Три поколения

Выговорив эти слова, Груня брезгливо сморщилась и замолчала. Все поняли, как она ненавидит Люсечку.

— Спасибо, Груня.

…Разговор затянулся. Особенно тщательно обсуждалось все связанное с бригадой Маши. Все хотели помочь ей в большом соревновании.

Попросил слова Боголепов.

— Бригаду Маши Филяновой советую прикрепить к колхозу «Знамя коммунизма». И вот почему. Первое, — он загнул огромный, как огурец, палец, — рельеф, сходный с казахстанским; второе — целинные и залежные площади в большом количестве; третье — председатель колхоза Павел Анатольевич Лойко — мужик трезвый, хозяйственный, он создаст подходящую обстановку трактористам. И еще одно предложение, тоже имеющее немалое значение для бригады Филяновой…

Боголепов как-то особенно пристально посмотрел на Веру Стругову и Андрея, сидящих рядом. Еще не понимая, в чем дело, оба агронома вспыхнули.

— Рекомендую Веру Александровну Стругову перебросить из «Красного урожая» в «Знамя коммунизма». А за полями красноурожайцев — они рядом с эмтээс — присмотрит сам главный агроном. — Константин Садокович потрогал черный ус и сощурился в улыбке. Уточкин также улыбался. — Тогда можно ручаться, что и на полях колхоза «Знамя коммунизма», как ни далеко они от эмтээс, главный агроном найдет время побывать и присмотреть за качеством работы.

Андрей и Вера не поднимали головы.

Близ полуночи шумной ватагой комсомольцы вывалили на улицу. На дворе неистовствовала пурга, как будто был не апрель, а январь. Пурга еще больше прибавила молодежи веселья. Хотелось петь, смеяться, играть в снежки или попытать силу и ловкость на поясах.

— Про такую весеннюю вьюгу моя бабка говорит: «Черт женится, бесы за ведьмой поскакали!» — сказал Витька Барышев и, налетев на своего дружка Огурцова, опрокинул его в сугроб.

— Трубку! Трубку, конопатая тля! — закричал Игорь.

Но и самого Витьку повалила на Игоря ухватистая, сильная, хоть и маленькая, Груня Воронина. К барахтающейся на снегу группе подскочило сразу несколько девушек-москвичек, и они затеяли такой визг, что переполошили всех собак в переулке.

Андрей и Вера с улыбкой смотрели на озоровавших ребят.

Боголепов сел в машину и крикнул в сторону главного агронома:

— Садитесь, подвезу!

Но Андрей будто не слышал его приглашения, и машина, оставляя глубокий рубчатый след на снегу, укатила. Лишь только фонарик растворился в метельной коловерти, Андрей повернулся к Вере. Она без слов поняла его, и они пошли. Вера взяла Андрея под руку; он обрадовался, крепко прижал ее локоть и заглянул ей в лицо. Как сквозь зыбкую молочную сетку, разглядел длинные, таинственно мерцающие глаза, мягкий росчерк бровей, маленький, решительно сжатый рот. Все это было так близко и так далеко!

С замиранием сердца Вера ждала, когда заговорит Андрей.

За околицей, у выметнувшейся кузницы, буря неистовствовала еще сильнее, но они, клонясь вперед, точно слитые воедино, шли и шли навстречу пурге. Молчали. Только изредка Андрей приближал свое лицо к лицу Веры и тогда чувствовал ее горячее дыхание, встречал ее таинственно мерцающий взгляд.

— Ты не устала?

— О, что ты, что ты! Да разве я когда-нибудь устану с тобой!

…Сколько раз они возвращались от околицы Предгорного до МТС, ни Андрей, ни Вера не смогли бы сказать. Словно на земле их было только двое да воющая на все голоса пурга. Когда останавливались, Андрей заслонял Веру от бури.

— Говорят, расставаться легче всего в гневе, — шептала Вера. — Чем бы мне рассердить тебя, Андрюша? Но я не знаю…

И они опять шли, опять останавливались и говорили, говорили… А то надолго замолкали.

— Еще походим?

— Да…

К утру пурга стихла. Из-за размытых ветром облаков выкатилась полная луна. Снег поголубел и заискрился. Они стояли у калитки Вериной квартиры. Андрей распахнул полы своего тулупа: ему было жарко.

Утром первый обратил внимание на ошалело-счастливый вид Андрея Шукайло. День был воскресный. Иван Анисимович пришел навестить Боголепова. А тот куда-то уехал. В коридоре Шукайло встретился с Корневым.

— Что это вы сегодня сияете, как новый гривенник? — спросил Шукайло. — Уж не птицу ли любовь поймали? Ой, чую, поймали Настеньку в шубейке красненькой!

Андрей так откровенно обрадовался встрече, таким добрым и сердечным показался ему Иван Анисимович, что он обнял его и, подталкивая к своей двери, сказал:

— Зайдемте ко мне… Я давно вас… Мне действительно сегодня… Вместе кофе попьем…

Они сидели друг против друга и говорили. Вернее, говорил Шукайло, Андрей слушал.

— Моя Люба и Боголепова Лиза — учительницы-подружки были, водой не разольешь! Мы с Константином — трактористы и тоже друзья. Зарегистрировались по уговору в один день и час. Свадьбу справляли вместе… Была Люба тонюсенькая, как струнка, а лицом очень похожа на Машу Филянову… — Шукайло опустил глаза. Около темных скул выступила легкая краска. — После второго Люба умерла при родах. Сыны в нее — светловолосые. У обоих короткие верхние губки, как у Любы… Но золу ворошить — глаза порошить, не буду… — Шукайло горестно ссутулился. — А вот про Константина расскажу, чтобы вы о нем правильное понятие имели. В школе еще узнал я «Горе от ума». А Люба, бывало, целые страницы на память шпарила… Так вот, если бы я имел хоть малюсенький талантишко, я бы, клянусь, про Константина целую комедию написал под заглавием «Горе от красоты». И все бы на фактах, без какой-нибудь прикраски.

Иван Анисимович отодвинул стакан и расстегнул верхние пуговицы косоворотки, точно они мешали ему рассказывать.

— Как уже сказал я, холостяжничали мы с ним вместе и поженились на подругах, а после несколько лет работали неразлучно, то все происходило на моих глазах. Скромности он непомерной, а ведь вот же пустили про него грязную славу! Началось с директорши сыроваренного завода Маланьи Андреевны Саврасовой. Лет тридцати, глазастая, легкого ума, — одним словом, сумасбродная бабенка. Безделье, скука — ни клуба, ни кино. У нее только и развлеченья, что расслабительные романсы под гитару да увлекательные романы до одури. Вот и врезалась она в Константина, как кошка. Увидела его на полянке — плясал он — и запылала… И уж на какие только хитрости не шла, каких ему намеков не делала! Устоял Константин. Другой бы кто ни за что не выдержал, а он устоял. А почему? Лизу любил и на технике помешался. Ну ладно. Вскорости женился он на Лизе, и тут обозлилась Саврасиха! А в Лизу, на беду, без памяти втюрился завхозишка, как мы звали его, «Скипидар Купоросыч» — Мефодий Евтихиевич Колупаев. И вот начали они в две грязные глотки про Константина судачить. И с той-то он живет, и с этой-то путается. Шире — дале, кто и не верил, стал верить. Шелудивым душам чистота в диковинку. И пошло, и пошло… Какие только они клинья не вбивали! На весь район ославили! Вот какие художества, Андрей Никодимович, из-за красоты бывают!

— Теперь понятно, из какого источника черпал свои легенды исказитель дедок Костромин… — в раздумье сказал Андрей.

— Как, как — исказитель? Вот уж верно так верно! Это, я доложу вам, такой исказитель, что только руками разведешь: черное белым представит, белое — черным! И поверишь. — Шукайло засмеялся, но круто оборвал смех, и лицо его снова стало сосредоточенным. — Страшное дело — клевета: скольких честных людей она погубила! И не просты эти люди, клеветники, ой, не просты, Андрей Никодимович! С виду кажется прост, а на деле такой дурью оброс, что у него в одной бороде, как в чужом лесу, заблудишься. А уж в душе такого «мудреца» и днем с огнем не разберешься. А на Константина, как на крупного, хорошего человека, такие смердящие псы стаей набрасываются…

Андрей слушал и с грустью думал об этой странной истории красивого, целомудренного человека, преследуемого нехорошей молвой. Рассказ Ивана Анисимовича как-то сам собой завершил круг всего, что Корнев услышал за эту зиму о Боголепове.

Глава XVII

За утренним кофе директор заметил, что главный агроном чем-то сильно озабочен.