Три поколения

Игнат Кочкин к грязи в мастерских относился, как говорили комсомольцы, «веротерпимо».

— Это вам не больница! — говорил Кочкин. — Испокон веков в мастерских грязь. Вы бы еще белые халаты себе потребовали…

Поход за чистоту, за новый порядок в мастерских возглавила молодежь. Вчера комсомольцы выбрали новое бюро, в которое вошли: Андрей Корнев, Маша Филянова, Вера Стругова, Игорь Огурцов и токаренок Витька Барышев.

— Может ли Войковская МТС с теперешним ее личным составом и вооружением стать главной силой в сельскохозяйственном производстве? — Андрей вопросительно посмотрел на членов бюро.

Не выдержал самый младший из членов бюро, семнадцатилетний Витька Барышев:

— Взять наш токарный цех… Если б у нас дисциплинка не прихрамывала…

Сидевшая рядом с Витькой Вера тихонько дернула его за ватник и шепнула:

— Помолчи.

Андрей продолжал:

— А во что может обойтись нам варварское хранение машин, грязь на рабочих местах? Недавно из-за плохого ухода чуть не сгорел генератор. А случись это несчастье — замрут мастерские.

— Андрей, запиши ответственность за чистоту в помещении генератора на меня… — При этих словах Витька раскраснелся, но смотрел на всех строго.

Сдвинув на затылок шапчонку, вскочил Игорь Огурцов.

— Вопрос о хранении машин, братка, пиши на меня. Уж я — то, радист, знаю, что многие детали машин, под дождем и снегом портятся быстрее, чем в работе. Каменный век какой-то! — повторил Игорь слова старого токаря Созонтыча, и ребята улыбнулись. — Перпетуум-мобиле настоящий получается: государство нам дает машины, а мы их гробим. — Игорь внимательно оглядел ребят. — Государство нам снова дает машины, мы их снова гробим… Я поговорю с директором. Если надо будет, поеду в райком. Мигом!

Все дружно засмеялись. Ох уж это «мигом»!

Слова попросила Вера. При этом она посмотрела на Андрея такими влюбленными глазами, что он остолбенел.

«Неужели? Но ведь я же… Но ведь это же…» — бессвязно пронеслось в его голове. И он сухо и строго сказал:

— Говори, Вера.

— Я с осени готовлюсь открыть в колхозе «Красный урожай» трехлетние курсы мастеров сельского хозяйства. Подобрала пособия… Запишите за мной эту работу… — И осеклась. Ее напугала металлическая нотка в словах Андрея. Она низко склонилась над столом и уже больше не слышала, что говорили ребята.

А говорили горячо. Особенно самый младший из членов бюро — Витька Барышев:

— Мы, комсомольцы, — хозяева. Значит, мы и должны возглавить. Я так понимаю свою должность: всегда драться за лучшее.

Комсомольцы — тот же генератор, и бездействовать не должны… Наши батьки вон каким чертям рога посшибали, а тут Кочкин с его грязью!..

На самом деле, а вдруг крякнет генератор, и мастерские замрут?!. С кого за это голову сорвать? С нас: недоглядели… Значит, и сами мы, войковские комсомольцы, — неважный генератор…

Наше правительство вон на какое дело размахнулось, значит, и нам на подхват надо, как всегда подхватывали комсомольцы… Вот как я понимаю комсомольскую свою должность…

…Когда вышли на мороз, разом опьянели от зимнего воздуха, от луны, от звезд.

— Братцы! В такую ночь влюбленным… — Игорь взглянул на Веру и Андрея, — гулять и целоваться, гулять и целоваться… Правда, Маша?

— Ты, кажется, и с Матильдой не прочь целоваться? — засмеялся Барышев.

— Витька, побью! Да понимаешь ли ты, молокосос, что в таких делах несовершеннолетние не имеют голоса! Пошли, Маша! А ты, Витенька, иди целуйся с генератором. Прощай, пиши, в крайности телеграфируй.

Андрей и Вера остались вдвоем. Молчали.

— Погуляем? — предложила Вера.

— А потом мне провожать тебя?

— Не возражаю… — Вера засмеялась. — Я тебя тоже провожу! Ночь-то какая, смотри!

Было тихо. Только где-то в Предгорном визгливо потявкивал одинокий щенок да искристый снег хрустел под ногами.

Вера шла быстрой, упругой походкой. Раскрасневшаяся, под призрачным лунным светом, она выглядела сегодня какой-то особенно одухотворенной, чистой и легкой.

Андрей шел и думал: «Как она сказала — «Я тебя тоже провожу…» Он был потрясен этой фразой, как признанием.

— Славные у нас ребята, — заговорил он. — Даже Игорь… Правда, Вера?

— Конечно, правда. Даже и Игорь. У него одна беда — он, как ни старается, никак не может выйти из мальчишечьего возраста… А вообще-то, конечно, хороший… — думая о чем-то своем, тихо отозвалась девушка.

Андрей замолчал и стал незаметно наблюдать за Верой. Летящая ее походка вдруг отяжелела, лицо изменилось: печать глубокой, мучительной сосредоточенности залегла в изломе бровей. И ему вспомнилось, как она стояла в кошевке, когда догоняли раненую лису. «Какой у нее взгляд был тогда! Изумительная девушка! И дельная. С агрошколой одна, без всякого шума… Но я не имею права… Я должен рассказать ей о Неточке… Я до сих пор еще…»

Но как об этом скажешь? Андрей не мог начать говорить, словно кто-то сжимал ему горло. «Я должен, должен, — твердил он себе, — это же совершенно необходимо!»

Он не спрашивал себя, почему это необходимо. «Надо. Я должен сказать…» И молчал. Прошли уже с километр от МТС. Показались окраины Предгорного. Молчать дольше было нельзя.

Андрей остановился, и Вера подняла на него испуганные глаза.

— Вера! Я не могу больше скрывать от вас… от тебя… — Андрей хотел рассказать ей все о себе, но в измученных глазах девушки, в невольно выкинутых к нему руках он увидел такой ужас, что не решился. — Поздно уже, пойдемте.

— Пойдемте… — чуть слышно произнесла она.

Глава X

Вера открыла свою школу.

Записавшихся поначалу было тридцать, но вскоре восемь человек отсеялось. Остались девушки и женщины да семидесятилетний Агафон Микулович Беркутов. Записываться в школу он пришел одним из первых.

Вера принялась нервно оправлять волосы и не могла подыскать слов, чтобы, не обидев Агафона Микуловича, отсоветовать ему браться за агроучебу в таком преклонном возрасте.

— Ты не гнушайся мной, дочка, после спасибо скажешь. Ей-богу. Ты думаешь, я иструх, как пень? Нет, я еще козырной! Не гнушайся…

— Да я не гнушаюсь, только… — Вера вскинула глаза на обступивших женщин и девушек, точно ища у них поддержки.

— Принимай, в учебе стыда нет. Зазорно незнамство. Сыны и внуки на тракторах да на комбайнах, а я, кроме конного плуга до бороны, ничего не ведаю…

На лицах колхозниц Агафон Микулович заметил откровенные иронические улыбки. Самая же разбитная, не старая еще вдова Авдотья Тетерина, подмигнув свинцово-белесым, как оловянная пуговица, глазом, сказала:

— Тебе бы, дед, не об учебе теперь думать, а с правнучонками на печке пахать… Покачивай-ка лучше люльки снохам, их ведь у тебя не перечесть.

Старик по-молодому круто повернулся к вдове и, окинув ее с высоты своего роста презрительным взглядом, протянул:

— Евдо-ошка-а! Балабо-ошка-а! А знаешь ли ты, Евдоха, — старик как-то встряхнулся, подобрался весь, — что я вдов? И если бы, скажем, задумал жениться, то ты для меня перестарок: помоложе, поядреней искать бы стал. Мужика, Евдоха, по бороде не суди!

Старик повернулся к Вере:

— Пиши! Верно говорю, после спасибо скажешь. А что под годами, так в нашей беркутовской природе не было случая, чтобы кто-нибудь из мужиков за сто лет не перевалил. Покойничек дедушка Автоном на семьдесят девятом году на двадцатисемилетней девке женился… Батюшка Микула Автономович ста семнадцати годов скончался. И я еще поживу. А на Евдошку-балабошку ты, дочка, не смотри. Она у нас, как мой внучонок, бригадный тракторист, об ней говорит, «с пол-оборота заводится».

Пришлось записать старика.

В преподавательскую деятельность Вера ушла с головой, и чем больше занималась в агрошколе, тем больше ей нравилась ее дополнительная зимняя нагрузка.

Казалось, все на свете забыла. Даже в редкие наезды кинопередвижки Валя Теряева не могла вытянуть ее в клуб.

— Ты, Верка, сама на себя не похожа стала… Скажи, что у тебя с Андреем вышло?