил шаг и уже не идет, а бежит к клубу. Через минуту Андрей увидел его наверху размахивающим руками. Рядом с ним — бригадир строительной бригады, проворный, узкоплечий комсомолец-москвич. Он что-то объясняет директору и тоже машет рукой.

Андрей подошел ближе, стал слышен бас Боголепова:

— А еще техник! Да тут и без ватерпаса, на глаз видно… Мал угол: кровля получится плоской. Зимой ее продавят снега, весной и осенью прольют дожди — и тес сопреет вдвое быстрее. Круче ставь стропилины!

А через минуту широкая спина Боголепова мелькнула у столовой, и уже там он дает указания каменщикам, растворяющим известь, плотникам, врубающим дверные косяки. «Откуда у него, у механизатора, опыт прораба?» — дивился главный агроном.

Андрей любил бывать на строительной площадке. В заметно определяющихся ее контурах он, как и строители-комсомольцы, уже видел будущую «Площадь целинной весны» с газонами в центре, с тротуарами у домов, у клуба, у магазина. Любил слушать разговоры строителей-плотников, рослых, большеруких, веселых ребят. «Что-то простое, прочное и красивое в них», — думал Андрей. Ему нравились новые слова и поговорки, которыми сыпали строители: «Вязать венцы», «Класть матицы», «Срубим — как чашу выточим, хоть воду наливай — не потечет»… Но задерживаться на площадке в дни посевной главный агроном не мог. Он отправлялся в ближние от центральной усадьбы бригады, где тракторы поднимали целину и залежь, а сеялки стояли, ожидая, когда соберутся «засыпальщицы».

Шли дожди, дули резкие северные ветры. А если стихало, то с ближних гор в долины, в степи наплывал такой туман, что в десяти метрах ничего нельзя было рассмотреть.

Задумавшись, Андрей стоял на крыльце конторы. Подошел Огурцов.

— Не весна, а сплошная перепелесица! — блеснул он подхваченным где-то новым словцом.

Андрей посмотрел на Игоря, одетого в какой-то несуразно длинный бешмет и в растоптанные валенки, на смешную его козлиную бородку и не сдержал улыбки.

— А ты, вместо того, чтоб на весну сердиться, разозлился бы на свою связь. И вчера и сегодня от семи отрядов сведений не поступало. И живем мы с твоей связью, как в тумане. Рассердись-ка! — И пошел в степь: природа всегда умиротворяла его.

Он бродил и думал: «Как заставить людей почувствовать ответственность за простой техники, за срыв сроков сева?»

Встретился знакомый чабан Семен Яковлевич. Высокий немолодой мужик, в бараньей папахе, в ватнике и резиновых сапогах, брел с пустым ведром и толстой книгой в руках. Поздоровались.

— А ведро зачем? — спросил Андрей.

— Норку суслика встречу — залью. За десять шкурок трудодень начисляют. И между делом — посидеть, почитать… Степь-то весной мокрая.

Андрей посмотрел заглавие: «Петр Первый».

— Книги — моя страсть, людишек не люблю…

— За что же вы их не любите, Семен Яковлевич?

— За хитрость. Только и норовят, как бы от работы отбиться, попьянствовать, на легкую ваканцию пристроиться… А работай бабы, извиняюсь, женщины… Урожай на девках да на бабах только и выезжает. Зимой кто скот спасал? Девки и бабы. Сейчас кто на сеялках под кулями? Девки и бабы. А теперь и бабы у мужиков учатся хитрить.