Страница 44 из 67
— Предлагаю приступить к работе до того, как мы налакаемся, — возвещает в какой-то момент Вольф.
«Работа» — это допрос, которому меня следует подвергнуть. Все трое подтаскивают ближе ко мне табуретки. Лампу перевешивают так, чтобы ее свет бил мне в глаза.
— Говори правду, — приказывает Вольф, который у них, очевидно, за главного, — и если все будет в ажуре, то, может, мы тебя и отпустим. Ты нам ни к чему.
— Скажу все, что знаю, — обещаю. — Мы же свои.
— Никакие мы не свои.
— Я хочу сказать, что мы одного поля ягоды. Нас нет в списке миллионеров.
— Хватит трепать языком, — вопит примат. Вскорости я убеждаюсь, что это единственная фраза, которой он обучен.
— Кем ты работаешь у Табака? — спрашивает Вольф.
— Телохранителем.
— Сейчас умру со смеху! Ты слышишь, Стефан? Дедулька — телохранитель!
— Ну, или скорее его секретарь.
— Я сказал: говори правду! Секретарь или телохранитель?
— Вроде и тот, и другой. Ради экономии баксов.
— А где у него баксы?
— Известно где, в банках.
— В каких банках?
— «Фольксбанк», «Австриябанк», «Комерцбанк»…
— А деньги получаешь ты?
— Как это я? Он сам получает.
— Тогда на кой черт ты ему нужен?
— Ну, посылает меня туда-сюда. Собаку его выгуливаю.
— Собака злая?
— Да нет! Ни на что не годная. Только жрет да спит все время.
— А эти придурки, его телохранители?
— Они не телохранители. Телохранитель я.
— Сдохнуть можно! А где у него в доме деньги?
— По ящикам лежат.
— Я не о ящиках спрашиваю. Я спрашиваю о сейфе. О вмурованном в стену, с шифром.
— Вроде есть такой. За картиной.
— За какой картиной?
— За старинной. На ней какая-то баба, похоже графиня. Может, его мать.
— Стефан, ты слышишь, что он несет? Оказывается, мать этого типа — графиня. С этим телохранителем со смеху умрешь.
Допрос продолжается в том же духе и вертится вокруг одной темы.
— А какой выкуп, по-твоему, отвалит Табак?
— Выкуп за что?
— За тебя.
— Теперь я с тобой сдохну со смеху, — не удерживаюсь от колкости.
— Повежливей!
— Да вы не представляете себе, какой он жмот, этот Табак! Да он не то что за меня — за родную мать выкупа не заплатит!
— Этот урод не соображает, что сейчас подписал себе смертный приговор, — вступает в разговор Стефан. — Раз он ни на что не годен, его надо убрать.
— Дело ваше. Вы хотели, чтобы я говорил правду — я сказал правду.
— Надо подумать, — бормочет Вольф. Расстроенный моим ответом относительно выкупа, он начинает впадать в дрему.
— Чего тут думать, — возражает Стефан. — Вкалываем ему смертельную дозу и бросаем в товарный вагон с конечной станцией «Рай».
— Надо подумать, — повторяет главарь. — Сейчас я хочу спать. Мы с Мартином уходим, а ты остаешься. И смотри в оба. Он вроде и старый пень, а поди вон спроси у Мартина, как у него обстоят дела с яйцами.
— Хватит вам языком трепать! — рявкает человеко-подобная обезьяна.
Они уходят. Стефан перемещается к ящику и бутылке с джином.
— Успокойся, — говорит он, отпивая очередной глоток, — насчет товарного вагона я пошутил. Но как знать, может, завтра эта шутка станет правдой. Если мы не сможем сбагрить тебя Табаку — на что ты нам?
Он снова отпивает и продолжает что-то бормотать, обращаясь уже не ко мне, а, вероятно, к своему воображаемому двойнику. Потом встает, делает несколько нетвердых шагов к кушетке у стены и падает на нее.
Ему-то хорошо. А вот что делать мне? Понятно, что надо освободиться. Но как? В фильмах это проделывают очень просто, но я сейчас не на съемочной площадке. Однако я привязан к спинке легкого стула, и притом не очень туго. Это оттого, что они больше надеются на наручники. И вполне обоснованно: попробуй освободись от веревки, если руки скованы.
Мой охранник похрапывает на кушетке, преобразуя, наверное, выпитый джин в скабрезные сновидения, потому что время от времени он издает слабые сладострастные стоны. Отчего бы не попытать счастья? Только тихо! И без неверных шагов! Привстаю и отрываю в границах возможного стул от заднего места, сдвигая его вправо. Теперь уже легче сделать необходимое количество шагов, чтобы приблизиться к спящему.
Говорят ведь, что наручники следует надевать на руки за спиной, но никто не слушает. Пользуясь этой оплошностью, поднимаю свои верхние конечности и всем весом своего тела обрушиваю их на голову спящего субъекта. После чего вскакиваю на него, стараясь одной из ножек стула угодить ему в живот. Найти ключ от наручников, освободиться от веревочных пут и от стула — все это проделываю автоматически.
Потерпевший продолжает пребывать в нокауте. Остается выяснить вопрос о его личности. Говорят ведь: не держать при себе никаких документов, удостоверяющих личность, но и тут никто слушает. Скрыть особой приметы ему, конечно, не по силам, поскольку это — его тупая башка, но держать в кармане водительские права явно не стоило.
Что касается особых примет, то я могу снабдить его еще одной, да такой, что всю оставшуюся жизнь его будут величать Скарфасом[14]. Но не будем давать волю низменным инстинктам. Парень он молодой, и жить ему еще много лет. Дай только Бог, чтобы он не промотал их в тюрьмах.
Выбираюсь на чистый воздух. Нахожусь где-то возле железной дороги, а точнее — среди садов и огородов, пустынных в это время года и в этот час. Трудно поддающееся подсчету количество столь любимых германской нацией садов и огородов — нечто вроде загородных владений для выращивания овощных культур и цветочных насаждений — дешевая форма удовлетворения мелкособственнических инстинктов, а возможно — неизбывная тяга к природе уставшего от цивилизации горожанина. Тот самый зов предков.
На каждом подобном участке имеется небольшое помещение, в котором хранится садово-огородный инвентарь и где можно переждать дождь. Сарай, из которого я только что выбрался, именно подобного рода постройка. Осталось отыскать тропинку, ведущую к ближайшему шоссе, и дождаться сердобольного водителя, который смилостивится подобрать путешествующего автостопом путника.
«Эх, Эмиль, — говорю себе с укором, — начинаешь сдавать, раз чуть было не позволил прикончить себя трем неумелым подонкам. И за что! За имущество ТТ. Какая несправедливость! И пожаловаться некому».
Валясь с ног, возвращаюсь домой на рассвете. Излагаю Марте весьма смягченную версию случившегося, чтобы она не подумала, что ее дом вот-вот может подвергнуться налету громил.
— Но они видели откуда ты выходил, — беспокоится она.
— Но они видели и еще кое-что. И это кое-что они запомнят надолго.
Часа два-три сплю, потом привожу себя в порядок и сажусь в машину, которая ждет меня перед домом.
— Да, жаль, что тебе пришлось вынести такую взбучку, — оценивает событие Табаков. — Но будем надеяться, это к лучшему.
— Взбучка всегда к лучшему, если бьют другого.
— Ладно, не придирайся. Одна взбучка тебе не повредит. А случай во всех отношениях знаменательный.
— Что же в нем знаменательного?
— Ученые, Эмиль, говорят, что в капле воды отражается вся Вселенная. Не считаешь ли ты, что в этой акции содержится предвестие надвигающейся на нас катастрофы?
— Чаще всего катастрофы происходят без предзнаменований.
— Хорошо. Оставим в покое катастрофы и пойдем поедим по случаю твоего избавления.
И обращаясь к бульдогу, добавляет:
— Пошли, Черч. Как говорил мой покойный отец, хлеб проголодался.
Завтрак, который нам приготовлен, состоит из холодных блюд, но количество их столь велико, что не берусь их описать. Быстрее всех насыщается пес, после чего засыпает на коврике, предусмотрительно постеленном для него в углу. Мы едим медленнее, поскольку многочисленны не только блюда, но и проблемы, которые требуют обсуждения и скорейшего разрешения. Одна из них связана с безопасностью дома и требует не только возвращения к прежним мерам защиты, но и введения дополнительных.
14
Скарфас — Меченый (от англ. Scarface, букв. лицо со шрамом), кличка американского гангстера Аль Капоне.